– Если у тебя есть сомнения в отношении виновности ребят, тебе следовало бы пойти с этим к окружному прокурору. Ты хочешь, чтобы тебя уволили?

– Нет. Я не хочу, чтобы меня уволили.

– Тогда почему ты не пошел с этим к своему начальству? Или почему не обратился ко мне? Есть много правды в старой пословице, в которой говорится, что уголовное право – это дешевый подвальный магазин, где можно легко договориться о цене на товары. Я уверен, что защита с готовностью пошла бы на сделку с тобой.

– Абе, вы не понимаете. Я делаю то, что я обязан делать.

– И что это такое?

– Давайте скажем так, что у меня есть сомнения.

– На самом деле?

– Это только предположение.

– Это только предположение, потому что ты мне не доверяешь.

– Я доверяю вам, Абе. Но вы судья на этом процессе.

– В данный момент я не судья, а твой друг. Я бы и пальцем не пошевельнул, что бы с тобой ни случилось, если бы я не был твоим другом.

– Когда мы вернемся в зал судебного заседания, вы снова станете судьей.

– Черт возьми, Хэнк, доверься мне. Чего ты пытаешься добиться?

Хэнк глубоко вздохнул.

– Я пытаюсь добиться оправдательного приговора для Апосто и Ди Пэйса и смягчения приговора для Ридона.

– Ради всего святого, почему?

– Я считаю, что это будет правосудием.

– Тогда почему ты не пошел к окружному прокурору? Почему ты не пришел перед началом судебного процесса ко мне?

– Потому, Абе, что впервые в жизни я хочу, чтобы обо мне писали газеты на своих первых страницах.

Самалсон поднялся из-за стола.

– Ты совершаешь самоубийство. Ты себя уничтожаешь.

– Нет.

– Да, черт возьми, да. Тебя уволят, и это так же верно, как то, что я здесь стою. Ты поставишь окружную прокуратуру в глупое и смешное положение. Они не простят этого, Хэнк.

– Мне все равно, если этим я добьюсь…

– Ты ничего этим не добьешься. Ты потеряешь работу, вот и все. И никто больше не захочет иметь с тобой дело.

– Может быть.

– Здесь не может быть никаких «может быть». Произойдет именно так. Я не позволю тебе этого делать. Мы сейчас же прямо отсюда пойдем переговорить с адвокатами.

– Нет, Абе, пожалуйста. Позвольте мне делать так, как я хочу.

– Позволить тебе убить себя. Ты об этом меня просишь? Ты разве не знаешь, что прокуратура решила использовать этих троих ребят в качестве примера? Ты разве не знаешь, что город…

– Я и собираюсь использовать их в качестве примера. Примера людей, Абе, они не мистические существа с другой планеты. Они испуганные, одинокие ребята.

– Скажи это матери Рафаэля Морреза. Психология в этом деле не поможет жертве, Хэнк.

– Да, Абе, не поможет, потому что каждый проклятый – парень, вовлеченный в это убийство, – жертва.

– Закон ясен…

– Это не имеет ничего общего с законом. Черт с ним, с законом! Абе, я юрист, и закон был моей жизнью. Вы это знаете. Но как я могу предъявить обвинение этим троим ребятам, пока не выясню, кто в действительности убил Рафаэля Морреза? А когда я выясню это, закон станет бессмысленным.

– Ты не знаешь, кто убил этого парня?

– Нет, Абе, знаю. Мы все убили его.

– Хэнк, Хэнк…

– Мы все убили его, Абе, потому что мы ничего не делаем. Мы сидим и болтаем об этом, назначаем комиссии и выслушиваем различные точки зрения, хотя все это время знаем, что неправы. У нас уже есть факты, но мы не действуем в соответствии с ними. Вместо этого мы позволяем, чтобы Рафаэль Моррез лишился жизни.

– Итак, что ты собираешься делать? Сию же минуту начать кампанию? В моем суде? Хэнк, ты никогда…

– Вы можете предложить более подходящее время, Абе?

Самалсон покачал головой.

– Это неправильный путь, Хэнк.

– Это правильный и единственный путь. Кто-то же должен встать и закричать! Кого-то же должны услышать!

– Почему, черт возьми, это должен быть ты?

