По какой-то причине Фавио решил, что Саро это послужит на пользу.

— По крайней мере, — сказал он, недобро оглядев юношу, которого выдавал всему миру за своего сына, — ты в долгу перед своим братом, потому что именно твоя всепобеждающая гордость и эгоизм стали причиной случившегося.

Саро так и не добился от него объяснения своей вины в том, что Танто ранили. И момент, когда все еще возможно было нормально обсудить, появился и прошел в единственном взгляде, брошенном на него отцом, когда они стояли над кроватью Танто в первую ночь, прежде чем Фавио с полным отвращения вздохом покинул комнату, схватившись руками за голову.

Юноша получил самое ясное представление, какое только мог ожидать, что отец хотел бы, чтобы на месте Танто, гордости и радости семьи Винго, лежал Саро, который терпел поражение во всем том, в чем преуспевал его старший брат. Саро, который был так похож на юного Фабела, напоминал Фавио каждой черточкой своего лица и о неверности жены, и о его собственной слабости, неспособности признать факт измены.

Итак, Саро приходилось выносить презрение отца и жуткое сопереживание, которое связывало его крепче, чем когда бы то ни было, с умирающим братом. Он с каждым днем все сильнее чувствовал, что живет не своей жизнью. А еще сны…

Юноша заставил себя выбросить из головы то, что причиняло больше всего боли.

— Добрый день, дядя Фабел, — сказал Саро. — Лошади просто счастливы, что баржа остановилась. Но вот Ночной Предвестник не притрагивается к корму.

Фабел выглядел встревоженным. Им пришлось покинуть Ярмарку, прежде чем он заключил сделку, о которой говорил, по продаже жеребца. Это была хорошая сделка, и, к счастью, с коневодом из городка, расположенного в сутках пути от Алтеи, так что он еще надеялся заключить ее по приезде. После принесшей одни убытки Ярмарки вероятная продажа Ночного Предвестника являлась единственным светлым пятном в темноте будущего.

Фабел перебрался через заграждение и направился к отдельному стойлу, где был привязан Ночной Предвестник. Конь скосил на него глаз, потом вскинул голову и попятился.

— Ну-ну, парень.

Фабел протянул руку и дотронулся до шеи жеребца. Она была теплой и твердой, ничего необычного.

Фабел скорчил гримасу. У парня слишком бурное воображение. Похоже, с конем все в порядке.

— Наверное, когда проголодается, поест, — бросил он через плечо.

Саро нахмурился.

— Думаю, ему плохо, — настойчиво произнес он. — И одна из кобыл постоянно ржет.

Он показал на симпатичную пегую:

— А она пьет слишком много воды.

Фабел покачал головой:

— Лошади нервничают на барже, ты же знаешь, Саро.

— Я видел, как отец привел целительницу из кочевников, — осторожно начал Саро.

Он обошел сегодня всех животных, дотрагиваясь до них и слушая их сокровенные мысли, хотя это и сильно вредило его душевному спокойствию. Лошади страдали от жары, возможно, еще из-за смены климата, так как они теперь продвигались все дальше на юг Истрии, но юноша, кроме того, уловил определенную степень тревоги — и отдельных лошадей, и всего табуна в целом, которая говорила о болезни и страхе, хотя очевидные симптомы еще и не проявили себя.

Больше всего Саро тревожило, что это может быть проявлением болезни, которая пару лет назад распространилась среди лошадей сразу же после Ярмарки. Тогда она казалась таинственной чумой, посланной самой Богиней, как думал юноша, чувствуя жуткий запах горящей конины, когда их соседу Феро Ласго пришлось перебить весь табун чистокровных жеребцов и сжечь трупы на огромных кострах, дым от которых низко стелился по полям в безветренные душные дни. Насколько помнил Саро, та болезнь начиналась также достаточно безобидно, и симптомы были примерно такими, что он учуял сегодня. Кочевники славились добрым обращением с животными, и если болезнь обнаружить на ранней стадии и попытаться вылечить…

— Я подумал, что, когда она вылечит брата, может быть, привести ее посмотреть лошадей…

Фабел нетерпеливо покачал головой:

— Жизнь твоего брата в руках Фаллы, и не следует злить ее языческой магией. Если Госпожа решит, что мы в нее не верим, она заберет Танто с собой наверняка, но твой отец не хочет ничего слышать. Мы должны остановить его, парень, но он не станет разговаривать со мной. Однако ты попробуй. — Он с надеждой посмотрел на Саро.

