Я бы сделала ей любое одолжение, только не это. Когда я покачала головой, она смотрела на меня, в течение двух минут, молча и потом спросила: «Было это то, что Роберт имел в виду? Ты ведешь себя невозможно, Миа. Что тебе сделал брат Изы?»

И снова я не могла ей ответить. Она бы этого не поняла. Она была не тем человеком, которому можно было это объяснить.

Йонас был еще меньше недели в нашем доме, когда я не могла ночью уснуть. По соседству клянчил Роберт и получил только наглый ответ: «Ты что, не можешь со мной немножко посчитаться? Меня целый день тошнило. Я устала и у меня болит спина. Я не знаю, что со мной случилось».

«Мы должны все-таки нанять санитара, — сказал Роберт. — Я сразу подумал, что это будет для тебя слишком много».

«Нет, работы не так уж много, — сказала она. — Это и не тяжело. Меня только мучает тошнота. Наверное, я просто испортила желудок».

Я хотела пойти вниз, за бутылкой водки. На галерее я заметила свет, идущий из комнаты Йонаса, только одну маленькую полоску. Дверь была не совсем закрыта. И я отчетливо слышала стоны, это звучало почти как рыдание.

Мне было его так жалко в этот момент. Я слишком хорошо знала, как себя чувствуешь, когда ночью понимание вырастает в целую гору, которую нельзя преодолеть. Ночи были непереносимыми тогда, в первые недели.

В течение дня распорядок в клинике немного отвлекал. Но ночью я была одна со всем тем, что было безвозвратно потеряно. Моя рука, мой глаз, мое лицо, Олаф, Марлиз и неотягощенная любовь к Роберту. Только я никогда не могла об этом плакать. Я именно не могла. Я никогда этого не могла и почти завидовала Йонасу, что у него была такая способность.

Конечно, это было ошибкой, не постучать. Но я еще очень хорошо помнила ночи, когда я снова вернулась из клиники домой и лежала в своей комнате, с этой пустотой внутри, которую ничем нельзя было больше заполнить.

Отчаяние, это жадное, прожорливое дикое животное, которому я не могла позволить наброситься на себя саму или, тем более, на Роберта, потому что оно бы проглотило нас обоих. Иногда мне так хотелось поговорить. А никого не было рядом. Снова к Пилю я еще не ходила — это пришло только позже. Роберт и без того страдал от чувства вины, и я не хотела добавочно обременять его со своей пустотой. С этой бессмысленностью, спрашивавшей по сто раз на дню, почему я выжила. Не дающей покоя по ночам. И я не могла оставить открытой свою дверь. Наоборот, я вынуждена была ее запирать, чтобы Роберт не столкнулся, внезапно, с этим зверем.

Я знала только немногое о несчастном случае Йонаса, но я думала, что я точно представляю, что он чувствовал и чего ему не хватало. И я думала, что это было бы для него хорошо, если он сможет об этом поговорить. Я думала также, что я подходила для этого лучше, чем Изабель или еще кто-нибудь. Трагическое заблуждение по всей линии.

Йонас лежал на кровати с телом, ничем не прикрытым, кроме уймы курчавых волосков. В одной руке он держал пульт дистанционного управления. Когда я вошла, экран мгновенно погас. Действительно быстрая реакция. Вторая рука среагировала не так проворно. Йонас все равно оставил ее там, где она была, и усмехнулся мне. «Ты не могла постучать?»

Это была для меня странная ситуация, смесь сочувствия и возбуждения. В одном телефонном разговоре, я услышала от Лучии, что нечувствительность в нижней части тела не обязательно исключает любую реакцию. И то, что Йонас держал сейчас в руке, было очень интенсивной реакцией.

«Тебе помочь?», — спросила я и почти не узнала собственный голос. Он звучал совсем глухо.

Он все еще усмехался. «Думаешь, ты можешь мне помочь? Как же это ты себе представляла? Твой брат и моя сестра, и мы двое — два инвалида, и все живем счастливые и довольные под одной крышей? Благодарю тебя, Миа, если это когда-нибудь будет так необходимо, я тебе сообщу. В данный момент это не особенно актуально. Я только отдаюсь воспоминаниям. Будь любезна и закрой за собой дверь с той стороны».

Я буквально скатилась вниз по лестнице, взяла водку из холодильника и укрылась в своем Ателье.

На следующее утро ко мне пришла Изабель. Была она рассерженной или смущенной, сразу нельзя было определить.

«Йонас послал меня», — начала она.

Йонас, между тем, пришел к выводу, что он неправильно держал себя ночью. Он непременно хотел извиниться передо мной. Изабель объяснила это многословно и прежде, чем продолжать, невинно распахнула глаза.

«Ты была сегодня ночью в его комнате, Миа? Что же ты от него хотела? Почему он должен перед тобой извиняться?»

И поскольку я не отвечала, она топнула ногой. «Скажи же что-нибудь, Миа! Что еще здесь произошло? Вы же до сих пор так хорошо понимали друг друга. Йонас сидит там наверху и упрекает себя. Он считает, что обидел тебя. Я должна тебе передать, что если ты снова вынуждена будешь бороться с такой проблемой, то он был бы готов, с удовольствием, тебе помочь. Он не хочет еще раз забыть о том, чем он вам обязан».

Как она стояла там у двери — олицетворенная невинность, и неведение, как вопросительный знак через все лицо — так мне хотелось ее просто придушить. Она знала совершенно точно, о чем шла речь.

«Йонас не должен передо мной извиняться, — сказала я, наконец. — Ты можешь передать ему от меня, что у меня нет проблем, с которыми я должна бороться. У меня есть возможности удовлетворять свои потребности. И я не должна при этом, довольствоваться только наполовину мужчиной».

Она судорожно сглотнула. «Миа, ради Бога. Я ведь не знаю, что между вами произошло. Но Йонас определенно не то имел ввиду. Он же только…»

Она начала лепетать и была действительно хороша в своей роли. «Он не очень хорошо себя чувствует. Не то, чтобы у него были боли, я не это имею в виду, но душевно, понимаешь? Это очень тяжело для него. А ты, я думаю, ты ведь настолько старше его и ты же тоже не совсем в порядке. Ты ему очень нравишься. Но иногда ты слишком отчетливо напоминаешь ему о его собственном положении. Ты не хочешь пойти наверх и сама с ним поговорить?»

«Нет, — сказала я, — не хочу. А теперь убирайся. Ты наверняка должна его еще помыть».

Она не двинулась от двери, уставилась на меня с чем-то, вроде нерешительности во взгляде. «Ты не хочешь сказать мне, что он тебе сделал?»

«Он ничего мне не сделал, — сказала я. — А теперь, вон отсюда».

Это было так унизительно понимать, что он проделал со мной в первые дни. Раздразнил меня, как собаку, которой ничего не было нужно, только спокойно продолжать лежать у камина.

Но я не была зависима от этого калеки, который должен был сначала привести себя в нужное состояние, при помощи порнофильмов. У меня был Серж. Я могла его иметь, когда только мне было нужно. В случае нужды я могла также вернуться к Олафу, в этом я была уверена. Я могла бы заказать себе домой полдюжины мальчиков по-вызову, за один раз. Если бы у меня было настроение на полдюжины мальчиков по-вызову. Я всегда получала мужчин, которых хотела. Мне никогда не нужно было клянчить. А эта обезьяна наверху — я же не хотела его, действительно, нет. Это было только сочувствие.

Но как бы я все это объяснила Лучии? Когда я не ответила на ее вопрос, она достала недостающие приборы из шкафа и отнесла все на подносе наверх. И я осталась одна…