И уж тем более я не вижу никакого сходства в манере, кроме, может быть, того обстоятельства, что каждый из нас обладает прекрасным слухом, и обоих нас коробит всякого рода напыщенности, помпезности или же занудной литературности. В наших книгах люди говорят так, как они разговаривают в обычной жизни, и так как некоторые из них вращаются отнюдь не в высших кругах общества, то неудивительно, что и говорят они примерно одинаково. Но опять же и здесь тоже существует разница в подходе. Он использует не вполне приличные слова (ну да, те, что имеют отношение к функциям человеческого тела); я же не делаю этого никогда. Мы отвергаем многое из того, что подсказывает нам наш слух, особенно в части произношения, которое лично я никогда не выделяю особо, за исключением тех ситуаций, когда персонаж иностранец, и для пущей выразительности образа мне приходится использовать фразы на его языке или их упрощенную форму. Мы весьма требовательно относимся к тому, что представляем на суд читателей, и руководствуемся принципом Марка Твена, утверждавшего, что писать нужно просто и доходчиво, ведя повествование от первого лица вне зависимости от того, излагает ли персонаж свои мысли устно или на бумаге, не обходя вниманием мелкие детали, которые также должны соответствовать. Мы оба свели до минимума всякого рода «он сказал» и «с усмешкой ответила она», хотя я пошел в этом несколько дальше, чем он, сократив и это минимальное число и, как правило, позволяя себе «он сказал» лишь в начале диалога, который затем уже ничем не перебивается. Ибо когда я начал работать над книгой «Почтальон всегда звонит дважды», бесконечное «он сказал» и «она сказала», казалось, было пределом Чэмберса в этом направлении и делало чтение утомительно монотонным. И тогда я подумал: А зачем, собственно, вся эта «говорильня»? Да и кому захочется продираться сквозь такой частокол кавычек? Итак, если бы мне представилась возможность выступить с обращением к своим коллегам-литераторам, то я сказал бы следующее: Настало время выкинуть на помойку и забыть раз и навсегда обо всем этом дурацком, чудовищном вздоре, на котором зиждется талант любого редакционного секретаря. Если Джейк должен, «зловеще сверкая глазами», угрожать Гарольду, то, уверяю вас, читателю будет куда интереснее, если этот зловещий блеск (разумеется, в разумных пределах) найдет свое отражение в речи персонажа.
Конечно, я допускаю, что даже подобное сходство между мной и мистером Хемингуэем свидетельствует о некоторой творческой истощенности каждого из нас и может быть расценено теми, кто привык мыслить категориями школ, как доказательство того, что я, в некотором роде, пошел по его стопам. Возможно, сторонники этой теории и будут разочарованы, но, хотя мой первый роман вышел лишь в 1933 году, а он к тому времени уже был романистом с десятилетнем стажем, я все-таки старше его на шесть лет и двадцать один день, и к тому моменту, как он вообще возник на литературном горизонте, на моем счету уже было огромное количество газетных и журнальных публикаций, включая диалоговые зарисовки, рассказы и одна поставленная пьеса. Мой рассказ «Пастораль», который вы, возможно, уже встретили на страницах этого издания, был написан в 1927 году, а его произведение я впервые прочел, когда в 1928 году вышла книга «Мужчины без женщин». Но все-таки тот его стиль во многом схож с тем, как я пишу сейчас. Заканчивая излагать свои взгляды по данному вопросу, хочу лишь добавить, что хотя для простоты изложения я и позволил употребить себе дружеское «мы», однако у меня нет намерений опускаться до фамильярности и уж тем более претендовать на некое равенство. Мне прекрасно известно, что это литературный Монблан, в то время, как мое скромное произведение в лучшем случае тянет лишь на роль предгорья. Пусть оно не поражает воображение своим размахом, но оно получилось таким, каким я его и замышлял, и мне доставляет удовольствие тот факт, что оно обладает целым рядом преимуществ, присущих обычно малым литературным формам: Оно активно переводится на другие языки, так что теперь его знают во всем мире; сюжет легко запоминается, он доступен для пересказа и таким образом из года в год остается на слуху; я не испытываю недостатка в заслуженной известности, и подобная ситуация меня вполне устраивает.
Вопреки сложившейся в последнее время тенденции, я не слишком близок к киноиндустрии, и мои попытки работать на этом поприще не имели особого успеха. Да, действительно, экранизации некоторых из моих произведений имели ошеломляющий успех, и обычно мне не составляет труда получить эту хорошо оплачиваемую работу. Я многое почерпнул из фильмов, по большей части это были различные технические приемы и трюки. И все же за четыре года, а то и больше, что я провел на съемочных площадках, я получил лишь скромные отчисления за три сценария. Киношники любят, когда я работаю с ними, считая меня полезным для разрешения различных проблем со сценариями, и обычно считают, что я честно отрабатываю свои деньги. Но вот мои сценарии они почему-то не ставят. Мои романы — да, но только после того, как их переработают другие писатели. А это уже совсем не то, что было изначально предоставлено мною в их распоряжение. Ни я, ни они не знаем, почему так происходит, ибо, как я уже сказал, среди них у меня есть немало друзей, так что мы свободно и без обид обсуждаем эту загадку. Возможно, дело в том, что фильмы просто не занимают меня ни с интеллектуальной, ни с эстетической точек зрения. Во всяком случае, мне доставляет гораздо больше удовольствия видеть свои творения на бумаге, чем на экране. Я знаком с техническими приемами, применяемыми для съемок, и даже разбираюсь в них, но прочувствовать этого мне не дано. Равно как я никогда, за исключением лишь одного случая, не руководствовался ими при написании романа. Тем единственным исключением был «Милый обман любви», который, как мне всегда казалось, является отличным сюжетом для фильма, и я довольно неплохо справился со своей задачей. Весь тираж так и не был распродан, и кое-где его все еще можно увидеть в продаже, так что примите это к сведению, если вам нужен хороший, но чуть уцененный роман. Все мои романы имели проблемы с цензурой, и я предвидел это, когда еще только их писал, однако намеренно не стал ничего менять или переделывать в угоду студиям. Так, в «Былом бесчестье», а существовало по крайней мере четыре варианта сценария, девушка не была проституткой; ее было предложено сделать племянницей содержательницы борделя, и все четыре варианта не выдерживали никакой критики. И затем я был вынужден признаться самому себе в том, что весь смысл и состоит в том, чтобы она сама была представительницей древней профессии. Я понимал, что этот красный фонарь над дверью может запросто стоить мне доходов от продажи картины, и так оно и вышло; тем не менее, я все же оставил его, благодаря чему судьба книги сложилась совершенно иначе.
Теперь к вопросу о том, что, как утверждают некоторые восточные критики, я, говоря словами одного из них, «был заживо сожран киноиндустрией»; однако больше всего меня покоробило заявление, будто бы все свои изыскания я провожу в кинозалах, и что якобы данный роман является лишь предварительным наброском для будущего фильма. Меня обвинили в том, что в речи персонажей встречаются анахронизмы, хотя ни одного конкретного примера так и не было приведено, а также допущен целый ряд фактических ошибок, как следствие моей некомпетентности. Что ж, как и другие писатели, я тоже провожу определенную исследовательскую работу: выезжаю на место, подолгу просиживаю в библиотеках, перелистываю подшивки старых газет, собирая по крупицам информацию, необходимую для моего произведения. В случае с «Былым бесчестьем», мне пришлось поработать в библиотеках Хантингтона, Лос-Анджелеса, Сакраменто, Рино и Вирджинии-Сити; в «Официальной хронике войны с мятежниками», опубликованной Военным ведомством, у меня даже есть свои излюбленные места, равно как пользовался я и разнообразными справочниками, историческими документами, газетами и подлинными дневниками, сохранившимися с 60-х годов прошлого столетия. Для точности воспроизведения речи я прочитал сотни страниц расшифровок стенограмм свидетельств очевидцев, выступавших перед комитетами тогдашнего Конгресса, и в дополнение к этому перечитал еще на всякий случай записи президента Гранта, но не мемуары, подлинность которых в некоторых случаях весьма сомнительна, а его письма, и особенно длинный доклад в части I тома XXXIV «Официальных хроник», что вне всякого сомнения был написан им лично примерно в то же время, когда происходят события, описываемые в моей книге. Это была своего рода проверка. Мне хотелось еще раз убедиться, что этот сжатый, сдержанный слог, который я задумал использовать для Роджера Дювалла, имел письменное подтверждение в документах того времени. Грант, конечно, кажется таким же современным, как и Эйзенхауэр; действительно, на основании прочитанного я пришел к выводу, что бытующее мнение о том, что для середины прошлого столетия были характерны какие-то особые и витиеватые обороты речи, на что, похоже, и указывали некоторые из моих критиков, является не более, чем заблуждением. Те люди говорили так же, как говорим мы сейчас. Просто некоторые слова употреблялись ими в несколько иных значениях. Так, например, они говорили «лощеный» там, где мы сказали бы «полированный»; они говорили «исцелиться», а мы сказали бы «выздороветь»; они «занимали» врага в тех случаях, где мы постарались бы «отвлечь его внимание». Однако, в целом они говорили вполне современно, и я подумал, что читателю наших дней будет небезынтересно узнать поподробнее о том мире, о существовании которого он, возможно, и не подозревал. И то, что моя компетентность была поставлена под сомнение, а также выдвинутое предположение о том, что весь фактический материал почерпнут мною исключительно из кинофильмов, мягко говоря, неприятно меня поразило. Западные же литературные обозреватели, некоторые из которых являются специалистами по Неваде вообще, и «серебряной лихорадке» в частности, с уважением и пониманием отнеслись к моим трудам и довольно высоко оценили их результат; они сумели точно понять, что именно я пытался сделать, и некоторые из них обратили особое внимание на то обстоятельство, что наконец-то появилось произведение, где горняки занимаются своим непосредственным делом, то есть работают в шахтах, а не являются просто безликой массовкой для сцен в салуне. И они не только трудятся в шахтах, но и занимаются решением многочисленных проблем, создают свои союзы, а еще едят, пьют и спят, как это делали настоящие шахтеры, жившие тогда в той местности. Должен признаться, я пребывал в некотором замешательстве, но я просто не могу не поправить их, и именно поэтому прошу вас отнестись снисходительно к подобной лаконичности.
