Я спустился в зал, дрожа всем телом. Ноги стали как желе, один раз пришлось даже ухватиться за перила, чтобы не рухнуть на пол. Обычно после дачи показаний свидетель может оставаться в зале, да и Кэсси наверняка рассчитывала на мое присутствие, но я чувствовал, что не выдержу. Я знал, что она не нуждается в моральной поддержке и прекрасно обойдется без меня, и, как ни странно, от этого мне становилось хуже. Я не сомневался, что дело Девлина нервирует и Кэсси, и Сэма, однако им удавалось справляться с этим без видимых усилий. И только я дергался, сходил с ума и шарахался от каждой тени, точно какой-то персонаж из «Пролетая над гнездом кукушки». Мне было не под силу сидеть в зале и смотреть, как Кэсси невозмутимо пытается исправить то, что я испортил.

На улице шел дождь. Я нашел паб в соседнем переулке (трое парней в углу мгновенно узнали во мне копа и непринужденно сменили тему разговора), заказал горячее виски и сел рядом. Бармен поставил стакан на стойку и, не глядя на меня, продолжил просматривать результат скачек. Я сделал большой глоток, обжег нёбо, откинул голову и расслабленно закрыл глаза.

Парни в углу заговорили о чьей-то бывшей девушке.

— Вот я ей и сказал: с чего ты взяла, что он должен одеваться как чертов Пи Дидди? Если хочешь, чтобы он носил кроссовки «Найк», так пойди и купи их сама… — Они ели сандвичи, от них разило чем-то острым и перченым, и меня чуть не затошнило. За окном в сточной канаве булькала дождевая вода.

Странно, но лишь сейчас, вспоминая свое выступление в суде и ужас в глазах Макшерри, я осознал, что дела у меня и вправду плохи. Да, я мало сплю и много выпиваю, шалят нервы, а иногда и воображение, но по отдельности это не так уж скверно. И только теперь, когда передо мной вдруг предстала полная картина во всей ее мрачной и грубой наготе, меня от страха прошиб пот.

Надо бежать сломя голову, удирать от жуткого и сомнительного дела. Я накопил отгулы и смог бы потратить часть сбережений, чтобы на несколько недель снять квартирку где-нибудь в Париже или во Флоренции и мирно бродить по старой брусчатке, слушая речи на незнакомом языке, а потом вернуться домой, когда все закончится. Но в глубине души я понимал, что это невозможно. Слишком глубоко увяз в расследовании. Не мог же я объявить О'Келли, будто меня внезапно осенило, что я и есть Адам Райан? А если бы я придумал любой иной повод, это означало бы признание нервного срыва и конец карьеры. Да, необходимо срочно что-нибудь придумать, пока люди не заметили, что я разваливаюсь на части, и не прислали за мной врачей. Но сколько я ни старался, мне не приходило в голову абсолютно ничего.

Я допил горячее виски и заказал вторую порцию. Бармен включил телевизор; мягкое бормотание комментатора сливалось с шумом дождя. Трое парней ушли, громко хлопнув дверью, и я услышал на улице их громкий смех. Вскоре бармен подчеркнутым жестом убрал мой стакан, и я понял, что он хочет меня выпроводить.

Я отправился в туалет и плеснул в лицо холодной воды. Из грязно-зеленого зеркала на меня смотрел персонаж из фильмов про зомби: рот разинут, под глазами черные мешки, волосы торчком. «Это смешно, — подумал я, с тошнотворным головокружением чувствуя, как земля уходит из-под ног. — Как это случилось? Как я мог до этого дойти?»

Я вернулся на стоянку перед зданием суда, забрался в свой автомобиль, сунул в рот мятный леденец и стал смотреть, как мимо меня снуют люди с опущенными головами и в наглухо застегнутых плащах. Было темно, как вечером, на улице уже включились фонари, в свете автомобильных фар вспыхивали косые полосы дождя. Наконец пикнул телефон. Сообщение Кэсси: «В чем дело? Где ты?» Я ответил: «В машине», — и включил задние подфарники, чтобы она сумела меня найти. Увидев, что я не за рулем, Кэсси села в водительское кресло.

— Уфф, — выдохнула она, стряхивая с волос капли дождя. Одна из них попала на ресницы и потекла вместе с тушью по щеке, превратив ее в женский вариант Пьеро. — Я уже забыла, что это за придурки. Когда рассказывала, как они мочились на кровать жертвы, идиоты начали хихикать. Адвокат строил им гримасы, пытаясь их заткнуть. А с тобой что? Почему посадил меня за руль?

