Последняя нота растаяла в ничем не нарушаемой тишине.

— Вам лучше? — шепотом спросил Дэнис. — Вам так удобно? Она молча кивнула в ответ на оба вопроса.

«Тридцать овец за один поцелуй...» Овца, пушистый ягненок, бе-е, бе-е — или пастух? Да, он решительно почувствовал себя пастухом. Он властелин, защитник. Волна отваги охватила его, согревая, как вино. Он повернулся к ней и начал целовать се лицо, сначала куда придется, потом — стараясь найти ее губы. Анна отвернула лицо, и это движение одарило его возможностью поцеловать ее ухо и нежную кожу шеи.

— Нет, — сказала она. — Нет, Дэнис!

— Но почему?

— Это убивает нашу дружбу, а мы так хорошо дружили.

— Вздор! — сказал Дэнис.

Она попыталась объяснить.

—Неужели вы не понимаете, — сказала она. — Это... Это совсем не наш номер.

Анна говорила вполне искренне. Она никогда не думала о Дэнисе как о мужчине, как о любовнике, ей и в голову не приходило ничего подобного. Он так нелепо молод, так... так... Она не могла подобрать определение, но знала, что имела в виду.

—Почему это не наш номер? — спросил Дэнис. — И кстати, это ужасное и совершенно неуместное выражение.

—Потому что не наш...

—А если я скажу, что наш?

—Это ничего не меняет. Я говорю, что не наш.

— Я заставлю вас сказать, что наш.

—Ну хорошо, Дэнис. Но только в другой раз. Мне надо вернуться в дом погреть ногу в горячей воде. Она начинает распухать.

Против доводов, касающихся здоровья, возражать было невозможно. Дэнис нехотя встал и помог подняться Анне. Она сделала осторожный шаг.

— О-о!

Анна остановилась и тяжело оперлась на его руку.

—Я понесу вас, — предложил Дэнис. Он никогда не пытался носить женщин, но в кино это всегда выглядело как геройство, не требующее особого труда.

— Вы не сможете, — сказала Анна.

— Конечно, смогу! — Он чувствовал себя более сильным, чем когда-либо, способным помочь ей. — Обнимите меня за шею, — приказал он. Она повиновалась, и он, наклонившись, подхватил ее под колени и оторвал от земли. Боже праведный, какая тяжесть! Шатаясь, он сделал пять шагов вверх по склону, потом едва не потерял равновесие и вынужден был резко опустить, почти бросить свою ношу.

Анна затряслась от смеха.

—Я же говорила, что вы не сможете, бедный Дэнис!

—Смогу, — сказал Дэнис не очень убежденно. — Я попробую еще раз.

— Очень мило с вашей стороны предложить это, но я, пожалуй, пойду сама, спасибо. — Она оперлась рукой о его плечо и, прихрамывая, начала медленно подниматься по холму.

—Бедный Дэнис! — повторила она и засмеялась.

Униженный, он шел молча. Казалось невероятным, что всего лишь две минуты назад он держал ее в своих объятиях, целовал ее. Невероятно. Она была беспомощна, как ребенок; теперь же к ней вернулось ее превосходство, она снова стала существом далеким, желанным и недоступным. Почему он был таким дураком, чтобы предложить этот дешевый номер!

К дому Дэнис подошел в состоянии глубочайшего уныния. Он помог Анне подняться по лестнице, передал ее на попечение горничной, а сам спустился в гостиную. К его удивлению, все там сидели точно так же, как и до его ухода. Он ожидал каких-то перемен — ведь с тех пор как он отсюда ушел, прошла, казалось, целая вечность. Все тихо и все чертовски противно, подумал он, взглянув на них. Мистер Скоуган все еще хлюпал своей трубкой, это был единственный звук, нарушавший тишину. Генри Уимбуш углубился в конторские книги и не мог оторваться от них. Он только что сделал открытие: оказывается, сэр Фердлнандо имел обыкновение есть устриц все лето, невзирая на отсутствие в названии летних месяцев буквы «р». Гомбо в роговых очках читал. Дженни что-то таинственно царапала в своем блокноте. И, сидя в своем любимом кресле в углу у камина, Присцилла перебирала стопку рисунков. Она брала их один за другим, отводила на расстояние вытянутой руки, откидывая огромную оранжевую прическу, долго и внимательно рассматривала сквозь прищуренные веки. На ней было платье цвета морской волны очень светлого оттенка, и там, где декольте обнажало розовую припудренную плоть, мерцали бриллианты. Необыкновенно длинный мундштук торчал вбок. Бриллианты украшали и ее высокую прическу; они вспыхивали каждый раз, когда она поворачивалась. Присцилла рассматривала серию рисунков Айвора — эскизы потусторонней жизни, выполненные во время его спиритуалистических прогулок по иному миру. На обратной стороне каждого листа были описательные названия: «Портрет ангела. 15 марта, 20 г.»; «Астральные существа. 3 декабря, 19 г.»; «Группа душ на пути в высшую сферу. 21 мая, 21 г.». Прежде чем приступить к изучению лицевой стороны каждого листа, Присцилла переворачивала его, чтобы прочитать название. Как она ни старалась — а она старалась изо всех сил, — ей ни разу не удалось вызнать видение потусторонней жизни или установить с ней какой-то контакт. Eii приходилось довольствоваться впечатлениями, о которых рассказывали другие.

—А куда вы дели остальных? — спросила она, заметив Дэниса. Он объяснил. Анне пришлось отправиться в постель, Айвор и Мэри все еще в саду. Дэнис выбрал книгу, кресло поудобнее и попытался, насколько позволяло его подавленное состояние, настроиться на вечернее чтение. Лампа лила безмятежный свет, в комнате стояла полнейшая тишина, нарушаемая лишь шелестом переворачиваемых Присциллой листов. Все тихо и все чертовски противно, тихо и чертовски противно... Айвор и Мэри появились только через час.

— Мы ждали, пока взойдет луна, — сказал Айвор.

— Она сейчас вступила в фазу между второй четвертью и полнолунием, — объяснила Мэри научную сторону вопроса.

—В саду так прекрасно! Деревья, запах цветов, звезды... — Айвор взмахнул руками. — А когда взошла луна, это уже было слишком для меня. Я просто расплакался!

Он сел за пианино и поднял крышку.

— Огромное количество метеоров, — сказала Мэри, обращаясь к любому, кто готов был ее слушать. — Земля, должно быть, как раз вступает в период летнего потока метеоров. В июле и августе...

Но Айвор уже ударил по клавишам. Он играл, изображая в музыке сад, звезды, запах цветов, восходящую луну. Он даже ввел соловья, которого на самом деле не было. Мэри смотрела и слушала с открытым ртом. Остальные продолжали заниматься каждый своим делом, не обращая на музыку сколько-нибудь серьезного внимания. В этот самый июльский день ровно триста пятьдесят лет назад сэр Фердинандо съел семь дюжин устриц. Установление этого факта доставило Генри Уимбушу особую радость. Он испытывал врожденное почтение к предкам, и для него было наслаждением отмечать памятные трапезы. Триста пятидесятая годовщина съедения семи дюжин устриц... Жаль, что он не знал об этом до ужина, а то распорядился бы подать шампанского.

Отправляясь спать, Мэри зашла к Анне. Свет в ее комнате был погашен, но она еще не спала.

— Почему вы не спустились с нами в сад? — спросила Мэри.

— Я упала и вывихнула ногу. Дэнис помог мне вернуться домой.

Мэри была полна сочувствия. Кроме того, она ощутила внутреннее облегчение, обнаружив, что отсутствие Анны объясняется так просто. Там, в саду, она что-то смутно подозревала, что именно — она и сама не знала, однако казалось, было что-то louche[18] в том, как она вдруг оказалась наедине с Айвором. Не то чтобы она не хотела этого, отнюдь нет. Но ей не нравилась мысль о том, что все это, возможно, было для нее подстроено.

— Надеюсь, завтра вам будет лучше, — сказала она, выражая сожаление по поводу всего, что Анна потеряла, лишившись этой прогулки, — сада, запаха цветов, метеоров, через летние потоки которых сейчас проходила Земля, восходящей Луны в фазе между второй четвертью и полнолунием. И потом, у них была такая интересная беседа. О чем? Почти обо всем. О природе, искусстве, науке, поэзии, звездах, спиритуализме, взаимоотношениях полов, музыке, религии. У Айвора, считала она, был интересный склад ума.