Однако юноша покачал головой:

— Меня он тоже не послушает. Но все равно, мне надо поговорить с этой женщиной.

Суеверие не суеверие, но он не станет спокойно смотреть, как лошади умирают, если болезнь можно вылечить.

Фабел выглядел сбитым с толку.

— О, я так не думаю, парень. Кажется, она в состоянии только визжать и свистеть. Сомневаюсь, что эта бродяжка понимает хоть слово по-истрийски. Тебе, может быть, удастся выгнать ее из каюты, прежде чем она сотворит злодеяние над нашим бедным Танто…

Но Саро уже ушел.

В каюте Танто было душно, как в печке, да еще надышали три человека, топтавшиеся в помещении, где едва помещалась одна койка.

Фавио Винго из угла с отчаянием смотрел, как кочевница у кровати накладывает руки на воспаленное тело его сына и медленно качает головой.

— Плохая рана, — заговорила она по-истрийски с жутким акцентом. — Нож, сделавший… шру… халом.

— Говори на истрийском, женщина, или по крайней мере на Древнем языке, ты, невежественная старая карга!

Фавио схватился за голову и принялся мерить каюту шагами.

— Ты! Можешь! Вылечить! Моего сына?! — кричал он, выделяя каждое слово, будто для глухого ребенка. — Можешь! Сделать! Что-нибудь! С его раной?!

— Нет, нет… — Кочевница быстро замотала головой, в испуге замахав руками. — Халом эалладана… сильная магия… очень древний. Эалладана халом, райена фестри.

Фавио нахмурился:

— Я не понимаю.

Саро, под влиянием минутного побуждения, природу которого сам не понял, сделал шаг вперед.

Оказавшись в каюте, не зная, что делать дальше, он сложил руки вместе и вежливо поклонился целительнице, по обычаю кочевников, как раньше Гайе, но на этот раз без ошибки.

— Райееш, мина конани.

Брови целительницы взлетели вверх, как на крыльях жаворонка. Она радостно улыбнулась и выдала нескончаемый поток бессмыслицы:

— Фелира инни стримани ээшь аани, истриани мина. Кааш фирана периана тиино, тиино бретриани каланишь исти — сар ан долани фер ана фестри. Райена фестри: ер исти фестриани, сер-ти?

Саро очумело замахал на нее руками.

— Нет, нет, — быстро проговорил он на Древнем языке, — я не понимаю, что ты…

Но женщина вовсе не собиралась останавливаться.

— Сер-ти манниани мина? Бретриани тиино ферин фестри мивхти, мортри пурини, эн сианна сар хина фестриана. Райена фестри эн алдри бестин ан плаканеа донани. Конуту-ти кестри йашни ферин саринни?

Саро положил ладонь на руку целительницы, чтобы прервать поток слов, и тут же его переполнил ужас, испытываемый женщиной при виде раны, которая никогда не залечится, которую просто нельзя залечить… потому что лезвие, которое ее причинило, выплавлено при помощи древней магии — эалладана халом, райена фестри, — возвратившейся магии самой земли, злобной для тех, кто творит зло, — и лезвие четко знало: Танто совершил зло, убил невинного, и поэтому рана будет гнить и воспаляться, и никогда не заживет, пока брат не искупит свою вину, и не получит прощение того, кто поразил его.

Коннуту-ти кестри йашни ферин саринни?

Знал ли он нож, которым нанесли рану?

Откуда? Но Саро мучили подозрения: нож, который… она, прекрасная эйранка… дала ему и который исчез в ночь Собрания, чтобы более не появляться. Но юноша помнил, как лезвие дрожало в его ладони, помнил и те магические волны, которые он списывал на счет своих чувств к его создательнице, чем на действительную их природу.

Саро верил теперь в магию, о да, он верил. Не он ли не мог скрыться от нее ни днем, ни ночью?

С расширившимися глазами юноша повернулся к отцу: