— Увы, врач ему попался плохой, диагноз поставил неверно, а лекарство дал слишком сильное, так что бедолага больной на следующий же день помер.

Я никак не мог взять в толк, что хозяин хочет мне сказать этой историей.

— Видишь ли, Ладлоу, — сжалился он, — жизнь всегда игра, как бы ты в нее ни играл. Да, так о чем бишь мы? — Хозяин похлопал черную книгу по корешку и сразу стал серьезен. — Разумеется, если ты намерен служить мне, то тебе следует кое-что усвоить с самого начала. Во-первых, запись всегда начинаем с чистой страницы. У меня такое правило: идти вперед и никогда не возвращаться назад.

Он проницательно улыбнулся и посмотрел мне прямо в глаза. Знает, что я совал нос в другие записи!

— И во-вторых, — продолжал хозяин, — записи нужно хранить в надежном месте, подальше от чужих глаз.

С этими словами Джо Заббиду сунул книгу… куда бы вы думали? Под свой тюфяк. Проверяет он меня, что ли? Думает, я украду книгу?

Я все смотрел на тюфяк, и тут хозяин ошарашил меня вопросом:

— Ладлоу, скажи-ка, ты веришь в удачу?

О чем, о чем, а об удаче я размышлял частенько.

— Мне думается, некоторые люди просто удачливее других. Везет им больше. Например, тем, кто не в Городе родился, — тем повезло, — ответил я.

Джо засмеялся:

— О да, родиться в Городе — большое невезение. Большинство новорожденных там просто умирает. Но тебе удалось выжить.

— Получается, мне повезло, — откликнулся я.

Джо пожал плечами:

— Может, тут не в одном везении дело. Кто знает, не сама ли Судьба привела тебя в эту деревушку, ко мне.

— Судьба? — фыркнул я. — Скорее уж ноги!

Потом решился и спросил:

— А вы во что верите, в Судьбу или в везение?

Джо подумал и ответил так:

— Мы сами творим свою удачу и везение, Ладлоу. Творим своими поступками и мыслями. И таким образом творим свою судьбу. Одно лишь совершенно точно: могилы не миновать никому.

Договорил, а потом ни с того ни с сего вручил мне шиллинг. Я удивился, но взял.

— Это тебе за прилежную работу, — объяснил Джо, — Добавь к своим капиталам. — И он подмигнул.

Вскоре мы легли спать. Как только Джо захрапел, я нашарил в тайнике между кирпичами свой кошелек и сунул туда шиллинг. Потом снова завернулся в плащ и улегся, но заснуть не смог — разные мысли одолевали. Я ворочался с боку на бок и размышлял об Обадии и Иеремии Гадсоне. Бедняга Обадия, не зря он так стыдился самого себя: куда уж ниже пасть! Подумать только, обирать трупы и красть их для врачей! Да еще как странно выходило: могильщик сначала хоронит мертвецов, а потом сам же и откапывает. Чем больше я жалел старика, тем сильнее ненавидел Гадсона. Конечно, в деревушку меня привез именно Гадсон, но это уж мне так свезло — он ведь понятия не имел, что я прицепился к повозке.

Прошел час, а мне было никак не уснуть — я все думал и думал и не знал, как быть. Окажись здесь мамаша с папашей, они бы и колебаться не стали: двинули бы Джо по голове, свистнули черную книгу со всеми ее секретами и смылись. Да и бутылку на каминной полке осушили бы до дна.

И от меня они бы ничего другого не ожидали, потому что привычку врать, красть и обманывать я всосал с молоком матери. Однако здесь, в Пагус-Парвусе, так поступать не годилось, тем более с Джо Заббиду.

Я маялся, пытаясь решить, как же поступить. Совесть говорила мне «остановись», но, к стыду своему, несмотря на всю доброту Джо и все его предупреждения, я взялся за старое. Да и как мне еще было себя вести, если всю свою прежнюю жизнь я воровал, обманывал и врал?

