— Как… — начал ярл.

Потом отшатнулся от Розы Эльды. Руки инстинктивно сотворили знак Якоря Сура, чтобы прочно прикрепить его к земле перед лицом страшной магии. Рот беззвучно открывался, будто ярл пытался произнести слова, кипевшие внутри, — надувательство, колдовство, наихудшая разновидность магии, украла и так извратила память человека, — но горло не могло выпустить ни единого звука в холодный воздух, откуда его уже не вернешь обратно…

Потом Форстсон развернулся и побежал прочь от Розы Эльды, спотыкаясь обо все препятствия, которые король за несколько минут до этого так непринужденно миновал. Ярл добежал до борта, перегнулся через него, свесился вниз, и его шумно вырвало прямо в набегающие друг на друга волны.

Происшествие вызвало хор издевательского смеха и улюлюканья со стороны команды. Вран, прервав разговор с навигатором, уставился на первого советника с немалым удивлением. Ведь лорд Шепси вот уже пятьдесят лет как плавал по морям и бывал в ситуациях похуже нынешней. Если он не может вынести спокойного моря с едва заметной качкой, что с ним станет при шторме, который предсказывал рулевой? Время старику уходить в отставку на сушу, не в первый раз подумал Вран, прежде чем он станет объектом насмешек или, того хуже, сделает объектом насмешек своего короля.

Тут Ашарсон заметил, что ярл оставил Розу Эльды совсем одну. Женщина стояла у борта, подставив лицо ветру, не хуже самого устрашающего украшения на носу корабля. Слегка расставив ноги и согнув колени, она переносила качку не хуже закаленного моряка — а королевский плащ под порывами ветра открывал белую-белую кожу…

Бросив навигатора, король метнулся к борту, как самец оленя, натыкаясь на разную корабельную утварь, тела и мачту по пути, пока не добрался до Розы Эльды.

Он набросил на нее теплую шкуру.

— Пошли обратно в нашу спальню, любимая, — сказал король. — А я принесу тебе чашку каши и отличную свежую макрель. Незачем тебе продолжать свой пост.

— Разве ты не хочешь взять меня снова? — спросила она с невинным, как у ребенка, выражением лица, в то время как ее менее целомудренная ладонь легла на королевский член.

Вран поежился:

— Не сейчас, моя госпожа, не сейчас… мне надо заняться делами…

— Тогда позже, мой господин. — Рука по-хозяйски охватила затвердевший член.

Игнорируя поднимающийся восторг тела, Вран со вздохом освободился.

— Да, позже…

Солнце вставало и заходило, а Танто все не приходил в сознание. Целители приходили и уходили, кусая губы и покачивая головой, похожие на лысых воронов в широких черных одеждах. Мудрые врачи с проницательными глазами отбывали с набитыми золотом карманами, оставив пациента в том же состоянии, что и раньше, несмотря на все растворы и мази, пропитанные отварами повязки и горячие микстуры. Потом наконец нашелся хирург, и то, что ему пришлось сделать, чтобы спасти больного, было потрясающе жестоко.

Подвергаясь всем этим испытаниям, Танто потел и стонал. Его веки трепетали, и сердце Фавио Винго трепетало в унисон. На третью неделю после того, как хирург отрезал все, что оставалось от мужественности Танто, у последнего начали выпадать волосы на голове, когда отец расчесывал их, потом вылезли волосы с груди и ног, подмышек и паха, пока юноша не стал бледным и безволосым, как девочка — не считая красноты воспаленного места, изуродованного сначала кинжалом, а затем стараниями хирурга.

Моча с гнилостным запахом и другие выделения беспрестанно просачивались сквозь бинты, которые приходилось менять три раза в день. Сумма, в которую обошлись свежие бинты и лекарства, уже стала астрономической. Пока баржа медленно прокладывала свой путь по Золотой реке, Фавио Винго продал свой лучший плащ, драгоценности и двух прекрасных скакунов, чтобы оплатить лечение Танто. К тому времени как они миновали Талсию с ее величественными каменными зданиями и поднимающимися к немилосердному голубому небу древними колоннами и вошли в торговую гавань Пекс, Фавио обнаружил, что он не только мало чего может теперь продать, но еще и потерял всякую веру в традиционную медицину. В Пексе, речном городке, где по традиции останавливались на отдых путешественники, возвращавшиеся с Большой Ярмарки, из Лунной равнины, в южные провинции, Фавио приказал направить баржу вниз по течению к мосту. Там он сошел на берег.

