К тому же не стоит забывать, что библиотекарь Симмонс именно к нему обратился за помощью. Однажды в библиотеке пропал довольно ценный манускрипт, и Ривелл с помощью дедуктивной логики сумел проследить путь книги; в конечном счете она была найдена. Поскольку история затрагивала репутацию кого-то из оксфордского начальства, дело было замято, а ему, выпускнику, высказано множество приятнейших комплиментов как студенту, который смог с легкостью переключиться с шекспировского Шейлока на конан-дойлевского Шерлока…

Однако окончательно покорил Ривелла последний абзац письма: «Прием в смокингах». Это предполагало изысканные блюда и, возможно, даже приличные вина. Ривеллу нравилось и то и другое. Позволив своему воображению нарисовать еще кое-какие восхитительные детали приема, он решил наконец принять приглашение. Ривелл упаковал сумку с вещами, послал ответную телеграмму в колледж из соседнего почтового отделения и отдал необходимые распоряжения домохозяйке миссис Хьюстон.

Во второй половине дня, во время довольно нудной поездки в поезде, Ривелл продолжил свое стихотворчество, но далеко не продвинулся. Выйдя на станции Оукингтон, он огляделся: складской двор, посыпанная гравием платформа и даже, казалось, лица станционных служащих — все тут было ему знакомо. Выйдя на аллею, он увидел вдалеке старинные здания школы. «Вам в колледж, сэр?» — спросил его таксист, тоже, возможно, узнавший Колина. Колин надменно кивнул: да, ведь он действительно принадлежит к особой касте выпускников Оукингтонского колледжа.

Средневековые ученые-теологи, если бы они встали из могил, могли бы вволю поспорить, является ли Оукингтон действительно элитарной школой. Да, Оукингтон включен в список публичных школ, ежегодно несколько выпускников успешно поступают в университеты, имеется и школьный гимн — образец безупречной посредственности. И тем не менее у многих возникал вопрос: чем вообще хорош этот Оукингтон? Следует признать, что с приходом на место ректора доктора Роберта Роузвера такие разговоры прекратились. На ежегодной конференции директоров школ прошел слушок, что Роузвер — просто новая метла, которая хорошо метет, а выметать из Оукингтона, после долгого правления предшественника Роузвера, было что…

В сгущающихся сумерках Колин разглядел некое уродливое строение, которого тут не было во времена его школьных лет. Здание в духе незатейливой архитектуры елизаветинской эпохи. Бывают же на свете архитекторы с таким ужасным вкусом! «Это новый Военный Мемориал, сэр», — пояснил с гордостью таксист. Ривелл кивнул. Он слышал о сооружении этого здания. И даже, помнится, в свое время внес целую гинею в фонд строительства. Увы, от иронии судьбы спасения нет.

Колин несколько приободрился, когда через несколько минут солидный седовласый мажордом провел его в приемную, которая хотя и не перестраивалась с далеких школьных времен, тем не менее показалась Колину совершенно неузнаваемой. Обставлена она была богато, но с оттенком мужественного аскетизма, что вполне гармонировало с лаконичной репликой мажордома:

— Директор ждет вас, сэр. Он в своем кабинете, будьте добры проследовать за мною.

Кабинет директора тоже являл разительные перемены в сравнении с теми временами, когда школу возглавлял доктор Джури. Тогда это была сумрачная затхлая комната, забитая пыльными фолиантами, с прогибающимися под тяжестью томов книжными полками по стенам. Теперь кабинет напоминал скорее зал совещаний какой-нибудь преуспевающей акционерной компании. Толстый ковер, массивный стол красного дерева, книжные шкафы в двух альковах по бокам камина, на стенах — карандашные рисунки, выполненные с большим вкусом, несколько больших кресел, придвинутых к камину… Все здесь говорило о чем угодно, но только не о педагогическом рвении.

Такое впечатление подкрепил сам доктор Роузвер. Это был высокий статный мужчина с видом командира. Пепельно-седые волосы обрамляли суровое лицо, — впрочем, при крепком рукопожатии на лице появилась вполне сердечная улыбка. Голос его был мелодичен, несколько раздумчив, а в произношении слышались живые нотки, которые явно не имели ничего общего с Оксфордом или Кембриджем. Пожалуй, Роузвер больше всего походил на проповедника-шоумена, но с достаточной долей светскости, которой отвечали безукоризненная пиджачная пара, виднеющаяся из-под накинутой на плечи ректорской мантии.

— Рад, что вы нашли возможность приехать! — объявил директор, сбрасывая мантию императорским жестом. — Не говоря уже о нашем с вами деле, школа всегда рада своим старым выпускникам. Мы ведь чувствуем себя в долгу перед ними, точно так же как некоторые из них ощущают свой долг перед школой.

Ривелл вежливо кивнул, понимая, что это тонкое замечание директора не единожды было произнесено в аналогичных случаях. Как любитель словесности, Колин с удовольствием пополнил им свою копилку находок. Чувствуя, что в своем ответе он также должен помянуть приобщенность к миру старых однокашников, Колин вошел в предложенную ему роль и высказался в том смысле, что безумно интересно еще раз побывать в том старом уголке, где ты когда-то… И так далее и тому подобное.

Доктор Роузвер улыбнулся осторожно, словно не совсем веря словам Колина. Дальше в разговоре они коснулись погоды, предстоящего Рождества, житья-бытья молодого человека в Лондоне и, наконец, добрались до нового здания Мемориала. Колин дипломатично заметил, что городу давно уже не хватало зала для торжеств. На что Роузвер ответил:

— Безусловно! И представьте, многим нравится это здание. Впрочем, увы, оно было сооружено еще до моего здесь появления.

Скрытая неприязнь к безобразному Мемориалу заметно сблизила их. За пять минут разговора Ривелл перестал корчить из себя старого выпускника, а Роузвер — по крайней мере внешне — держать себя настороженно. И беседа пошла свободно, ровно, как между двумя людьми, каждый из которых понимает, что собеседник — тоже человек понимающий.

Ближе к ужину у Ривелла появились новые поводы для приятного удивления. Его поместили в великолепную спальню с примыкающей ванной комнатой, которая была отделана по последнему слову сантехнического искусства. Его одежда уже лежала на кровати, а электрическая грелка была засунута в простыни — для еще большего комфорта… Когда второй удар гонга обозначил начало ужина, Ривелл спустился вниз, где нашел своего хозяина сидящим у камина с вечерней газетой в руках.

— Да, должен заметить, в сегодняшней прессе никаких интересных новостей… Э-э-э… Боюсь, что не могу предложить вам хорошего коктейля, но, может быть, вы выпьете шерри? Я сам обычно пью шерри.

Шерри оказался недурен, так же как и ужин, поданный в красивой, обитой деревянными панелями столовой. Все предвещало интересное продолжение.

— У меня неплохой повар, — почему-то стеснительно признался доктор Роузвер. Хотя повар никак не мог быть причастен ни к великолепному «Волнэ», поданному за ужином, ни к коньяку «Наполеон», который они, по предложению Роузвера, после ужина пили в кабинете.

— Закурите? — спросил Роузвер, протягивая коробку сигар «Корона». — Мне, увы, нельзя курить, но я наслаждаюсь запахом табака, когда курят другие. Отлично. А теперь, как я понимаю, вы приготовились услышать о том небольшом деле, намек на которое был в моем письме. Так?

Ривелл, конечно, ждал развития событий, но без особого энтузиазма. Он не торопил жизнь, когда она готовила ему загадочные сюрпризы.

Тем не менее он вежливо ответил:

— Конечно, я весь внимание.

— Мое письмо наверняка вас удивило?

— В какой-то степени я был заинтригован, не спорю.

— Вот-вот… — Роузверу явно понравился ответ. — И это слово, дорогой мой, точно отражает мои собственные ощущения — я тоже заинтригован!

Ривелл взглянул на директора. В этом восклицании «дорогой мой» было что-то доверительное. Обычно таким образом старший собеседник пытается завоевать симпатию младшего.

— Надеюсь, что смогу помочь вам, сэр, — ответил Ривелл.

— Я тоже так думаю, хотя и боюсь, что вы посчитаете все дело совершенно недостойным внимания. Наверно, мне следует вкратце описать случившееся, это не очень сложно. Дело касается весьма прискорбного случая, который произошел здесь в начале семестра.