Вечер 13 ноября был решительным моментом в развитии событий: депутатская комиссия пригласила для военного руководства отставного флотского лейтенанта Шмидта,[60] завоевавшего большую популярность во время октябрьских митингов. Он мужественно принял приглашение и с этого дня стал во главе движения. К вечеру следующего дня Шмидт перебрался на крейсер «Очаков», где и оставался до последнего момента. Выбросив на «Очакове» адмиральский флаг и дав сигнал: «командую флотом, Шмидт», с расчетом сразу привлечь этим к восстанию всю эскадру, он направил свой крейсер к «Пруту», чтобы освободить потемкинцев. Сопротивления никакого не было оказано. «Очаков» принял матросов-каторжан на свой борт и объехал с ними всю эскадру. Со всех судов раздавалось приветственное «ура». Несколько из судов, в том числе броненосцы «Потемкин» и «Ростислав», подняли красное знамя; на последнем оно, впрочем, развевалось лишь несколько минут.
Взяв на себя руководство восстанием, Шмидт оповестил о своем образе действий следующим заявлением:
"Г-ну Городскому Голове.
Мною послана сегодня Государю Императору телеграмма следующего содержания:
"Славный Черноморский флот, свято храня верность своему народу, требует от вас, Государь, немедленного созыва Учредительного Собрания и перестает повиноваться вашим министрам.
Командующий флотом гражданин Шмидт".
Из Петербурга прислан телеграфный приказ: подавить восстание. Чухнин заменен прославившимся впоследствии палачом Меллер-Закомельским.[61] Город и крепость объявлены на осадном положении; все улицы заняты войсками. Решительный час настал. Восставшие рассчитывали на отказ войск стрелять по своим и на присоединение остальных судов эскадры. На нескольких судах офицеры были действительно арестованы и свезены на «Очаков» в распоряжение Шмидта. Этой мерой надеялись, между прочим, охранить адмиральский крейсер от неприятельского огня. Масса народа толпилась на берегу, ожидая салюта, который должен был возвестить о присоединении эскадры. Но ожидания не сбылись. Усмирители не дали «Очакову» совершить второй объезд судов и открыли огонь. Народ принял первый залп за салют, но вскоре понял, что происходит, и в ужасе бежал с пристани. Открылась пальба со всех сторон. Стреляли с судов, стреляли из орудий крепостной и полевой артиллерии, стреляли пулеметы с Исторического бульвара. Одним из первых залпов на «Очакове» была разрушена электрическая машина. Едва дав шесть выстрелов, «Очаков» вынужден был замолчать и поднять белый флаг. Несмотря на это, обстрел крейсера продолжался, пока на нем не поднялся пожар. Еще хуже вышло с «Потемкиным». Здесь не успели приладить к орудиям ударники и замки и оказались совершенно беспомощны, когда открылась стрельба. Не дав ни одного выстрела, «Потемкин» поднял белый флаг. Береговые матросские экипажи держались дольше всех. Они сдались только тогда, когда не осталось ни одного патрона. Красное знамя развевалось над мятежными казармами до конца. Они были окончательно заняты правительственными войсками около шести часов утра.
Когда прошел первый ужас, возбужденный стрельбой, часть толпы вернулась на берег. «Картина была ужасная, – говорит уже цитированный нами участник восстания. – Под перекрестным орудийным огнем сразу погибло несколько миноносок и шлюпок. Вскоре запылал „Очаков“. Спасавшиеся вплавь матросы взывали о помощи. Их продолжали расстреливать в воде. Лодки, направлявшиеся спасать их, подвергались расстрелу. Матросы, подплывавшие к берегу, где стояли войска, тут же приканчивались. Спасались только те, которые попадали к сочувствующей толпе». Шмидт пытался бежать, переодевшись матросом, но был захвачен.
К трем часам ночи была закончена кровавая работа палачей «усмирения». После этого им пришлось преобразиться в палачей «суда».
Победители доносили: «Взятых в плен и арестованных более 2 тысяч человек… Освобождены: 19 офицеров и гражданских лиц, арестованных революционерами; отобрано 4 знамени, денежные ящики и много казенного имущества, патронов, вооружения и снаряжения и 12 пулеметов». Адмирал Чухнин телеграфировал, с своей стороны, в Царское Село: «Военная буря затихла, революционная – нет».
Какой огромный шаг вперед по сравнению с мятежом в Кронштадте! Там – стихийная вспышка, закончившаяся диким разгромом; здесь – планомерно разрастающееся восстание, сознательно ищущее порядка и единства действий.
«В восставшем городе, – писал социал-демократический орган „Начало“ в разгар севастопольских событий, – не слышно о подвигах хулиганов и грабителей, а случаи простых краж должны были уменьшиться уже просто потому, что армейские и флотские казнокрады удалились из счастливого города. Вы хотите знать, граждане, что такое демократия, опирающаяся на вооруженное население? Смотрите на Севастополь. Смотрите на республиканский Севастополь, не знающий других, кроме выборных и ответственных властей»…
И все же этот революционный Севастополь продержался лишь четыре-пять дней и сдался, далеко не израсходовав всех ресурсов своей военной силы. Стратегические ошибки? Нерешительность вождей? Нельзя отрицать ни того, ни другого. Но общий исход борьбы определился более глубокими причинами.
Во главе восстания идут матросы. Уже самый род их военной деятельности требует от них большей самостоятельности и находчивости, воспитывает большую независимость, чем сухопутная служба. Антагонизм между рядовыми матросами и замкнутой дворянской кастой морского офицерства еще глубже, чем в пехоте, с ее наполовину плебейским офицерским персоналом. Наконец, позор последней войны, легший главной своей тяжестью на флот, убил в матросе всякое уважение к алчным и трусливым капитанам и адмиралам.
К матросам, как мы видели, наиболее решительно присоединяются саперы. Они являются с оружием и поселяются во флотских казармах. Во всех революционных движениях нашей сухопутной армии мы наблюдаем тот же факт: в первых рядах идут саперы, минеры, артиллеристы, – словом, не серые неграмотные парни, а квалифицированные солдаты, хорошо грамотные и с технической подготовкой. Этому различию умственного уровня соответствует разница социального типа: пехотный солдат – это в подавляющем большинстве своем молодой крестьянин, тогда как инженерные и артиллерийские войска набираются, главным образом, из среды промышленных рабочих.
Мы видим, какую нерешительность проявляют Брестский и Белостокский пехотные полки в течение всех дней восстания. Они решаются удалить всех офицеров. Сперва примыкают к матросам, затем отпадают. Обещают не стрелять, но, в конце концов, совершенно подчиняются влиянию начальства и позорно расстреливают флотские казармы. Такую революционную неустойчивость крестьянской пехоты мы наблюдали впоследствии не раз на Сибирской железной дороге, как и в Свеаборгской крепости.
Но не только в сухопутной армии главную революционную роль играли технически обученные, т.-е. пролетарские ее элементы. То же явление мы наблюдаем и в самом флоте. Кто руководит «мятежами» матросов? Кто поднимает красное знамя на броненосце? Матрос-техник, машинная команда. Промышленные рабочие в матросских блузах, составляющие меньшинство экипажа, владеют им, владея машиной, сердцем броненосца.
Трения между пролетарским меньшинством и крестьянским большинством армии проходят через все наши военные восстания, обессиливая и парализуя их. Рабочие приносят с собой в казарму свои классовые преимущества: интеллигентность, техническую выучку, решительность, способность к сплоченным действиям. Крестьянство приносит свою подавляющую численность. Армия механически преодолевает производственную разрозненность мужика посредством всеобщей воинской повинности, а его главный политический порок – пассивность – превращает в свое незаменимое преимущество. Если крестьянские полки и вовлекаются в революционное движение на почве своих непосредственных казарменных нужд, то они всегда склонны к выжидательной тактике и при первом же решительном натиске врага покидают «мятежников» и позволяют снова впрячь себя в ярмо дисциплины. Отсюда вытекает, что методом военного восстания должно быть решительное наступление – без остановок, порождающих колебание и разброд; но отсюда же видно, что тактика революционного натиска встречает главное препятствие в отсталости и недоверчивой пассивности солдата-мужика.