За час до заката, когда Фабел Винго и члены команды уже начали слегка расхолаживаться, он вернулся, таща за собой визжащую женщину с перьями в волосах. На спине у нее болтались три или четыре длинные косы с ракушками, а по бедру мерно ударял огромный черный мешок.

— Что, именем Фаллы, ты такое делаешь? — потребовал Фабел, уставившись мимо брата на странную кочевницу. — Нельзя ее брать на борт!

Одно дело дивиться на Потерянных издалека, изумляться при виде каравана из вьючных животных, тянущих разноцветные повозки на Ярмарку, покупать безделушки в подарок женщинам, даже в случае острой необходимости молиться вместе с одной из их проворных шлюх — все равно это происходит только во время двухнедельной суматохи Ярмарки. Но всем доподлинно известно, что женщина на корабле приносит несчастье, а уж приволочь Потерянную с ее языческой магией — чистое сумасшествие. Особенно принимая во внимание наказание, определенное Советом носителям магии и тем, кто их привечает, после событий, которые завершили последнюю Ярмарку.

— Она может спасти его. Я знаю!

Фавио втащил женщину на палубу и подтолкнул вперед, а она только визжала и протестующе свистела.

Внезапно кочевница смолкла, стала столбом и уставилась на Фабела, который преградил ей путь. Потом пальцем с длинным ногтем показала на него, коснулась своего лба и забормотала высоким голосом нечто совершенно неразборчивое для истрийца.

Фабел настаивал на своем, сверкая глазами:

— Ты с ума сошел? Она бродяга, Фавио. Ведьма!

— Вот и пусть применит свою магию на Танто.

— Это ересь, брат!

Фавио вскинул подбородок:

— Мне плевать!

Он принялся подталкивать кочевницу в спину, пока та не наткнулась на Фабела. Тот быстро отступил назад, сотворив охранительный знак пламени Фаллы, чтобы оградиться от нечистого прикосновения.

— Ты собираешься проклясть и его душу, и свою заодно?

— Он не умрет. Я не позволю ему умереть!

Обойдя кочевницу, удивленно озиравшуюся вокруг, Фабел предупреждающе положил ладонь на руку брата:

— Фавио, послушай меня. В его состоянии было бы только благословением…

Лицо Фавио потемнело от гнева.

— Танто не один из твоих ценных жеребцов, которому можно перерезать горло, когда он теряет привлекательность для покупателя. — Он с ненавистью глянул на брата. — Если бы там лежал Саро, ты бы никогда не сказал ничего подобного.

В первый раз они так близко подошли к разговору об истинном происхождении Саро. Фабел побледнел. Потом, без единого слова, быстро прошел мимо кочевницы и направился на корму баржи, выпрямив спину. Ноги сами понесли его туда, где под навесом стояли лошади.

Фабел уже преодолел половину пути, когда понял, что предмет последней части их обсуждения тихо стоит там, у ограждения, и смотрит на него пустыми глазами.

Уже слишком поздно поворачивать назад, подумал Фабел. Теперь Фавио решит, что он намеренно выбрал этот путь, будто объединяясь против него с сыном, которого зачал. Но теперь уже ничего не поделаешь.

Он ускорил шаги, чувствуя, как взгляд брата буравит его спину, словно шилом.

— Лошади ведут себя спокойно, парень, — сказал он с натянутой веселостью.

Саро выдавил из себя улыбку.

В этом путешествии он слишком мало спал, а прошедшие несколько недель вообще стали наихудшими в его жизни. Он ухаживал за братом день и ночь, стискивая зубы от вида агонии и той ненависти, которая изливалась, словно магма, из-под поверхности сознания Танто каждый раз, когда он прикасался к брату, чтобы перевернуть его, обмыть, поменять вонючие бинты, накормить, убрать испражнения.