– Порой мне кажется, что вы ненавидите занятия музыкой, зачем же мучить себя?

– Вы говорите так, потому что я напрочь лишен таланта. Не правда ли?

– Нет.

– Что «нет»?

– Не надо этим шутить. Я лишь хочу стать вашим другом.

Что за глупость она сморозила! Но слово не воробей, вылетит – не поймаешь.

– Моим другом... – Он улыбнулся в раздумье. – С тех пор, как у меня был друг, прошло очень много времени. Не потому, что Чаффи... – Остен замолчал.

До чего же он одинок! А ведь он добрый, великодушный. Они с Пипом наверняка не первые, кого он облагодетельствовал.

Она чувствовала, что задела какие-то струны его души, где-то в самой глубине, которых еще никто не касался. Это и пугало ее, и радовало.

– Пожалуйста, Остен, расскажите о музыке.

Он внимательно смотрел на нее, не произнося ни слова. Видимо, не решаясь сказать то, что его давно мучило. И наконец заговорил:

– Вы когда-нибудь расставались с кем-то, кого очень любили?

Сердце Ханны болезненно сжалось. Она вспомнила умирающую Элизабет. Вспомнила, какой кошмар пришлось ей пережить.

– Я...

– Нет, – перебил ее Данте. – Вы никогда никому не позволите нанести вам удар, моя отважная Ханна.

Он нежно провел пальцем по ее шелковистой щеке.

– Вы ошибаетесь, – призналась она. – Я потеряла человека, которого любила больше всех в жизни, не считая Пипа.

Он внимательно посмотрел на нее.

– Тогда вы должны сделать все, чтобы с ним помириться, сказать, как сильно вы сожалеете.

Она провела с Лиззи так мало времени. Они даже не успели сказать друг другу все, что хотели.

– Иногда достаточно одного лишь прикосновения, – произнесла Ханна. – И не нужно никаких слов.

Лицо Данте исказила боль.

– Слова. Проклятые слова. Бессмыслица. Я не умею с ними обращаться. А ведь сказанные невпопад, они могут глубоко ранить.

– Я тоже не умею с ними обращаться. Поэтому речь моя бывает грубой, хотя я этого не хочу.

Данте печально улыбнулся.

– А я оскорблял намеренно. Ранил словами, словно мечом, чтобы прогнать его, чтобы он не увидел...

Он осекся, не в силах продолжать. Она погладила прядь его волос, упавшую на лоб, желая успокоить, словно ребенка. Что же этот человек натворил? Что он скрывает? Что заставляет его так страдать? Так ли уж важны подробности?

– Порой мы боимся показать, какие мы на самом деле. Боимся кому-нибудь довериться. Всячески скрываем свои пороки.

– Когда любишь, видишь только хорошее.

– Если оно есть, это хорошее. Но если человек, по вашему выражению, бесполезен, словно камень на дне реки?

– Я не должна была так говорить. Вы столько раз проявляли великодушие ко мне и к Пипу. И ничего не просили взамен. – Ей с трудом далось это признание. – А мне нечем вам отплатить, как бы я этого ни хотела.

– Вы недооцениваете себя, Ханна, – мягко произнес он. – Вы можете предложить гораздо больше, чем представляете.

Ее щеки опалил огонь, она опустила глаза, переведя взгляд с его лица чуть ниже, и тут же пожалела об этом, потому что уткнулась взглядом в глубокий вырез атласного халата, обрамлявшего твердую, мускулистую грудь. Бронзовые от солнца мускулы пульсировали в жидком золоте света, а темные волосы так и манили прикоснуться к ним.

Интересно, каково это, прижать ладонь к его истерзанному сердцу? Почувствовать его губы на своих, чтобы он хоть ненадолго забыл о своем одиночестве?

Эта мысль потрясла Ханну. Она, обладавшая железной волей, мечтала о сильных мужских руках, обнимавших ее.

Его взгляд сквозь густые темные ресницы задержался на ее губах. Ему не нужно было дотрагиваться до ее губ своими. Она ощутила его напряжение всем телом, до самых кончиков пальцев.

– Ханна... Я...

Он дотронулся до ее затылка, схватил прядь волос и стал наматывать на ладонь.

Она желала его и в то же время боялась.

Остен приподнял ее голову, и у Ханны перехватило дыхание; время замерло, когда его чувственные губы, нежные и теплые, приблизились к ее губам и запечатлели на них поцелуй.