– Я не знаю, почему. Вы думаете, это меня не пугает? Мне было бы легче предстать перед дулом орудия, чем выйти в этот зал суда, и изменить на сто восемьдесят градусов ход моего собственного дела. Но, Абе, если кто-нибудь не сделает этого сейчас, если кто-нибудь не встанет и не положит конец этой проклятой ситуации, то тогда нам уже, возможно, сейчас надо начинать воздвигать баррикады. И в этом случае закон и правосудие потеряют всякий смысл, потому, что миром будут править дикари. Я не хочу воспитывать своего ребенка или детей моего ребенка в лагере варваров. Я не хочу, чтобы их разорвали на части, Абе. Эти ребята слишком важны. Они слишком важны, черт возьми, чтобы ими жертвовать.

В комнате наступила тишина.

После длительного молчания Абе Самалсон сказал:

– Мне хотелось бы быть моложе.

– Абе?…

– Я буду слушать дело беспристрастно. Не жди от меня никаких поблажек.

– Вы меня хорошо знаете, Абе.

– Ты собираешься перерезать себе горло.

– Может быть.

– Хорошо, хорошо, – вздохнул Самалсон. – Идем отсюда, пока они не обвинили нас в сговоре. – У двери, положив руку на плечо Хэнка, он помешкал. – Желаю удачи, – сказал он, – тебе она понадобится.

Первым свидетелем, которого вызвал Хэнк после перерыва, была Анджела Ругиелло.

Девушка нерешительно заняла свидетельское место, оглядывая зал суда испуганными карими глазами. На ней было зеленое платье и туфли на высоких каблуках. Как только она села, она тут же скромно натянула юбку на коленях.

– Пожалуйста, будьте любезны взглянуть в ту сторону, где сидят подсудимые. Вы знаете этих троих ребят? – спросил Хэнк.

– Да, – очень тихо ответила она.

– Вы боитесь, мисс Ругиелло?

– Немного.

– Я читал в газетах, что вы получили записку, предостерегающую вас от дачи свидетельских показаний. Это правда?

– Да.

– Но вы только что принесли присягу говорить суду правду, всю правду и ничего, кроме правды. И вы будете это делать?

– Да.

– Хорошо. Вы видели этих троих ребят вечером десятого июля?

– Да. Я видела их.

– Что они делали?

– Они бежали.

– У них было что-нибудь в руках?

– Да.

– Что у них было в руках?

– Ножи.

– Откуда вы знаете?

– Они отдали их мне.

Хэнк подошел к своему столу, взял три ножа и сказал:

– Если суд не возражает, я хотел бы, чтобы эти ножи приобщили к делу как вещественные доказательства.

– Зарегистрируйте эти ножи как вещественные доказательства под номерами два, три и четыре, – распорядился Самалсон.

– Это те самые ножи, мисс Ругиелло, которые дали вам трое ребят вечером десятого июля?

Анджело Ругиелло внимательно осмотрела ножи.

– Да. Это те самые ножи.

– Вы помните, какой парень какой нож вам дал?

– Нет. Все случилось так быстро. Я просто взяла у них ножи и принесла их домой.

– На этих ножах была кровь?

– Да.

– На всех этих ножах?

– Да.

– Что вы сделали с этими ножами, когда принесли их домой?

– Я положила их в бумажный пакет и засунула в дальний угол ящика своего стола.

– Вы не мыли эти ножи?

– Нет, я не мыла их.

– Разрешите мне уточнить, мисс Ругиелло. Вы не вымыли ни одного из этих ножей, это верно?

– Верно.

– Таким образом, позднее, когда вы передали эти ножи полиции, они были в том же самом состоянии, в каком вы получили их от этих ребят, правильно?

– Правильно. Я ничего с ними не делала.

– У меня больше нет вопросов.

– Вы можете продолжать допрос, – сказал Самалсон.

Рандольф, один из защитников, приблизился к свидетельскому креслу.

– Мисс Ругиелло, – сказал он, – вы уверены, что трое ребят, которые дали вам эти ножи, были Артур Ридон, Антони Апосто и Даниель Ди Пейс?

– Да, уверена.

– Как вы можете быть уверены?

– Я знаю их, разве не так?

– Да, но разве в тот вечер не было темно?

– Было не так уж темно, чтобы я не могла их разглядеть.

– Но было темно, не так ли?

– Ночь еще не наступила, поэтому не было так темно, как ночью.