Он перелистал еще несколько страничек.

– Я мог бы тебя представить как будущую жену.

– Весьма безвкусный вариант.

– Ну, а как насчет уик-энда в середине января?

– В выходные, – напомнила она, – ты всегда занят.

– Теперь буду свободен. Я поеду в Рим. Лучше всего тебе появиться в пятницу вечером – это одиннадцатого. Взяла бы такси до отеля «Рафаэль». Это совсем рядом с Пьяцца Навона. Не могу обещать, что буду уже там, но забронирую для тебя номер.

Она одарила его радостной улыбкой.

– Ты это серьезно?

– Совершенно серьезно.

– Ах, Жан-Поль, это было бы просто чудесно! У меня достаточно времени, чтобы подготовить мать, да и против моего отъезда на выходные она возражать не могла бы.

Он засунул записную книжку обратно в карман, застегнул куртку и взял ее под руку.

– Почему ты говоришь в сослагательном наклонении – «было бы», «не могла бы»?

Она подстроилась под его шаг, чтобы идти в ногу.

– Разве? А я и не заметила. Наверное, потому, что еще не могу этому полностью поверить.

– Ах ты, зверюшка недоверчивая!

– Если страдания вообще когда-нибудь и кого-нибудь учат, то прежде всего меня.

– Однако от этой поездки особенно многого ждать не приходится.

– Что ты имеешь в виду? Опять будешь носиться с одного совещания на другое, а я останусь в одиночестве?

– Нет, ma petite. Дела у меня там только в пятницу, а после этого я вообще-то собирался лететь домой.

– Значит, мог бы прилететь и в Дюссельдорф?

– Ты бы предпочла такой вариант?

Катрин задумалась. Встреча в Дюссельдорфе была ей удобнее, да и обошлась бы дешевле.

– Нет, Жан-Поль, – решила она. – Рим, конечно, намного интереснее. Рим зимой – это чудесно. Только почему ты сказал, что от этой встречи многого ждать не приходится?

– Разве я так сказал? Уж и не знаю, почему. Ах да, я имел в виду не Рим, а твою мать. Когда мы с тобой договариваемся экспромтом, неожиданно, она приходит в бешенство. Или я ошибаюсь?

Катрин предпочла на этот вопрос не отвечать.

– Однако при этом, – продолжал он, – у нее остается не очень-то много времени и возможностей, чтобы излить свой гнев. А если ты уже сейчас предупредишь ее, что мы встречаемся через три недели, то она будет дуться все это время.

– Плохо же ты знаешь мою мать.

– Верно, вообще не знаю.

– Она вовсе не такая. Право, не такая.

– Тем лучше для тебя.

В Винтерберге снег шел так сильно, что о прогулках на лыжах или катании на санях нечего было и думать. Хельга Гросманн и ее внучка могли решиться только на короткую прогулку. Снег быстро засыпал их пальто и шапки, мокрые лица становились холодными как лед, и приходилось срочно искать убежища в ближайшем кафе.

– До чего же тут противно, – ворчала Даниэла, надувая губы.

– Лучше радуйся! Вот выглянет солнышко, тогда снегу хватит и для лыж, и для санок.

– Была бы здесь мама, мы могли бы хоть в скат поиграть.

– Ну, уж игр здесь достаточно. Сбегай к стойке буфета, закажи нам обеим по хорошему пирожному.

Даниэла сбросила свое пальтишко.

– Какие заказать?

Хельга Гросманн повесила пальто на ближнюю вешалку.

– Выбор я предоставляю тебе.

Кафе было забито до отказа, они с трудом нашли свободный столик. Хельга заказала кофе, чашку шоколада и сигареты. Она давно уже не курила, но сегодня ей захотелось разок затянуться. Когда совсем загнанная, через силу улыбающаяся официантка принесла напитки, Хельга закурила и отдала ей чек на пирожные.

– Ты разве куришь? – спросила очень удивленная Даниэла.

Хельга пожала плечами.

– Мы, в конце концов, в отпуске.

– Значит, здесь можно делать все, что хочется?

Хельга улыбнулась внучке.

– Да, пожалуй, почти все.

– Тогда я не хочу этого идиотского какао. Лучше выпью колы.

– Получишь и колу. Но выпей сначала шоколаду, чтобы согреться.

– Я заказала нам два шварцвальдских вишневых пирожных.