— У меня мигрень, — ответил я. Кэсси стала поворачивать зеркальце, чтобы проверить макияж, но поймала в нем мой взгляд и остановилась. — Я здорово облажался, Кэсси.

Разумеется, она уже обо всем знала. Макшерри сразу бросился звонить О'Келли, и к концу дня новость облетит весь отдел. От усталости меня клонило в сон, в голове мелькнула безумная мысль — а вдруг все это только кошмар, вызванный излишком водки, и через минуту я проснусь от звонка будильника и поеду в суд.

— Плохи дела? — произнесла Кэсси.

— Хуже некуда. Я не то что думать — голову поднять не мог.

Кэсси повернула зеркальце и послюнявила палец, чтобы убрать черную слезу.

— Да нет, я про мигрень. Хочешь поехать домой?

Я с тоской подумал о своей кровати, о долгих часах отдыха, перед тем как вернется Хизер и начнет спрашивать, где ее отбеливатель для туалета, но потом сообразил, что это бесполезно: все закончится тем, что я буду без сна лежать в постели, вцепившись в простыню и прокручивая в голове свое выступление в суде.

— Нет. Перед отъездом я принял две таблетки. Боль вполне терпимая.

— Может, заглянем в аптеку?

— У меня есть с собой лекарства. Все в порядке. Поехали.

Мне хотелось как-нибудь покрасочнее расписать свою вымышленную головную боль, но хороший лжец знает, когда надо остановиться, а у меня на подобное чутье. Я так и не понял, поверила мне Кэсси или нет. Она смелым маневром выбралась со стоянки, включила «дворники» и ловко встроилась в уличный поток.

— Ну а у тебя как все прошло? — спросил я, когда мы тащились по набережной.

— Неплохо. Их адвокат пытался намекнуть на вынужденное признание, но присяжные не купились.

— Отлично, — проговорил я. — Просто замечательно.

В штабе трезвонил телефон. О'Келли вызывал меня к себе: Макшерри не терял времени даром. Я рассказал ему про головную боль. В мигрени хорошо то, что ею можно объяснить все: она выбивает человека из колеи, она от него не зависит, может длиться, сколько ему нужно, и никто никогда не докажет, что ее нет. К тому же у меня действительно был больной вид. О'Келли презрительно пробормотал, что мигрень — это «женские штучки», но я сохранил его уважение, мужественно настояв на том, что останусь на работе.

Я вернулся в помещение штаба. Появился Сэм, весь мокрый, в твидовом пальто, слегка пахшим мокрой псиной.

— Как дела? — спросил он. Тон у него был небрежный, но его взгляд быстро скользнул по мне через плечо Кэсси и метнулся обратно: «сарафанное радио» делало свою работу.

— Неплохо. Мигрень, — ответила Кэсси, кивнув в мою сторону.

Мне уже начало казаться, что у меня действительно мигрень. Я заморгал, стараясь сосредоточиться.

— Мигрень — жуткая вещь, — заметил Сэм. — Мама у меня часто страдает. Иногда целыми днями лежит в темной комнате, приложив к голове лед. Ты как, сможешь сегодня трудиться?

— Я в порядке, — буркнул я. — Чем ты занимался?

Сэм посмотрел на Кэсси.

— Он в норме. — подтвердила она. — От судебных выступлений у кого хочешь разболится голова. Где ты был?

Он снял мокрое пальто, с сомнением оглядел его и повесил на стул.

— Побеседовал с Большой Тройкой.

— О'Келли будет в восторге, — пробормотал я и, усевшись за стол, сжал виски. — Должен предупредить, он сейчас не в самом лучшем настроении.

— Да нет, все хорошо. Я им сказал, что демонстранты устроили стычку с одной из строительных бригад, — не объяснив конкретно, в чем дело, но намекнув на акты вандализма, — и мне просто хочется узнать, все ли у них в порядке. — Сэм усмехнулся, и я понял, что он пришел сюда, весь переполненный этим днем, но держал возбуждение в себе, не желая меня расстраивать. — Они только рты поразинули, когда сообразили, что я знаю про их аферу в Нокнари, но я сделал вид, будто это пустяки, поболтал с ними немного, заверил, что никому из протестующих не известно об их существовании, и посоветовал смотреть в оба. И что вы думаете? Никто меня даже не поблагодарил. Кучка самодовольных идиотов.