Питер удивился, что я собралась вылететь домой раньше времени, но понял, что дело не терпит отлагательств. Присутствие в Мексике Беверли и Рэймонда во время убийства Труди-Энн меняло все. Я не знала, о чем это говорит, но должна была вернуться домой и выяснить.

Я позвонила маме из Далласа, где мы пересаживались с самолета на самолет, и она согласилась встретить нас в аэропорту в Лос-Анджелесе. Заволновалась, узнав, что мы прилетаем раньше срока.

Я не скучала по своим детям до тех пор, пока не сошла с самолета. И кто я после этого? Я почти не думала о них в Мексике. Мысли о детях отвлекали бы от работы — даже мысли об Исааке, который ни разу не оставался без матери дольше, чем на несколько часов. Кажется, я обвиняла себя в безответственности, но, когда самолет подлетал к аэропорту в Лос-Анджелесе, уже подпрыгивала на сиденье от нетерпения.

Я проигнорировала предупреждение и отстегнула ремень задолго до того, как самолет остановился. Когда дверь открыли, рюкзак уже висел у меня за спиной, и я подталкивала Питера к выходу. К сожалению, перед нами оказалась чрезвычайно медлительная женщина. Я простонала в нетерпении и зашептала Питеру в ухо:

— Протиснись, черт побери, и она подвинется.

— Джулиет, женщина на костылях, остынь.

Я закатила глаза, переминаясь с ноги на ногу. Когда мы наконец вышли из самолета, я схватила Питера за руку и протащила мимо женщины с костылями — думаю, что после этого она навсегда пересела в инвалидную коляску. Мы пробежали по проходу и влетели в здание аэропорта. Конечно же, нас доставили к самому дальнему выходу, и казалось, что мы выйдем не раньше, чем через несколько часов, поэтому под конец я уже мчалась. Дети стояли прямо посреди зала, мешая всем, и показывали друг другу пальцами на проходящих пассажиров. Я окликнула их как можно громче. Они отвлеклись от своих пререканий, увидели, что я бегу к ним, и ринулись сквозь толпу, пробежав в запретную зону. Завыла сирена, и охранник рванулся к нам. Руби и Исаак бросились в мои объятия, и, глубоко дыша, я уткнулась в мягкие влажные шейки. Они пахли как всегда. Как теплые влажные щенки. Как мои дети.

— Я так скучала, — пробормотала я. Это правда. Последние несколько часов я действительно страшно по ним скучала. Просто невыносимо скучала.

Исаак взял меня руками за лицо, чмокнул в губы, голосом, полным любви и вожделения, произнес:

— Мама!

Я улыбнулась своему мальчику:

— Что, мой хороший?

— Что ты мне привезла?

Как я ни стремилась увидеть Лили, рассказать все, что узнала в Мексике, и выступить против ее родителей, я не могла оставить детей. Весь день и вечер они просидели на мне, как будто не могли жить иначе. Они мгновенно надели свои мексиканские наряды и выглядели, как знатные вельможи тех времен, когда Калифорния была частью Мексики. Потребовалось несколько часов, чтобы уложить их в постель, и мы смогли это сделать, только пообещав, что они не пойдут завтра в школу. Запросто. Ведь завтра воскресенье.

Несмотря на позднее время, я позвонила Элу и рассказала о своей поездке.

— Она не убивала, — сообщила я, зажав телефон щекой и одновременно выкладывая вещи из сумки, проверяя, нет ли на них пятен, и вешая в шкаф.

— Но она помнит, что сделала это, — возразил он.

— Ты меня слушал? Ложные воспоминания! Воспоминания, которые ей внушили!

— Хорошо, хорошо, может быть. Тогда кто это сделал? Отчим? Отец?

— Или мачеха.

— Ну не знаю. — В его голосе слышалось сомнение.

— Почему нет? — спросила я, нюхая подмышки блузки, про которую не помнила, надевала или нет. Поморщилась и бросила ее в корзину.

— Когда убивают из пистолета — это мужское преступление.

Я даже не спорила. Меня раздражала дискриминация по половому признаку, но не хотелось отстаивать право женщины на выстрел.

— Ты хочешь поехать со мной к Лили?

— Лучше не надо, — сказал он. — Но не предпринимай ничего против Полариса и ее родителей. Я не хочу, чтобы ты рисковала в своем положении.

Я вздохнула, но возражать не стала. Положив трубку, я поставила пустую сумку в шкаф.

— Как дела у Эла? — спросила мама.

Она лежала на моей кровати, опираясь на локоть, и наблюдала, как я распаковываю вещи. Моя мать принадлежит к тому типу маленьких худеньких женщин, которые с возрастом становятся все более и более миниатюрными. Когда ей исполнится девяносто лет, ее будет видно только в микроскоп. Эта ее особенность вызывала во мне некоторую обиду. Я набирала и сбрасывала одни и те же 10–15 фунтов несколько раз, а мама носила специальный корсет, чтобы придать себе немножко веса. Я всегда считала, что она сжигает свои калории чрезмерно активной деятельностью. Слово «многозадачность» изобрели специально для нее. Когда я была ребенком, она готовила обед, пылесосила дом, получала инструкции по телефону от своего босса и выпытывала у меня, где я была прошлой ночью. И все это одновременно. Возможно, сейчас я впервые видела ее в неподвижном состоянии. Общение с детьми оказалось для нее гораздо более трудным, чем она предполагала.

— Нормально. Он был бы довольнее, если бы наша работа лучше оплачивалась, — ответила я.

— Ты хочешь, чтобы я обменяла билет и улетела домой раньше?

— Что? Конечно, нет. Останься. Мне нравится, что ты у нас в гостях.

Я не лгала. Когда мы не ссорились, я ужасно по ней скучала. Я всегда по ней скучала. Я никогда раньше не могла представить, что буду жить в тысячах километров от родителей. И знала, что она очень скучает по внукам.

— Я навела порядок на твоем столе, пока тебя не было.

— Что?

— Такой был бардак.

— Мама! Это мои личные папки! Как ты можешь в них копаться?

— Что тут такого? Я навела порядок и у тебя в компьютере.

— Что? — пронзительно завопила я.

— Твой рабочий стол был в ужасном состоянии. Я его почистила. И разложила все твои письма в папки.

Я молча на нее смотрела.

— Ты читала мои электронные письма?

— Ровно настолько, чтобы понять, в какую папку их класть.

— Поразительно. У Питера на столе ты тоже прибралась?

— Конечно, нет. Хотя я просмотрела контракт, который он бросил на обеденном столе. Ты, может быть, захочешь сама на него взглянуть. По-моему, он хочет заключить мошенническую сделку.

У меня отвисла челюсть.

— А что? — спросила она. — Я сорок лет была секретарем юриста. Думаешь, я ничего не понимаю в контрактах?

— Мам, от тебя с ума сойти можно.

Она посмотрела на меня поверх очков:

— А от кого же у тебя живой характер, детка?

На следующее утро, когда я сообщила детям, что мне нужно уехать, нижняя губа Исаака задрожала. Со страдальческим завыванием он перелез через стол с завтраком и крепко схватил меня за талию, будто детеныш лемура.

— Я скоро, зайчик. Вернусь к обеду, — я скрестила пальцы, надеясь, что не лгу.

Ответом были приглушенные рыдания и подрагивающие плечи.

— У тебя же есть папа, малыш, — сказал Питер. — Давай, мы с тобой и Руби поедем на пирс Санта-Моники?

Ответа не последовало.

Я посмотрела на Питера. Он пожал плечами.

— О господи, — вздохнула мама. — Вы их разбаловали, — она обошла меня и посмотрела на Исаака. — Хватит капризничать, Исаак. Маме нужно работать.

— Мама все время работает! — завопил сын и вцепился в меня еще более неистово. — Она уходит на работу и не хочет побыть со мной!

Я знала, что он манипулирует. И что по сравнению с матерями, работающими по-настоящему, я провожу огромное количество времени со своими детьми. Знала, что он не верит, будто я люблю свою работу больше, чем его. И я также знала, что не выдержу.

— Ладно, Исаак. Поедешь со мной. Поиграешь с Эмбер и Джейд, пока я разговариваю с их мамой.

Руби подняла голову от тарелки с кашей: