Реджинальд Хилл
Прах и безмолвие
Похоже, все мы цепляемся за жизнь. А потом вдруг на нас нападает безразличие. Шум автомобилей на улицах, череда неразличимых лиц — все это так или иначе навевает мне сны наяву, стирает черты с лиц людей.
Люди, кажется, могут проходить сквозь меня…
Наша телесная оболочка хрупка, а под камнями мостовых — гробы, прах и безмолвие.
Вирджиния Вулф. Волны
Часть первая
Бог:
Когда я создал мир земной,
Я начал с рек, ветров, лесов,
Я создал тьму и свет дневной,
Великолепье трав, цветов.
Но мир благословенный мой
На этом не был весь готов:
Венец творенья золотой
Явился — предок праотцев..
И, чтобы радостнее жить
Мог Человек, любимый мной,
Решил Жену я сотворить,
Чтоб век в любви прожили свой,
Плодясь и размножаясь.
Нить Грехов, однако, под луной
Длинней, чем мог предположить я.
И каюсь я, что сотворил
Я Человека и Жену.
Мистерии.
Ноев ковчег (йоркский цикл)
1 января
Уважаемый мистер Дэлзиел!
Вы не знаете меня. Да и откуда Вам меня знать? Мне иногда кажется, я сама себя не знаю. Перед самым Рождеством я шла по рынку и вдруг остановилась как вкопанная. На меня натыкались люди, а мне было все равно. Вы не поверите, но я снова ощутила себя двенадцатилетней девочкой. Вот я иду через поле неподалеку от аббатства Мэлроуз и осторожно несу кувшин с молоком, который только что купила на ферме; а впереди — наша палатка, и наша машина, и мой папа бреется, глядя в зеркало заднего вида, а мама склонилась над походной плиткой. И я чувствую запах жареной грудинки. Это был такой восхитительный запах, что я представила себе, какой же должна быть эта грудинка на вкус, если она так замечательно пахнет. И видимо, я ускорила шаг. А потом я споткнулась о кочку, и все молоко вылилось на землю. Для меня это был конец света, а родители просто рассмеялись, и все перевели в шутку, и дали мне огромную тарелку яичницы с грудинкой, помидорами и грибами. А после этого мне показалось, что они любят меня еще больше за то, что я пролила молоко, а не принесла его в целости и сохранности.
Ну вот, так я и стояла посреди дороги, чувствуя себя двенадцатилетней, любимой своими родителями и защищенной их любовью от всех невзгод. Откуда же взялось это чувство?
Просто я проходила мимо кафе, и через вытяжку на меня в прохладном утреннем воздухе пахнуло жареной грудинкой.
Как же я могу говорить, что знаю себя, если какой-то прозаический запах способен перенести меня так далеко во времени и пространстве?
Но я знаю Вас. Как самонадеянно это звучит после того, что я написала выше. Я хотела сказать, что знаю Вас в лицо и много о Вас слышала. И большинство отзывов, а точнее, почти все, не самого лестного содержания. Но это не ругательное письмо, и я не стану обижать Вас, пересказывая все это. Однако даже самые ярые Ваши хулители вынуждены признать, что Вы мастер своего дела и что Вы не боитесь докапываться до правды. Да, и еще, по счастью, Вы не страдаете от жалости к дуракам.
А я как раз и есть еще одна дура, из-за которой Вы не будете страдать. Видите ли, я пишу Вам это письмо, потому что собираюсь убить себя.
Нет, не сию секунду. Но, думаю, я сделаю это очень скоро, уж конечно, в течение предстоящих двенадцати месяцев. Я взяла что-то вроде новогоднего обязательства. А сейчас мне просто необходимо поговорить об этом с кем-нибудь. Ясно, что никто из моих знакомых решительно не подходит для этой цели. Равно как и доктора, психиатры и прочие профессиональные спасатели. Понимаете, это письмо вовсе не пресловутый крик о помощи. Я уже все для себя решила. Осталось только назначить день. Но я заметила в себе странное непреодолимое желание говорить об этом, каким-то образом намекать, давать понять. Но уж слишком опасно играть в такие игры с друзьями. Думаю, мне просто необходимо дать выход моим бредовым идеям. И для этого я выбрала Вас.
Извините меня. Я знаю, это тяжкое бремя для любого человека. Но, насколько я могу судить, мои письма станут для Вас просто «еще одним делом». Они могут Вас раздражать, но уверена, Вы не лишитесь из-за них сна.
Надеюсь, я верно представляю себе Ваш характер. Меньше всего на свете мне хотелось бы причинить боль незнакомому человеку, тем более что мой последний поступок причинит боль моим друзьям.
С Новым Годом!
Глава 1
— Все равно я не понимаю, почему она застрелилась, — упрямо проговорил Питер Паско.
— Потому что ей было скучно жить. Потому что она не видела другого выхода, — сказала Элли Паско.
Паско палкой проверил устойчивость шезлонга, с которого еще полчаса назад живописно свешивалась простреленная голова женщины, покончившей с собой. Как и следовало ожидать, шезлонг был неудобен для сидения, но нога у Паско все еще болела, и он сел со вздохом облегчения, искусно превратив его в зевок, едва заметил на себе зоркий взгляд жены. Он знал, она не верила его утверждению, будто он уже достаточно оправился, чтобы завтра вернуться на работу. Да он бы уже сегодня вернулся, но Элли довольно раздраженно заметила, что пятнадцатое февраля — день его рождения и она больше не предоставит полиции возможность его испортить, как это уже случалось последние лет пять.
И вот этот день стал еще одним выходным с целой вереницей полагающихся имениннику привилегий: завтраком в постели, изысканным обедом, местами в первом ряду в ложе театра «Кембл», где шел широко разрекламированный спектакль «Гедда Габлер», завершившийся вечеринкой, которую директриса театра Эйлин Чанг устроила прямо на сцене.
— Да никто так не делает, — с чисто йоркширской непреклонностью настаивал Паско.
Элли уже собралась было вступить с ним в спор, но он доверительно проговорил:
— Стоит мне увидеть тухлятину, детка, и я сразу чую неладное.
И Элли, хоть и не сразу, поняла, что он просто пародирует своего шефа, начальника уголовно-следственного отдела Энди Дэлзиела.
Супруги обменялись понимающими улыбками.
— Что это вы так сияете? — спросила Эйлин Чанг, подходя к ним с новой бутылкой вина в руках. — Даже странно, ведь вы заплатили кучу денег за то, чтобы вам здесь разбередили душу.
— Ой, еще как разбередили! Но чутье подсказывает Питеру, что Гедду все-таки убили.
— И ты абсолютно прав, милый Пит, — сказала Чанг и легко присела на подлокотник его шезлонга, — именно это я и хотела донести до зрителя. Давай я налью тебе вина.
Питер окинул взглядом сцену. Все уже собирались расходиться. Он привстал со словами: «Думаю, нам пора», но Чанг удержала его за рукав и, снова заставив сесть, спросила:
— Что за спешка?
— Да никакой спешки. Бегать мне пока еще не под силу.
— Ты восхитительно хромаешь, — сказала она, — и мне страшно нравится твоя палка.
— Он стесняется ходить с палкой, — заявила Элли, садясь с другой стороны шезлонга так, что Питер оказался между двумя женщинами, что было довольно приятно. — Подозреваю, он считает, что палка портит его имидж плейбоя.
— Пит, детка, — сказала Чанг, кладя руку ему на колено и заглядывая в самую глубину глаз, — что есть палка, как не фаллический символ? Или, может, тебе просто нужна палка побольше? Я могу поискать в нашем реквизитном хозяйстве. Подумай только, каких бешеных страстей мужчины были хромыми! Например, царь Эдип — он же трахал собственную мать. А Байрон?! Бог ты мой, он домогался даже родной сестры.