– Очень хорошо, – заметила Хельга, пуская дым через нос.

– Ты ведь сердишься на маму? Или нет?

– Нет. Сержусь на себя.

– Почему?

– Надо было сказать ей, чтобы она нам позвонила. А то мы даже не знаем, где она теперь носится.

– А если бы и знали, какая нам от этого польза?

Официантка со стуком брякнула тарелки с пирожными на их стол.

– Мне, пожалуйста, стакан колы, – быстро заказала Даниэла.

Официантка вопросительно посмотрела на Хельгу Гросманн.

– Да, принесите, пожалуйста, – подтвердила бабушка.

– Вот я и говорю, – продолжала Даниэла, откусывая кусок от пирожного, – пользы нам не было бы никакой.

– Я бы хоть не беспокоилась. Даниэла засмеялась.

– Ты говоришь так, словно она участвует в экспедиции на Северный полюс. А она-то всего-навсего, шастает с этим своим хахалем.

– Это тоже достаточно опасно.

– Глупо она поступила, конечно, – прошамкала Даниэла с полным ртом, – но опасного-то в этом ничего нет.

– Кто может за это поручиться?

Даниэла посмотрела на нее широко раскрытыми глазами.

– Ты это серьезно?

– Да, дорогая. Мужчины всегда опасны.

– Чем же?

– Они лгут нам, обманывают.

– Все мужчины?

– Большинство. С ними всегда надо быть настороже.

– Тогда я рада, что нисколько не интересуюсь мужчинами, да и мальчишками тоже. Они все кажутся мне какими-то глупыми.

– Так оно и есть, дорогая.

– Не могу понять, почему мамуля не осталась с нами в Винтерберге. Ну да, привезти-то она нас привезла, но потом сразу же и удрала. А нам всем вместе было бы гораздо веселее.

– Да. Конечно.

– Ты думаешь, этот хахаль для нее что-то значит?

– Не знаю.

– Что вообще может значить мужчина в жизни женщины? Бывает, что мужчина женщину губит, но ведь это случается не так уж часто.

– Он может сделать ей ребенка.

– Даже если она этого не хочет?

– Если она не побережется.

– Ага. Теперь понимаю. Так у Тилли появилась маленькая Ева. Правильно? Или я что-то путаю?

Хельга придавила окурок сигареты, гася его, а потом сразу же закурила новую.

– Возможно, ты и права.

– Ты не будешь есть свое пирожное? – осведомилась Даниэла.

– Потом.

– А можно мне его съесть? Я имею в виду, что тебе ведь все равно приходится следить за своей фигурой.

Хельга невольно усмехнулась беззастенчивости ребенка.

– Съешь, дорогая.

– Спасибо, бабуленька.

Даниэла пододвинула к себе тарелку с толстым сливочным пирожным. Но по мере того как его осматривала, лицо ее принимало все более скептическое выражение. Наконец она протянула:

– Думаю, тут для меня слишком много. Лучше я пойду и возьму в буфете еще кусочек самбука. Можно?

– Не возражаю.

Хельга смотрела, как девочка направляется к буфету, наблюдала за ее проворными, чуть угловатыми движениями, за похожими на мальчишечьи черными вихрами, которые словно подпрыгивали на ее голове, за узкими бедрами в лыжных брюках, за уже почти взрослыми плечами в красном зимнем свитере. Хельга. чувствовала, что сердце ее наполнено любовью к внучке.

Малышка выглядела такой довольной, такой уверенной в себе и такой чистой в ее детской сущности. Хельга подумала: «А ведь Катрин была в этом возрасте совсем другой – скромной, задумчивой, робкой. Но точно так же, как Даниэла, еще не затронутой всем этим свинством сексуальности».

Придется ли пережить с внучкой то же, что с дочерью? Трудные годы полового созревания. Первые безрассудные влюбленности. Боль разочарований, когда они рушатся…

«Храни меня от этого, Боже!» – подумала Хельга, но сразу же поняла, что этот молитвенный порыв едва ли будет услышан Всевышним.

Жан-Поль настоял на том, чтобы Катрин, высадив его у аэропорта, сразу же ехала дальше.

– Я же знаю, тебе не терпится попасть в этот проклятый Винтерберг.

– Это неправда, – запротестовала она. – Я охотно еще побуду с тобой.