Я открыл чемодан, сунул туда шляпу, а он продолжил:

– Узнайте у водителя и постарайтесь выйти как можно ближе к месту, которое они называют Плаза. Там много маленьких гостиниц, где номера сдают преимущественно мексиканцам. Это чтобы не привлекать внимания. Зарегистрируйтесь как муж и жена. Документов там не спрашивают, так что запишетесь, и они будут довольны. Утром встаньте пораньше и постарайтесь раздобыть ей шляпу. Все ее шали я упаковал. Не разрешай ей носить шаль, она может выдать скорее, чем что-либо еще. Правда, сильно сомневаюсь, носила ли она когда-нибудь шляпу, так что уж выбери сам какую-нибудь маленькую аккуратную шляпку, посмотришь, какие там носят. И еще купи ей платье. Сам я в дамских тряпках не шибко понимаю, но все ее туалеты сразу наводят на мысль о Мексике, и более наблюдательный глаз, чем мой, тут же может что-то заподозрить. Платье выбирай по тому же принципу – какие там носят. Ну вот, полдела сделано, и можно дышать спокойнее. Акцепт ее привлекать внимания не будет. В Америке столько акцентов, сколько стран в мире; бывает, человек всю жизнь проживет тут, а все говорит с акцентом. Одежда – вот что выделяет. С мексиканцами общаться особенно не стоит. Среди них ходит поверье, будто бы правительство Штатов платит за информацию стукачам, которые доносят о нелегалах, въехавших в страну. На самом деле – это чушь собачья, но как знать, кто-то может захотеть попробовать подзаработать. И постарайся побыстрей найти работу. Работающий человек сам по себе есть ответ на все вопросы, безработный – загадка, которую непременно хочется разгадать. Не мешало бы ей также выучиться читать и писать.

Мы вышли у автобусной остановки, пожали ему руку. Затем она вдруг обняла и поцеловала его. Он был настолько потрясен, что пришлось помочь ему влезть обратно в такси.

– И смотри, парень, не забывай, что я говорил тебе о ней и Мексике. И прочих вещах.

– Не забуду. До конца своих дней.

– Ладно, тогда и проверим. В конце твоих дней.

Мы отыскали небольшую гостиницу на Спринг-стрит и без всяких проблем вселились в двухдолларовый номер. Можете себе представить, что это был за номер, но после Мексики он казался дворцом, к тому же комната была с душем, чему Хуана несказанно обрадовалась. Вдоволь наплескавшись, она вышла и устроилась рядом, в постели, а я лежал и думал, что вот начинается новая жизнь в моей родной стране. Хотел поделиться с ней этими мыслями, но тут заметил, что она спит. Встали мы рано, и, как только открылись магазины, я пошел покупать шляпу. Затем мы уже вместе приобрели платье и легкое пальто. Шляпа обошлась в 1 доллар 95 центов, платье – 3,79 и пальто – 6 долларов. Итак, из ее 500 песо у нас осталось 38 долларов. Мы заглянули в небольшой ресторанчик, позавтракали, затем я отвел ее обратно в гостиницу, а сам пошел искать работу.

Первое, что я сделал, это отправил в Нью-Йорк телеграмму своему агенту, той самой даме, которая в свое время выхлопотала мне мексиканский контракт. Я сообщил ей, что снова в хорошей форме, и просил сделать все возможное, чтобы помочь мне снова стать на ноги. Затем купил «Вэраети» [53], голливудское издание, и просмотрел колонку объявлений о найме. Их, впрочем, было немного, наиболее подходящее, как показалось, дал некий Стессель. Офис его располагался в Голливуде, и я на автобусе поехал туда. Поездка заняла более часа, но он даже не удостоил меня взглядом.

– Братец, неужели не знаешь, что певцы нынче совсем неходкий товар, с ними уж давно никто не связывается. Ну скажи, сколько из них пробились? Эдди, Макдональд, Понс, Мартини и Мур. Остальные просто провалились, да, провалились. И даже Понс и Мартини – не бог весть что. Так что с певцами мы больше стараемся дел не иметь. А когда в фильме нужен певец, ну, скажем, для исполнения какого-то музыкального номера, они знают, где его искать. Так что помочь ничем не могу. Извини, дружище, но ты ошибся адресом.

– Я не имею в виду кино. Как насчет театров?

– Ну, тут бы я тебя в секунду пристроил, будь у тебя имя. А без имени ты и двух центов не стоишь.

– Меня довольно хорошо знают.

