Вот что с нею не так, осознала она, — помимо, конечно, ее несостоятельного тела. Эта мысль осенила ее возле вигвама, когда она пыталась не вдыхать вонь разлагающейся плоти. Дело не в собственном ее старении. И не в ее застенчивости. Дело в том, что она никогда не знала, чего хочет. Желания же не знать, оказывается, недостаточно. Невозможно вылечить болезнь, невозможно заставить кого-то тебя полюбить, невозможно ладить с Интернетом и с его бесконечной грязью, невозможно приносить пользу своему ребенку, невозможно даже купить продукты, чтобы приготовить обед, не зная, чего ты хочешь. Что случилось со способностью чувствовать по-своему? Что случилось с прежним порядком вещей, с тем, чтобы не ходить в спортзал и не переставлять мебель, служившую всем предкам, вплоть до сегодняшнего дня? Все это пропало.
Она поспешила обратно в машину, преследуемая старухой, торговавшей креветками из ведра. Просто чтобы избавиться от нее, Джин купила все ведро и, вернувшись на дорогу, снова подумала: вот с чем у тебя плохи дела — и с чем, как она догадывалась, все в порядке у Джиованы. С ясностью цели. Она прикинула, сколько у нее остается времени. Она читала — и даже писала — о том, как внезапно может это тебя поразить, становясь вопросом нескольких недель. Забудь об echographie, какой бы там чертовой затычкой это ни было. Ей отчаянно хотелось избавиться от своих грудей, но она вовсе не считала, что иссечение или мастэктомия[35] способны здесь помочь. Можно срубить дерево, но корни с их ничем не ограниченным радиусом действия останутся внизу; судьбоносная учтивость Министерства здравоохранения Сен-Жака — это допотопный рентген плюс неопытный глаз, — чего только и можно ожидать на отдаленном острове, затерянном в отдаленном океане.
Три месяца: невыносимо было думать о том, каким образом мог бы разниться отрезок оставшейся ей жизни, забери она свои результаты немедленно. Времени терять больше нельзя. Ей надо стать более похожей на свою соперницу и более похожей на Марка. Он тоже всегда знал, чего хотел. Он уже со всем определился, когда они познакомились. Он ведь стоял в отделе криминальных фильмов и триллеров, пока ее взгляд блуждал по длинным рядам лент общей направленности — драм, исторических фильмов, романтических комедий.
Той ночью Джин стало плохо в ванной, и Марку пришлось помочь ей добраться до постели, завернув ее, словно в саван, в свой синий халат. Когда двенадцатью часами позже она проснулась, он стоял рядом, держа в руке чашку чая с молоком.
— Дрема одолела? — мягко спросил он (в своих речевых повадках Марк был склонен к преуменьшениям даже больше, нежели к преувеличениям: двенадцатичасовая «дрема»). Она могла лишь кивнуть в знак согласия и послушно глотать чай, обхватив кружку обеими руками, а когда он оставил ее, чтобы вернуться к работе, она опустила взгляд на свои частично выставленные на обозрение груди — они по-прежнему были на месте и ничего не показывали… сделавшись теперь такими милыми маленькими лгуньями. А еще ниже она увидела, что на ее теле отпечатался ромбовидный узор, воспроизводящий вафельное переплетение нитей ткани, словно сетчатый наряд проститутки.
В ванной Джин рассудила, что то ли сон, то ли обезвоживание пошли ей во благо: она казалась тверже, чем будет выглядеть этим же днем позже, словно бы провела ночь в большой, с женскими очертаниями, ванночке для желе, где ее форма установилась и временно застыла. Гравитация снова заставит ее растечься, и, хотя сетка сохранится и через несколько часов, удерживать в себе она уже ничего не будет. Ничего не будет удерживать и ничего не будет напружинивать. И даже в тот момент, когда ей в голову пришла эта мысль — именно того рода холодное женское наблюдение, что позволяло ей писать о здоровье для массового читателя, — она осознавала, что даже и это придется пересмотреть через призму признательности, обусловленной более серьезным заболеванием.