Остен со стоном прижал ее к себе, ощутив каждый изгиб ее нежного тела под тонкой ночной рубашкой.

Она была ошеломлена, почувствовав, что он весь дрожит.

Что это? Желание? Казалось невероятным, что этот мужчина, столь совершенный, мог пожелать ее, скромную Ханну Грей.

Он провел языком по ободку ее губ.

– Открой рот, Ханна, – пробормотал он, – дай мне попробовать тебя изнутри.

Эта мольба была такой опьяняющей, такой грешной и такой прекрасной.

Она открылась ему и ощутила, как сильно он ее хочет.

Он изучил ее рот, губы, кончик языка, заставляя ее изнывать от желания.

Она так сильно сжала пальцы, что булавка впилась ей в руку.

Ей показалось, что Данте коснулся ее затвердевших сосков.

– Ханна, – выдохнул он, скользя ладонями по ее телу. – Ханна... Ханна... Ханна...

Девушка застонала, ей хотелось, чтобы он обхватил ладонями ее грудь, хотелось чего-то большего...

Ханна вздрогнула, когда он стал ласкать ее грудь и обхватил губами сосок.

– О... О, пожалуйста, – взмолилась она. – Я не вынесу этого.

– Не уходи от меня, Ханна. Я не причиню тебе боли, как он, – пообещал Остен.

Он? Кого Остен имеет в виду? И тут ее осенило. Данте уверен, что Пип ее сын, что она спала с другим мужчиной и позволяла ему делать все, что делал с ней Данте. Он хочет взять ее к себе в постель и снять с нее ночную рубашку, чтобы между ними не осталось ничего, кроме ее лжи.

И о чем только она думала, позволив ему обращаться с ней подобным образом? Разве ее положение и так не было рискованным? Она запаниковала.

– Пожалуйста, прекратите!

Он прервал поцелуй и отпрянул от нее, пораженный. Будто очнулся от волшебного сна.

Что он о ней думает? После того как она повела себя так недостойно... Но она не может сказать ему правду.

«Я никогда не была в постели с мужчиной... меня никогда не целовали, пока ты...»

– Я сожалею о случившемся, – произнесла Ханна, поднеся руку к губам, все еще дрожавшим от его поцелуев.

– Не могу сказать то же самое, Ханна. Я не мог не прикоснуться к тебе. Да и ты, по-моему, была не против.

Она ничего не сказала. Ей и не нужно было ничего говорить.

Он все понимал, словно заглянул ей в душу.

Он стоял, словно зачарованный, глядя ей вслед, когда она уходила.

Кто бы мог подумать, что под убогой одеждой эта колючая, острая на язык Ханна скрывает тело, при виде которого у любого мужчины потекут слюнки? И все же было что-то более глубокое, чем просто красота лица или тела, от чего сердце Данте дрогнуло. Эту загадку ему предстояло разгадать.

– Ханна! – остановил он ее. – Я никогда тебя не обижу. Ты веришь?

Она остановилась, опершись изящной рукой о дверь и повернувшись ровно настолько, что он смог увидеть ее грудь, от которой дух захватывало.

– Я знаю, что вы никогда меня не обидите. Но порой человек теряет контроль над собой. И тут уж ничего не поделаешь.

– Ты имеешь в виду то, что произошло между нами? Сожалеешь об этом?

– Я не должна была... – Она осеклась, потом едва слышно продолжила: – Это не ваша вина.

– Хочешь сказать, что не надо было разгуливать в ночной рубашке? Кто-нибудь должен был предупредить тебя об этом в тот вечер, когда ты прибыла в Рейвенскар?

Он поморщился.

– У меня привычка целовать тех служанок, которых случайно встречу в ночной рубашке. Три недели назад я поймал экономку...

– Не надо! Я знаю, вы хотели этого не больше, чем я. Повторяю, это не ваша вина. Я просто...

Она замолчала, ее щеки пылали, былой бледности, когда он впервые увидел ее перед собственной дверью, и след простыл. Теперь она казалась ему настоящей красавицей.

– Случившееся не изменит моих чувств.

Это была ложь. Все изменилось в то самое мгновение, как он обнял ее.

– Я хочу поблагодарить вас, сэр. За вашу доброту. Я... я этого не заслуживаю. – Голос ее дрогнул.