Все изложенные точки зрения, особенно две последние, варьировались в современной историографии бесконечное число раз. Мы не можем останавливаться на этих «вариантах», ибо для этого пришлось бы касаться множества работ. Стоит лишь, пожалуй, отметить, что М. И. Ростовцев в своем капитальном труде «Социально–экономическая история Римской империи» по существу отказывается от определения принципата; так же, собственно говоря, поступает и Р. Сайм (в неоднократно упоминавшейся работе «Римская революция»). Кстати сказать, Сайм абсолютно справедливо возражает против попыток юридического обоснования власти Августа.
Наконец, советский исследователь принципата Н. А. Машкин считает, что если официально и была «восстановлена республика», все же очень многое подтверждает монархическую сущность власти Августа. Об этом, по его мнению, свидетельствует понятие auctoritas, а также титулы принцепса и императора. Таким образом, в отличие от Моммзена можно говорить о немагистратских, но чисто римских источниках единоличной власти. Что касается магистратских полномочий, то, хотя они и имеют большое значение, это отнюдь не существо, а лишь оформление власти. В этом смысле власть Августа складывалась из обычных римских полномочий, с тем лишь исключением, что он соединил в своих руках несоединимые в годы классической республики магистратуры и функции (магистратуры ординарные и экстраординарные, жреческие функции и т. п.).
В заключение — несколько слов о нашем понимании природы политического строя, установленного Августом. Мы не претендуем в данном случае ни на исследование проблемы принципата, ни даже на точное определение его сущности, но, памятуя об общеизвестном правиле, что все явления и события лучше познаются в сравнении, попытаемся лишь сопоставить, дать сравнительную характеристику «режимов» Цезаря и Августа. Более того, мы не собираемся проводить данное сравнение в плане: монархия — диархия — республика или эллинистическая монархия — принципат или, наконец, в плане выяснения государственно–правовых основ принципата, поскольку все эти аспекты проблемы следует считать в основном творением и конструкцией новой историографии. Отвлекаясь от этих, строго говоря, модернизаторских конструкций, попытаемся лишь сопоставить некоторые характерные черты «режимов» Цезаря и Августа. Причем этим термином мы пользуемся условно, с той оговоркой, что считаем данные «режимы» не столько продуктом деятельности или творением поименованных исторических личностей, сколько порождением определенной обстановки и условий социально–политической борьбы.
Учитывая данную оговорку, мы считаем вполне возможным утверждать — в противовес изложенной выше точке зрения Эд. Мейера — тот факт, что Август в принципе был последовательным учеником и продолжателем Цезаря. Однако, не говоря уже о различии темпераментов, следует в первую очередь подчеркнуть различие методов, по поводу чего не без остроумия было замечено, что Август как бы затормозил темпы, взятые в свое время Цезарем, причем в такой степени, что создавалось впечатление, будто он не столько продолжает политическую линию своего приемного отца, сколько противопоставляет себя ей, хотя в действительности это совсем не так.
Рассуждая в этом плане об Августе, очевидно, следует иметь в виду по крайней мере два обстоятельства: а) Август отнюдь не огульно продолжал все то, что было сделано или только намечено Цезарем, но, так сказать, «творчески» отбирал или отбрасывал отдельные элементы этого наследства; б) нечто, Августом уже отобранное и что у Цезаря, как правило, было вызвано к жизни «текущими потребностями», а потому и выглядело лишь намеком или изолированной акцией, Август развивал в «систему». В основе этих методов и особенностей лежало более глубокое различие — различие между действиями вождя «демократии» и государственного деятеля. Вот почему «режим» Цезаря был не чем иным, как суммой отдельных мероприятий — пусть иногда очень талантливых, своевременных и даже имеющих важное государственное значение, — но отнюдь не системой и даже не режимом, в то время как «режим» Августа — это уже явно государственная система.
Очевидно, следует ознакомиться с данной «системой», хотя бы в ее самых общих, но в то же время и наиболее характерных чертах. Прежде всего, «режим» Августа отличался от Цезарева хотя бы тем — и этот момент отнюдь не стоит считать побочным, легковесным, не заслуживающим серьезного внимания, — что форма правления, установившаяся при Августе, получила официально признанное наименование. Это была, как уже указывалось, «восстановленная республика» (res publica restituta), и подобное утверждение поддерживалось всей мощью правительственной пропаганды. Кстати сказать, именно при Августе политической пропаганде начинает придаваться чрезвычайно важное значение и она впервые приобретает черты государственного предприятия.
Следовательно, всякое открытое несогласие с официальным названием существующего режима могло рассматриваться как вредное инакомыслие, как своего рода фронда, а потому в зависимости от воли принцепса могло более или менее решительно подавляться. Во всяком случае, был дан заверенный государством эталон. Роковой же ошибкой Цезаря как политического деятеля было то досадное обстоятельство, что его «режим» не имел никакого официально выраженного наименования и, следовательно, возможность его определения предоставлялась как бы самим гражданам. Последние же почему–то довольно единодушно определяли его не иначе, как regnum, тирания, и т. п.
Соответствовало ли то официальное название, которое присвоил Август своему режиму, его внутреннему содержанию? Конечно, нет! Это великолепно понимал сам Август, это понимали или, во всяком случае, могли понимать его современники и подданные, но это уже не имело решающего значения. Едва ли на самом деле важно, насколько всерьез современники Августа верили в то, что он является богом; важно лишь то, что официально он считался таковым и в его честь воздвигались вполне реально существовавшие жертвенники и храмы. Так же обстоит дело и с лозунгом res publica restituta, который был уже не только лозунгом, но и официально признанным определением реально существовавшего государственного строя.
Но из сказанного следует, что «принципат Августа» — едва ли не первый в истории пример режима, основанного на политическом лицемерии, да еще возведенном в принцип. Это — государственная система (с течением времени довольно четко сложившаяся и выраженная), которая совершенно сознательно и цинично выдавалась официальной пропагандой вовсе не за то, чем она была на самом деле. Однако при подобном понимании «режима» Августа, т. е. сущности «принципата», становится более чем очевидным второстепенное, подсобное значение тех его атрибутов, которые нередко принимались многими исследователями за чистую монету. К такого рода атрибутам безусловно относится и пресловутая auctoritas Августа, которая (с момента находки надписи, называемой обычно Monumentum Antiochenum) оказалась в центре внимания всех исследователей принципата и которая то признается, то, наоборот, не признается государственно–правовой основой этого политического режима. То же самое может быть сказано по поводу всех других попыток уяснить существо принципата, исходя при этом из формально–юридических критериев и понятий.
Каковы же, с нашей точки зрения, не формально–юридические, не государственно–правовые, но социально–политические основы «принципата» Августа? Этих основ несколько, и на первое место среди них мы считаем нужным поставить не что иное, как новый бюрократический аппарат империи. Мы ставим его на первое место, хотя полностью сознаем тот факт, что он не мог превратиться в главную опору императорского режима уже при Августе. Однако если рассматривать роль правительственного аппарата в перспективе, то несомненно, что в дальнейшем он превращается в подобную опору нового режима и настолько, что возникает даже возможность говорить о «диктатуре аппарата» (применительно к поздней империи).
Огромное возрастание роли аппарата связано с тем, что он был призван вытеснить выборные (и наиболее демократические!) органы полисно–республиканского устройства Рима. Этот процесс вытеснения мы можем проследить, начиная со времени Цезаря. Например, как указывалось выше, Цезарь, уезжая в последний раз на войну в Испанию, назначил для управления Римом на время своего отсутствия praefecti urbis, заменив ими выборных магистратов. Назначение префектов города неоднократно практиковалось Августом (и его преемниками). Кроме того, звеньями правительственного аппарата становятся назначаемые Августом прокураторы, легаты, префекты претория и императорских провинций, а также друзья (amici) и спутники (comites) императора.