Марк, подпоясав то, что он называл своим модным пеньюаром из старинного искусственного шелка — подарок Виктории, — все утро провел в своем маленьком кабинете, работая над кампанией, связанной с производством ностальгических бытовых устройств: печей и холодильников с закругленными краями. Он был в тупике. На Сен-Жаке все бытовые устройства выглядят именно так, но представляют собой с трудом поддерживаемый в рабочем состоянии антиквариат, а не лукаво подмигивающее ретро. Сидя за кофе, Джин видела, как он трижды доставал из холодильника пиво, хотя не подошло еще даже время ленча.
— Что ты делаешь? — спросила она, как будто сама не видела. Не пройдет и часа, как по поводу нынешнего проекта ему будет звонить Дэн.
— Достойный мужчины напиток, — сказал он вызывающим тоном. — Темный ром, капелька нашего любимого ликера, сок лайма, веточка мяты и две столовые ложки ванильного сахара, с верхом, — нектар богов.
Но Джин видела, что его гложет некая бóльшая тревога — а ведь она даже еще не говорила ему о клинике. Впервые она подумала: вполне возможно, что Джиована бросит его первой. Или, может, все дело в том, что он не в состоянии здесь работать. Рекламирование предполагает настройку на местное расположение духа, тенденции, извращения, устремления, даже погоду. Собственно, главным образом — погоду. Люди совершают покупки, чтобы компенсировать погоду. Разумеется, на Сен-Жаке не имеет никакого значения, какой именно у тебя холодильник — лишь бы в нем было достаточно холодно. (Значит, и здесь все дело в погоде.) Он не может уловить этого на расстоянии, не может в должной мере озаботиться формой холодильника. Вот что виделось Джин в этом возрастающем потреблении алкоголя: Марк пытается себя подстегнуть, а такое не может не иметь последствий. Попадая в тупик, он всегда работал с большей энергией. Поскольку он не признавал стрессов, считая их глупым новшеством, возможно, явившимся из Америки, Марк убеждал себя, что давление расшевеливает его творческие соки. Но этими творческими соками во все большей мере становились его изысканные коктейли.
Как долго они протянут, если он не сможет работать? Джин тоже испытывала трудности со своей колонкой. Она не могла писать об орешках бетеля, местном стимулирующем и способствующем пищеварению средстве, так как в Теско или CVS приобрести их еще нельзя. Но какого рода статью о здоровье могла она написать вообще, когда перед глазами у нее маячил рак? Ей совсем не хотелось писать об этом — как все те некрологи, что выстроились друг за другом на многие годы вперед. И не хотелось говорить об этом с Марком, прежде чем сама не решит, что делать. Может, никто из них не может здесь работать, думала она, все очищая и очищая латук возле раковины. Господи, опять он полез в холодильник, по-прежнему бормоча об «этих хреновых хряках-холодильниках».
Не отозвавшись, Джин продолжала готовить ленч и через окно заметила Кристиана, с тарахтением приближавшегося по дороге. Что ж, по крайней мере ужасающую новость из клиники она уже получила — что еще за сюрпризы могли скрываться в его мешке фокусника? Она следила, как он, подпрыгивая и виляя, приближается к их дому. Здесь, у своего высокого командного пункта возле кухонного окна, она чувствовала себя смотрителем маяка. Джин бросила креветок в кипящую воду и пронаблюдала, как те, почти сразу же, превратились из серых в розовые. Вот так, должно быть, это и происходит, подумала она. Если у тебя интрижка. Она готова была выйти к Кристиану, но Марк — явно жаждавший любой возможности отвлечься — ее опередил. Через несколько минут он вошел обратно с парой маленьких бандеролей и большим конвертом — вероятно, из клиники — под мышкой. Над головой он размахивал письмом. «От Вик», — сказал он, обогнув ее, занятую ленчем, и водружая остальную почту на полку. Она взглянула на первый из пакетов. Миниатюрный почерк был ей смутно знаком, но сразу же опознать его не удавалось. Марк поспешил за очками, Джин очищала креветок и ждала. Можно бы и вовсе не говорить ему о клинике, думала она. Какую же проницательность и прозорливость он выказал, ежели у него уже имеется некто на очереди, чтобы его утешать, а в один не столь отдаленный прекрасный день и вовсе ее заменить. Не успел он вытащить письмо из конверта, как зазвонил телефон.
