— У Хуаны магазин на рынке, — сказал мягкий голос по-испански.

Я повернулась и увидела ту полную молодую женщину.

— Вы ее знаете? — спросила я.

— Она продает платья на центральном рынке. Нарядные платья. Праздничные платья. И все такое. Она там практически целыми днями. Ее палатка самая большая. Вы ее сразу увидите.

Я улыбнулась ей. Вдруг мне пришла в голову мысль.

— А вы говорили об этом другим американцам? Репортерам?

Она покачала головой:

— Они о ней не спрашивали.

Я достала еще одну стодолларовую купюру и сунула ее женщине в руку. Она посмотрела на деньги и порозовела.

— Матерь Божья, — пробормотала она, затем схватила мою руку и поцеловала ее. Очевидно, сеньор Кордова плохо ей платил.

— Итак, что же там произошло? — спросил Питер, когда мы вышли на улицу. Он почти не понимал по-испански; точно так же можно было говорить с черепахами. Поэтому я пересказала нашу беседу с Кордовой-старшим.

— Это не очень помогло, — сказал он.

— Да. Но я узнала, как звали девушку, которая у них работала.

Мы решили поехать прямо на рынок. Остался один день, глупо было терять время.

— Довольно роскошный дом для полицейского, тебе не показалось? — спросила я Питера, когда мы ехали в такси.

Мы прошли как минимум через пять комнат розового дома, и впечатление сложилось вполне определенное. Каждая комната обставлена отнюдь не дешевой мебелью.

— Когда ты с ним разговаривала, я смотрел в раскрытую дверь дома. Мне показалось, что я видел огромный экран телевизора. Может, он из состоятельной семьи, — сказал Питер.

— Это довольно сильно социально расслоенное общество. Я не думаю, что человек из семьи, которая может позволить себе такой роскошный дом, станет полицейским.

— Может, ему хорошо платили.

— Сомневаюсь. Думаю, мои сто долларов — не первая взятка в его карьере. Кто знает, может, он их получил целую кучу от Полариса Джонса.

В этот момент мы подъехали к рынку. Я заплатила таксисту, и мы пошли вдоль рядов палаток, заполненных всяческими туристическими мелочами — маленькими куклами в традиционных местных нарядах, пепельницами и горшками, раскрашенными в яркие цвета, серьгами, ожерельями из бисера. Я остановилась около одной палатки, разглядывая маленьких зеленых черепашек с раскрашенными головами. И не устояла. Я купила по одной такой черепашке Руби и Исааку.

Мы прошли вглубь рынка, мимо палаток с джинсами, майками, ручками и фломастерами, яркими плетеными сумками, изображениями осликов и прекрасных гваделупских девушек. Одна из этих палаток сильно отличалась от остальных. Она была раза в два больше, товары не висели на веревках и не валялись на прилавке, как в остальных палатках. В аккуратных прозрачных шкафах висели красивые платья из тонких тканей, украшенные бисером и блестками. Прилавки тоже стеклянные, в них лежали ряды белых перчаток, ленточек для волос, шляпки, украшенные искусственными цветами и бисером. Я потрогала белое платье на безголовом манекене в дальнем углу магазина. Жесткий блестящий нейлон. Готова поспорить, что натуральных тканей здесь нет.

— Чем я могу вам помочь? — сказали по-английски с сильным акцентом.

Из глубины палатки вышла женщина небольшого роста. В отличие от окружающего великолепия, ее одежда была очень скромной — простая черная юбка и голубая блузка с отделанным тонкой тесьмой воротником. На шее женщины висела мерная лента, из тугого узла волос торчал карандаш. От уголков глаз у нее разбегались мелкие морщинки, говорившие о том, что большую часть своих пятидесяти с лишним лет жизни она улыбалась. Сейчас она улыбалась нам.

— Вы говорите по-английски? — спросила я.

— Да, конечно, — ответила она. — Вы хотите что-то купить для себя или для своей дочери?

Я посмотрела на красивые платья, которые бы очень понравились Руби.

— Сколько стоит платье для причастия? — поинтересовалась я.

— На какой размер?

— Для шестилетней девочки.

Женщина потянула за серебряную цепочку на шее, и из недр ее декольте появилась связка ключей. Она открыла один из стеклянных шкафов и достала четыре маленьких облака тонкой ткани и лент. Лиф одного из платьев, белого с кремовым отливом, таким насыщенным, что казался почти розовым, был расшит перламутром, а рукава собраны в виде маленьких фонариков. Руби Уайет при виде этого платья будет визжать во всю силу своих легких.