– Сроду не слыхивал ни о каком Джоне Говарде Шарпе.

– Я пел преимущественно в Европе.

– Здесь тебе не Европа.

– А как насчет ночных клубов?

– Я такой мелочью не занимаюсь. Хочешь пойти в клуб – иди, их тут до черта. Можешь выступать в одном, другом и третьем, сразу в нескольких. Попробуй загляни в «Фанчони» и «Марко». Может, у них найдется для тебя работенка.

Я двинулся по Сансет-бульвар к «Фанчони» и «Марку». Но оказалось, они делали упор на танцевальных номерах, певец их не интересовал. Я пошел на радио. Там меня прослушали и сказали, что, возможно, выделят мне часть дневного времени, но платить не будут, и еще я должен явиться со своим аккомпаниатором. Я сказал, что подумаю.

Где-то около четырех я заглянул в ночной клуб на Ла Бреа, и они позволили мне спеть и сказали, что берут за 7.50 за вечер, чаевые и еду. Явиться я должен к девяти в вечернем костюме. Я сказал, что подумаю. Нашел ателье, где давали напрокат вечерние костюмы. Приценился – 3 доллара за ночь, в неделю выходило 10. Так что от моих 7.50 оставалось всего ничего. Я уже был готов разориться, но тут оказалось, что подходящего размера у них нет. Рост у меня 6 футов, вес почти 200 фунтов. Я вернулся на Спринг-стрит. Там еще работал какой-то магазинчик. Зашел и купил гитару за 5 долларов. На черта мне аккомпаниатор, я сам себе аккомпаниатор.

Я ходил туда раза три или четыре. Гитару держал на радио и заглядывал туда ежедневно. Пел по пятнадцать минут, и всякий раз они объявляли мое имя, вернее два, одно настоящее – Джон Говард Шарп, баритон, а другое – синьор Джузеппе Бондо, знаменитый итальянский гитарист. Он выступал еще пятнадцать минут. Сперва я пел пару номеров, потом объявлял «синьора», и он уже другим, более высоким голосом объявлял свои номера по-итальянски. Потом как бы пытался перевести эти названия, но нарочно путался; так, например, говорил «Сердца и цветы», а играл «Liebestraum» или еще что-то в этом роде. Владельцу радиостанции казалось это страшно остроумной шуткой, и он сделал «наше» выступление регулярным и далее начал указывать имена неразлучной парочки в газетной программе. На второй день после этого пришли письма – 20-30 от моих поклонников и штук 200-300 на имя «синьора»; тогда он страшно возбудился и сказал, что найдет мне спонсора. Спонсором, как выяснилось, оказался некий тип, связанный с рекламой, который собирался «нам» платить.

В один из таких дней после передачи я взял гитару и отправился в Гриффитс-парк, где айовское общество устроило грандиозный пикник. Там собралось тысяч 40-50 народу. Я рассчитывал, что, если буду бродить по парку и петь, последуют чаевые. В жизни своей не получал чаевых, я даже волновался немного, было интересно испытать еще и это. Но беспокоился, как оказалось, я напрасно. Айовское общество оценило меня весьма благосклонно, однако ни один человек в карман не полез. На следующий день я отправился в Билтмор, где Ротэри-клуб устраивал ленч. Побродил с гитарой по саду, затем, как само собой разумеющееся, вошел в зал и стал возле V-образного стола, где они все сидели, ударил по струнам и запел. Для исполнения я выбрал «Трубадура», так как там солист может включиться сразу же, не дожидаясь хора. Метрдотель и три официанта уже подбежали ко мне, чтобы выставить за дверь, но тут два-три человека из публики закричали:

– Оставьте! Оставьте его в покое!

Я приободрился и спел еще пару номеров. Помню, что одним из них был «Мандалей» [54]Спикса. Вдруг какой-то заморыш, сидевший в углу, завопил:

– Поллиочи! Поллиочи!

Мне и в голову не пришло, что он, видимо, имеет в виду «Паяцев» [55], но он все продолжал вопить, и другие тоже подхватили, наверное, просто чтобы заглушить его. Тогда я сыграл вступление и запел «Пролог». Надо сказать, это не самый любимый мой отрывок, но спел я вполне прилично, а под конец выдал им ля-бемоль самой чистой воды. И резко оборвал его, а затем вытянул ми-бемоль, да так, что стекла задрожали. Когда закончил, грянул гром аплодисментов, тогда я спел еще из «Трубадура» и «Травиаты».