Восторженные крики потрясли воздух. Почтенного кандидата на руках перенесли на пристань и понесли к его автомобилю. Шоферу не позволили включить мотор — «кадиллак» дружно покатили до гостиницы, украшенной национальными флагами.

Пассажиры с речного гиганта в бинокли могли видеть эту сцену.

— Так встречают не кандидата в губернаторы чужого штата, а любимого президента, — заметил Джонни, отнимая от глаз бинокль.

— Негры… — многозначительно заметил кто-то.

— Скажите, это верно, что мистера Мора вызвали в комиссию сената?

— Непоправимая ошибка сторонников мистера Элуэлла! — рассмеялся Джонни. — Я слышал речь сенатора Майкла Никсона по этому поводу. Уверяю вас, одно то, что мистера Мора вызвали в комиссию, даст ему дополнительно не один миллион голосов.

— Не считая коммунистов, — проворчал плантатор.

— