ТЮРЕМНЫЙ УРОВЕНЬ МОНАСТЫРЯ — ПЛАНЕТА ТЕТ

Энакин не мог чувствовать дроидов так же, как органических существ, но данная Силой интуиция подсказывала: что-то было не так.

Ни один командующий сепаратистов, будучи в здравом уме, не станет похищать заложника в стратегических целях, устраивать показной бой, а затем убегать.

А вот граф Дуку сделал это.

— Учитель, ты ведь понимаешь, что ведешь нас в западню? — прошептала Асока.

— Да.

Энакин осторожно пробирался по каменным плитам, готовый натолкнуться на мины-ловушки. Его боковое зрение уловило какое-то движение.

— Мы только что прошли мимо двух боевых дроидов.

— Я знаю.

— Можно мне ими заняться?

— Если это тебя утешит. Они явно не собираются нас убивать.

Асока отступила назад. Энакин услышал характерное «вз-з-зм», когда она выхватывала меч, увидел мерцание зеленого света, отраженного от тонкого слоя конденсата на стенах, и замер в ожидании звуков борьбы. Звякнул металл, Асока пару раз ударила. А затем она снова оказалась рядом с ним, но он не услышал ни единого звука ее шагов. Она действительно могла быть бесшумным охотником.

— Почему ты сказал, что они не хотят нас убивать? — прошептала она. — Думаешь, они бы не попытались? Оттуда, где я стояла, они показались мне настроенными агрессивно.

Ну, вот опять, может быть, она не поняла всей этой хитрости.

— Мы можем отложить этот разговор?

— А не будет слишком поздно?

— Это ловушка. И если ее расставил Дуку, то дело здесь не просто в том, чтобы попасться.

Весь монастырь пропах гнилью и древней сыростью. Но поверх этого запаха отчетливо пробивался другой, намертво врезавшийся в память Энакина. Изо всех внешних чувств человека обоняние — самое главное, даже для джедая. А этот запах отсылал к подсознанию, к его раннему детству.

Ближайшее, с чем Энакин мог его сравнить, это аммиачная вонь. Запах также иссушал слизистую, но, кроме того, в нем угадывалась сера и что-то еще, от чего у него перехватило дыхание.

Хатт.

Это был запах, с которым он вырос на Татуине. Энакин пытался подавить болезненные воспоминания и сосредоточиться на выполнении своего долга, как бы ни вставал ему этот долг поперек горла. Нельзя было допустить мыслей, которые задевали бы его сейчас за живое.

— Он здесь, внизу. — Энакин перешел на быстрый шаг, будучи по-прежнему начеку и готовым к бою. — Я чувствую его. Прикрой меня.

Когда он оглянулся на Асоку, то увидел, что она тоже принюхивалась, втягивая воздух приоткрытыми губами, будто пробуя его на вкус. Чем дольше он смотрел на нее, тем яснее видел совсем не того нескладного ребенка, который так отчаянно хотел, чтобы его принимали всерьез и обращались как со взрослым, а потомка биологического вида, который выпустит когти и разорвет жертву на части, не раздумывая ни секунды, если это потребуется.

Энакин знал, каково это, когда тебя отгоняют как назойливого малыша, когда ты столько способен сделать.

— Фу, настоящая тухлятина. — Она внюхивалась, как кореллианский дегустатор вин, втягивая воздух длинными, медленными вдохами. В темноте передвигались дроиды, и Энакин вполглаза наблюдал за ними, выжидая. — Это не просто запах его желез… что-то еще противнее. Не думаю, что прихвостни Дуку знают, как обращаться с детенышами. Менять пеленки, например.

— Они все так воняют. Он же хатт. — Энакин просто не мог сдержать отвращения, а может, и не хотел. В любом случае Асока была достаточно чуткой, чтобы понять, что происходит у него в душе. — Ненавижу их.

— Так почему же ты это делаешь?

— Потому что выполнять долг — не значит делать только то, что тебе по душе.

— Но долг — не помогать Джаббе, а бороться с сепаратистами.

— Мы не сможем уничтожить их, если не захватим его детеныша. Вот и все.

— Наверное, это самое трудное в судьбе джедая. — Она приложила руку к двери камеры. Усилившаяся вонь аммиака и серы свидетельствовала о том, что хатт здесь. — Кажется, я его слышу.

Энакин напрягся, вслушиваясь. Дверь камеры представляла собой куб, вбитый в дверной проем, и была такой массивно тяжелой, что даже звук через нее не проникал.

— Держись позади меня.

Асока нажала кнопку, активировав свой лазерный меч, и встала сбоку от двери. Энакин осторожно открыл ее, используя Силу и оставив руки свободными на тот случай, если кто-нибудь попытается наброситься на него по другую сторону двери. Но когда скрипящий деревянный массив распахнулся внутрь, на Скайуокера обрушился не кулак и не взрыв, а волна шума и такая густая вонь, что казалось, он мог крошить ее клинком.

Хаттенок вопил на тюфяке посреди камеры. Асока влетела внутрь и опустилась рядом с ним на колени.

— Ох, да он же совсем малыш! — В ее голосе звучало столько же жалости, сколько тревоги. — Я думала, что он старше.

— Да, но тогда бы мы просто не смогли поднять его… — Энакин все еще ждал, когда обнаружится подвох, но детеныша нужно было поскорее уносить. — Давай вытащим его отсюда.

Обезумевший от страха хаттенок исходился в крике. Асока попыталась успокоить его:

— Все хорошо, Ротта, ты сейчас отправишься домой. Ты отправишься домой, к папочке. Ну же, Ротта, не плачь… Учитель, ты знаешь хаттский?

«О да, конечно, я знаю. Я вырос, говоря на нем. И никогда не хотел заговорить на нем снова».

— Ротта, — тихо сказал Энакин. — Ротта, педунки, да бунк дунко. Сала. Сала.

Он был слизняк. Малыш-слизняк, совсем беспомощный, но Энакин знал, кто из него вырастет. Захлебывавшийся от рыданий, Ротта вмиг замолчал и заелозил, чтобы посмотреть, кто это говорит, а в Энакине боролись разные чувства.

Как можно ненавидеть детеныша? Он ведь просто жертва. Он не знает, что представляет собой его отец. Он просто любит его и хочет домой.

Энакину это нехитрое желание малыша было знакомо лучше, чем кому-либо из джедаев, которых он знал.

— Вот это да! — сказала Асока. — Не знаю, понял ли он тебя или ты просто потряс его до немоты, но он успокоился. Он такой симпатичный. Просто как игрушечка!

— Ты сама напросилась на то, чтобы нести его, Цап-царап.

— Прекрасно. — Она присела на корточки и сгребла Ротту в охапку, но Энакин заметил удивление на ее лице, когда она поняла, что он гораздо тяжелее, чем кажется. — Как ты выучил хаттский? Или ты просто выдумывал слова на ходу?