Так и застыла: плащ вьется вокруг ступней, изображая мягкую уютную полянку, приглашающую присесть, короткая юбочка, не скрывающая стройных ножек, очаровательная грудь словно в окошке со ставнями в виде полочек блузки, насильно удерживаемых в раскрытом положении ее руками. Взгляд испуганно-дерзкий и несчастный одновременно, две хрустальные слезы, застывшие на щеках. И ни слова, ни движения. Ничего.

Молчали оба. Долго молчали. Олегу было интересно, как долго все это будет длиться. И что она сделает в следующую минуту. Не дождался. То ли скушно стало, то ли жалко дурочку…

— Красиво, — оценил он увиденное. — И что?

Кажется, его слова отрезвили Женьку. Она моментально запахнула блузку, смутилась, покраснела, отвернулась. Чуть не упала, запутавшись в плаще. Подошла к окну и замерла так, спиной к Олегу. И снова воцарилось молчание.

Женьке хотелось кричать и топать ногами. Что значит 'И что?'?! Как будто не он сам назначил цену собственному молчанию! Ужасную цену! Потребовал подарок — так на, получи, распишись и оставь в покое! Или он женоненавистник? Прежде чем отыметь женщину, должен унизить ее до крайности, распнуть?! Ах, какая сволочь! Какой гад! Прав, прав был Дима — страшный человек Зимин! И надо же было им с Димкой вляпаться в эту кабалу!

Через несколько томительно-долгих минут Женя вновь набралась смелости и вернулась к собственному плащу. Переступила через него, словно через условную грань к бесконечному падению, тем самым едва не вплотную приблизившись к гостю. Вновь приглашающим жестом распахнула блузку. Только теперь уже смотреть на Олега не отваживалась. Отвернулась в сторону, даже глаза для верности закрыла, и стояла, как статуя. Даже слез уже не было, только две влажные дорожки еще поблескивали на щеках. Застыла, опасаясь даже дышать полной грудью, замерла, напряженная, как струна — только тронь, зазвенит. Стояла так близко, что слышала дыхание Зимина, чувствовала горьковатый миндально-цитрусовый запах его туалетной воды. Про себя лишь об одном молила его: скорее, пожалуйста, скорее, не томи душу!

И опять ничего не происходило. Несчастная минута тянулась, наверное, целую вечность. Пока, наконец, Олег вновь не нарушил молчание:

— Спасибо. Я не питаюсь плачущими женщинами. А тому придурку скажи — пусть не волнуется. Алина ничего не узнает. По крайней мере, от меня.

Развернулся и вышел из комнаты. И уже в дверях добавил:

— Дура ты, Женя.

За страшным человеком Зиминым захлопнулась дверь, и Женя осталась одна. И только теперь, наконец, смогла разжать пальцы, словно в предсмертной судороге вцепившиеся в полочки блузки и державшие их распахнутыми настежь. Обессилено опустилась прямо на пол, вернее, на собственный плащ, все еще валявшийся в центре комнаты. Обхватила плечи руками, как будто в попытке согреться. Или таким образом хотела словно бы приклеить блузку к телу, чтобы уже никто и никогда не смог насладиться зрелищем, которым еще минуту назад позволила любоваться страшному человеку Зимину? Хотелось плакать, но слез почему-то не было.

Что это было? Как она попала в такую жуткую ситуацию? Что опять Женька сделала не так?! Она же никому не желала зла, не рыла другому яму, в которую благополучно угодила сама. Она же просто любила. Разве за это наказывают?!

Она просто любила… И разве Женькина вина, что полюбила она несвободного человека? Просто так сложились обстоятельства — она слишком поздно встретилась с суженым, который к моменту их встречи уже оказался женатым. Так за что же ее казнить?! За то, что любила всею душою, без памяти, беззаветно? За то, что в любую минуту готова была к встрече с любимым? За то, что, словно безумная, радовалась каждому звонку Димочки? За то, как в любое время дня и ночи летела навстречу любви, словно бабочка на огонек? За то, как терпеливо ждала, когда же Димочка поймет, что именно Женька — его половинка, что именно с нею он должен связать свою жизнь?

