Она подняла палочку и потыкала в песок.

— А может, мне не хочется оставлять это позади? Может, наоборот, не следует ничего забывать, чтобы больше не попадаться в тот же капкан.

— Ты не попадешь, — заверил Эрон.

— Откуда тебе знать?

— Обычная логика. Скажем так: ты снова сломала руку или даже ногу. Неужели действительно считаешь, что Брэм тебя вышвырнет? Или что Джорджи за тебя не вступится? Или что я не позволю тебе пожить у меня? Теперь у тебя есть друзья, хотя об этом никогда не догадаться, если судить по тому, как ты с ними обращаешься.

— Но я ведь заставила Джорджи поесть, верно? И тебе не следовало говорить при ней, что я боюсь увольнения.

— Ты умна, Чаз. Все это знают, кроме тебя.

Она подняла разбитую раковину и провела острым краем по большому пальцу.

— Может, и была бы умной, если бы не пропускала так много занятий.

— И что? Для чего существуют экзамены? Я же пообещал помочь тебе с занятиями.

— Мне не нужна помощь.

Если Эрон начнет помогать, сразу поймет, что она вообще ничего не знает, и потеряет к ней всякое уважение. Но он, похоже, прочитал ее мысли.

— Если бы ты не помогла мне, я по-прежнему бы оставался жирдяем. Каждый человек хорош в своем деле. Я всегда прекрасно учился. Теперь моя очередь вытаскивать тебя. Доверься мне. Я не буду и вполовину таким жестоким и злобным, какой была ты.

Она была жестока и злобна с ним, и с Джорджи тоже. Чаз вытянула ноги. Ее кожа была бледной, как у вампира, и она заметила одно местечко, которое пропустила при бритье.

— Прости.

Должно быть, извинение прозвучало фальшиво, потому что Эрон не оставил ее в покое.

— Давно пора перестать быть такой грубой с людьми. Думаешь, при этом ты выглядишь крутой? На самом деле ты кажешься мне жалкой.

Чаз вскочила с полотенца.

Эрон поднял глаза.

Она ответила яростным взглядом и сжала кулаки.

— Нечего казаться хуже, чем ты есть, — устало договорил Эрон, словно она смертельно ему надоела. — Давно пора вырасти и вести себя как взрослый порядочный человек. — Он медленно встал. — Мы с тобой лучшие друзья, но мне часто бывает стыдно за тебя. А как ты ведешь себя с Джорджи? Всякий, у кого есть глаза, видит, как ей сейчас плохо. Тебе вовсе не обязательно еще больше действовать ей на нервы.

— Брэму тоже плохо, — парировала Чаз.

— Но это не оправдывает твоей манеры грубо разговаривать с Джорджи.

Эрон выглядел так, словно был готов отказаться от нее. Чаз хотелось плакать, но раньше она покончит с собой, чем покажет ему свои слезы! Поэтому она сняла халатик и бросила на песок. Она чувствовала себя совершенно обнаженной, но Эрон смотрел только ей в лицо. Когда она жила на улице, мужчины почти никогда не смотрели ей в лицо.

— Ну, доволен? — крикнула она.

— А ты? — спросил он.

Она терпеть не могла свое тело и до смерти устала бояться. Бояться выйти из дома, бояться сдавать экзамены. Бояться всего на свете.

— Если я буду добра к людям, они обязательно меня используют, — выпалила она.

— Если кто-то попытается использовать тебя, значит, ты не должна иметь с такими людьми ничего общего, — спокойно ответил Эрон.

У Чаз озноб прошел по коже. Неужели обязательно должно быть так: все или ничего?

Она подумала о том, что сказал Эрон. Что отныне у нее есть друзья, которые обо всем позаботятся. Противно зависеть от посторонних людей, но, может, это потому, что ей никогда не приходилось ни от кого зависеть?

Наверное, Эрон прав. Теперь у нее есть друзья, а она по-прежнему ведет себя так, словно одна борется со всем миром. И неприятно, что он считает ее злой, тем более что злость ни от чего не спасает.

Она снова принялась изучать свои ноги.

— Только не бросай меня. Ладно?

— Как же я могу? Слишком любопытно узнать, какой ты станешь, когда вырастешь.

Она уставилась на Эрона и заметила странное выражение его лица. Он не смотрел на ее тело и вообще, кажется, не слишком пристально смотрел на нее, но она почему-то остро ощущала его присутствие. И от этого чувствовала себя так, словно вся чешется… или во рту ужасно пересохло. А еще она задыхалась.