— Вот это, — показала я.

Она посмотрела на ценник, свисавший с рукава, и назвала цену в песо, что, как я с удивлением поняла, равнялось менее, чем сорока долларам.

— Мы берем! — я полезла в сумку за деньгами.

Женщина аккуратно сложила платье в черную коробку, уложив кольца кринолина на самое дно, затем взяла с прилавка пару перчаток и диадему.

— Это прилагается к платью.

— Ух ты! — покачал головой Питер. — Боюсь, Руби сойдет с ума.

— У вас только одна дочь? — спросила женщина.

— И сын, — ответила я.

— Сколько ему лет?

— Около четырех.

— Минутку.

Она вышла из магазинчика, прошла вдоль торгового ряда, скрылась в другой палатке в самом его конце и вскоре вернулась с еще одной черной коробкой. В коробке лежал маленький национальный костюмчик, белый с голубой окантовкой. Сомбреро расшито перламутром, таким же, как на платье.

— Сколько стоит? — спросила я.

— Столько же.

— Мы берем.

Я отдала деньги, и, когда она передавала мне костюм для Исаака, спросила:

— Вас зовут Хуана Акоста?

— Де Суарес, — улыбнулась она.

— Простите?

— Хуана Акоста де Суарес. Моего мужа звали Анхель Суарес. Он умер в прошлом году.

— Мне очень жаль, — сказала я.

Она пожала плечами:

— Он был хорошим человеком, мой Анхель, но у меня нет детей, поэтому я одинока.

— Мне очень жаль.

— Это жизнь, — вздохнула она. — Откуда вы знаете мое имя?

Я набрала в грудь побольше воздуха:

— Я подруга Лили Грин. Вы помните ее? Тридцать назад?

Хуана как раз расправляла рукава на платьях в витринах. Руки ее застыли. Она посмотрела на меня, и лицо ее смягчилось.

— Лили? Лилита? Вы ее знаете?

— Да.

— Это она, да? Кинозвезда? Та, что с белыми волосами?

— Да, это она.

— Я знала, что это Лилита. Не только из-за имени. Она не изменилась с детства. Mi pequenita Лили, ай-ай-ай. Лилита. Как у нее дела? Она меня помнит?

— У нее все хорошо, — сказала я. — Все хорошо.

— Она послала вас сюда, чтобы найти меня?

— Не совсем. О вас я узнала от Эдуардо Кордовы.

— Из полиции? — Ее глаза сузились.

— От отца, не от сына, — уточнила я.

— Почему он назвал вам мое имя?

— Я спросила, кто работал у них в доме. Хуана, мне нужна ваша помощь. Лили может попасть в беду. Я стараюсь выяснить, что произошло с ее матерью, и надеюсь, что это ей поможет.

— Бедняжка. Бедная сеньора Труди, — пробормотала Хуана по-испански.

Когда я упомянула имя Лили, Питер потихоньку пошел к выходу, поняв, что Хуана предпочтет разговаривать со мной наедине. Он поймал мой взгляд и подмигнул мне через плечо. Я кивнула, и он удалился, оставив нас одних.

— Вы были там, когда ее убили? — спросила я.

Она вдохнула полной грудью и оперлась локтями на прилавок.

— Да, я была там.

— Вы знаете, что случилось?

— Сказали, что Лилита играла с пистолетом и застрелила мать.

— Это правда?

Она нахмурилась:

— Вы хотите помочь Лилите, так ведь?

Я кивнула:

— Мы подруги. Пожалуйста, расскажите мне, как все было. Это важно для спасения Лили.

— Это было давно. Много-много лет назад. Тридцать лет!

— Хуана, — мягко проговорила я. — Лили прожила всю жизнь, уверенная, что убила свою мать. Представляете, как тяжело жить с такой мыслью? Как вы думаете, имеет она право знать, кто это сделал на самом деле?

Хуана потерла рукой лоб. Затем коротко кивнула:

— Да.

— Как вы считаете, что случилось в той комнате?

— Я не знаю. Одно я знаю точно: Лилита не убивала сеньору Труди. Она не могла ее убить. Я не верю в это. Я никогда в это не верила.