Подкравшись к постели Джо, я осторожно вытащил книгу у него из-под тюфяка, сунул за пазуху, плотнее запахнулся в плащ Джо и на цыпочках вышел за дверь. Лягушка не спала и смотрела на меня с прилавка, как будто в чем-то обвиняла. Даже отсюда я слышал, как храпит хозяин. К моему удивлению, входная дверь была отперта — а мне-то казалось, будто Джо закрыл ее, проводив могильщика. Я отворил дверь и вышел на улицу. Слишком уж легко и просто все получалось! И пол не скрипнул, и дверь не стукнула… На улице сыпал снежок, а окна в большинстве домов светились. Как и прошлой ночью, жители деревушки почему-то бодрствовали. Вот сейчас спущусь с холма, и только меня и видели, подумал я. Сделал первый шаг, и тут в кармане у меня брякнули краденые часы. Я застыл и засмеялся собственной глупости. И дурак же ты, Ладлоу, сказал я себе. О чем ты только думаешь? На дворе глубокая ночь, кругом зима, холодина. Бросаешь теплую постель, крышу над головой, сытую жизнь и, главное, человека, который захотел о тебе позаботиться. А ради чего? Ради непроглядного ночного мрака и пронизывающего зимнего холода.

Поспешно вернувшись в дом, я аккуратно положил часы на прежнее место в витрину. Потом дрожащими руками сунул черную книгу обратно под тюфяк хозяину, моля небо, чтобы Джо не проснулся.

Затем я улегся у очага, уставился на тлеющие оранжевым угли и принялся мысленно корить себя на все лады.

Даже не верится, что еще день-два назад я обитал в Городе, вел жалкую жизнь обыкновенного воришки и чуть не угодил в капкан, подстроенный мамашей с папашей. А теперь я поступил на службу, зарабатываю себе на жизнь, и к тому же служба у меня вон какая таинственная и волнующая — в жизни бы такой не вообразил. «Дурак ты, Ладлоу», — повторил я себе.

Я глянул на Джо, спавшего глубоким сном, и понял: что бы ни случилось завтра, и послезавтра, и послепослезавтра, в Город я не вернусь. Ни за что. Прошлое мое останется при мне, зато здесь, под началом у Джо, у меня появилось какое-то будущее.

На следующее утро Ладлоу разбудил аромат горячего хлеба. Джо Заббиду стоял у очага и поджаривал ломтики на кочерге.

— Вовремя ты проснулся, — сказал он, когда Ладлоу выбрался из своего закутка. — Хорошо спал? Лично я не очень.

— Неплохо, — промямлил Ладлоу и широко зевнул.

Джо переложил тост на тарелку и уселся за стол.

— Я вчера, оказывается, забыл запереть дверь. Нас могли прирезать в постели за милую душу.

Щеки Ладлоу заполыхали ярче огня в очаге.

А Джо продолжал как ни в чем не бывало:

— Итак, теперь, когда у тебя была возможность все обдумать и взвесить, что ты решил — остаешься? Работа нетрудная, а ты окажешь мне неоценимую помощь.

— Я хочу остаться. Очень хочу, — признался Ладлоу.

— Что ж, решено. Давай завтракать.

В бытность свою в Городе Ладлоу вынужден был довольствоваться на завтрак черствой плесневелой коркой или засохшей кашей. Завтрак у ростовщика, берущего в заклад чужие секреты, показался мальчику истинным пиршеством — подрумяненный хлеб, вареные утиные яйца, солидные ломти розовой ветчины, кус золотистого масла и два кувшина — пива и парного молока. Стол был даже сервирован столовыми приборами, но на них Ладлоу отвлекаться не стал и уплетал завтрак с отчаянием приговоренного к смерти. Джо лишь дивился аппетиту мальчика: тот не успел выхлебать вторую чашку молока, а сам уже скосил глаза на мясной пирог, красовавшийся посреди стола.

— Мясник принес сегодня утром, — пояснил Джо. — А булочник принес хлеба. Поразительная щедрость и гостеприимство.

— Может, они просто надеются сбыть вам еще какое-нибудь старье из своего барахла, — невнятно пробурчал Ладлоу, жевавший ветчину.

Джо принялся за следующий тост, запивая его пивом. Потом промокнул подбородок салфеткой, расстеленной на коленях. Ладлоу раньше не видывал таких изысканных манер и, смутившись, утер рот рукавом. Потом он впервые в жизни проглотил кусок, прежде чем заговорить.