— Ну как, пойдем поплаваем? — спросила Чаз. — Или простоишь здесь весь день, занимаясь психоанализом?

— Пойдем поплаваем.

— Так я и думала.

Она помчалась к воде, наслаждаясь новообретенной свободой. Может, это чувство долго не продлится, но сейчас на душе было хорошо.

Днем Джорджи монтировала фильм, а по ночам продолжала бродить по самым нищим районам Голливуда и Западного Голливуда. Защитой ей служила камера и собственная известность. Большинство девушек, к которым она подходила, узнавали ее и не стеснялись откровенничать.

Так она обнаружила мобильную поликлинику, которая обслуживала уличных ребятишек. И снова помогла ее слава. Медицинские работники позволили ей ездить с ними по ночам, пока сами брали анализы на СПИД и венерические заболевания, раздавали презервативы и бесплатные советы, учили основам профилактики. От увиденного и услышанного у Джорджи болело сердце. Она постоянно представляла, как жила Чаз в этой среде и что с ней сталось бы, не повстречай она Брэма.

Прошло две недели, а он ни разу не попытался увидеть ее. Джорджи отупела от усталости, и даже если засыпала, через пару часов просыпалась вся в поту, со сбитыми простынями и во влажной пижаме. Она отчаянно тосковала по тому человеку, которым считала Брэма, человеку, скрывавшему под толстой скорлупой цинизма доброе сердце. Только работа и сознание того, что она поступила правильно, не продав душу ради мести, удерживали ее от полного отчаяния.

Поскольку папарацци не добирались до тех мест, где она бывала, в таблоидах не появилось ни одного ее снимка. Хотя она велела Эрону больше не сочинять историй о ее супружеском блаженстве, тот продолжал упорствовать. Но ей было все равно. Пусть Брэм с этим разбирается сам.

В пятницу, через три недели после разрыва с Брэмом, позвонил Эрон и попросил посмотреть в компьютере последние новости «Вэрайети». Джорджи увидела объявление:

«Закончен кастинг «Дома на дереве». Картина снимается по сценарию известного романа Сары Картер в адаптации Брэма Шепарда. Сюрпризом стал выбор молодой, почти неизвестной актрисы Анны Чалмерс на роль злодейки Элен».

Джорджи смотрела на экран. Все кончено. И Брэму больше нет нужды убеждать ее в вечной любви. Поэтому он и не пытается еще раз поговорить с ней.

Она вынудила себя сунуть ноги в тапочки и отправилась гулять по берегу. Все защитные барьеры рухнули, и она ужасно устала, иначе не позволила бы себе уплыть в мир ситкома, где Брэм постучится в дверь, бросится на колени и станет молить о любви и прощении.

Проклиная себя, Джорджи повернула к дому.

Наутро телефон зазвонил, когда Джорджи сидела за компьютером. Очнувшись от ступора, она уставилась на экран мобильника. Звонил Эрон. Он улетел на уик-энд в Канзас праздновать шестидесятилетие отца. Джорджи откашлялась, чтобы голос звучал не так хрипло.

— Как там воссоединение семьи?

— Прекрасно, только Чаз заболела. Я только что с ней говорил. Судя по всему, ей очень плохо.

— Что случилось?

— Не говорит. По голосу чувствуется, что она плачет. Я велел ей найти Брэма, но она не знает, где он. Я очень тревожусь, — продолжал Эрон. — Вы не могли бы…

— Сейчас еду, — сказала Джорджи.

А когда выезжала на шоссе, в голове снова стал прокручиваться ситком. Она видела, как входит в дом Брэма и замечает десятки воздушных шаров, которые плавают под потолком, перевязанные лентами, слегка колеблющимися на ветру. Посреди комнаты стоит Брэм со взволнованным лицом и нежным взглядом…

— Сюрприз!

Джорджи прибавила скорость и вернулась к реальности.

Ни одного шарика не плавало под потолком пустого тихого дома. Нигде не было видно предавшего ее мужчины. Поскольку папарацци опять осадили ворота, Джорджи оставила машину в гараже Рори и выскользнула через заднюю калитку. Поставила сумочку и окликнула Чаз. Ответа она не получила. Поэтому прошла через кухню в коридор и поднялась в квартирку Чаз над гаражом. И не удивилась, обнаружив простую мебель ипоразительную чистоту.