Ждала… И вот дождалась. Теперь он поставил ей условие. Если она хочет быть с ним, должна стать подарком Зимину. Ни много, ни мало — обязана была подтвердить свою любовь к Димочке совершенно диким, безумным образом. Изменив ему с его врагом. Предав, убедить в собственной преданности. Абсурд, да и только. И ведь она согласилась на этот абсурд, согласилась! Не из-за шлюховатости собственной натуры — сугубо из любви! Но почему же тогда так мерзко на душе? Ведь она ему все равно не изменила. Да, она готова была ради него на все, но ведь ей не довелось стать шлюхой. Пусть не благодаря собственной гордости и неподкупности, пусть лишь благодаря странному поведению Зимина, требующего подарок, но не умеющего им воспользоваться в полной мере, но она ведь не пала ниже плинтуса?! Она осталась порядочной женщиной! Хотя о какой порядочности в данной ситуации можно говорить?.. И почему, если ничего, казалось бы, особенно ужасного не произошло, то почему же так мерзко и тошно на душе?!

Жить не хотелось. Видеть Диму — тем более. Это он заставил, он. Из-за него Женька себя чувствует, словно ее голой выставили в витрину магазина на Тверской. Господи, да как же она могла согласиться на такое?! Ради любви?! А разве так доказывают любовь?! Разве можно доказать любовь изменой?! А унижением?!

С трудом поднявшись с пола, словно в ней уже совершенно не осталось сил, как будто ей не двадцать семь, а как минимум сто семь лет, Женя подошла к портрету. Вгляделась в изображение Городинского. На сей раз его безумно красивые глаза смотрели на нее просительно, умоляюще. И в то же время как будто бы извинялись за неловкую ситуацию, в которую они оба попали неизвестно как. Долго смотрела, очень долго, словно бы надеясь увидеть в его глазах ответ, которого на самом деле не было, не могло быть. Потому что по большому счету не было вопроса. Все было предельно ясно: они вляпались, как говорится, по самое некуда, и теперь выбраться из этого болота могли только одним способом. Но способ не сработал — к счастью ли, к беде ль — просто не сработал, и что теперь ждало их?

На душе было непередаваемо мерзко. Вместе с тем вопреки разуму в унисон с митральным клапаном в самом сердце билась надежда: ну вот, раз ничего не получилось, значит, теперь Петракова все узнает и Димочка будет свободен. И тогда…

И тут же Женька одергивала сама себя: и что тогда? Что?! Неужели после того, через что им пришлось сегодня пройти, у них с Димой еще возможно какое-то будущее?

— Зачем ты превращаешь меня в шлюху?!! — с укоризной спросила Женя у портрета. — Зачем, Дима? 'Подарок'! Димочка, миленький, возьми на себя смелость называть вещи своими именами! Это не подарок, это называется иначе. Это подло, Дима! Это подло и нечестно!

Женя резко отвернулась от портрета, по-прежнему глядящего на нее умоляюще-просительно, решительно подошла к окну, зачем-то выглянула на улицу, как будто там на коленях мог вымаливать у нее прощения Городинский. Естественно, ничего подобного под собственным окном не обнаружила и столь же решительно вернулась к портрету.

— Неужели ты до сих пор сомневаешься в моей любви?! Неужели я и теперь, спустя год, опять должна тебе ее доказывать?! И почему так — совершенно диким, безумным способом? Доказать свою любовь, изменив с твоим врагом. Это абсурд, Дима, абсурд!!! Как ты посмел предложить мне это?! Как я посмела на это согласиться?!!

В сердцах Женя сделала еще один бессмысленный круг по комнате, словно бы где-то там, в одном из четырех углов, ее ждал мудрый ответ, и вновь остановилась перед портретом. Опять долго пристально смотрела в его бесхитростно-умоляющий взгляд, наконец спросила:

— Почему все так много говорят о любви, Дима? Превозносят ее, как высшее благо на земле. Они что, не знают, что на самом деле любовь — это грязь? Не понимают, какая мерзость из нее вытекает? Неееет… Все всё знают. Но упорно делают вид, что все так чинно-благородно. Лицемерие в чистом виде. Ах, любовь — высшая ценность! Ах, ради любви люди должны идти на подвиги! На какие подвиги, Дима?!! Ты сам понимаешь, чего ты от меня потребовал?! И пусть он отказался — это ведь не делает меня чище! Я уже никогда не буду такой, какой была раньше, ты это понимаешь?! Даже если ничего не произошло — ты все равно превратил меня в шлюху! Нет, я сама превратила себя в шлюху, сама… Ты попросил, я не смогла отказать. Ради тебя, Дима, ради нас с тобой. Ради нас?.. Это ты называешь 'Ради нас'?!!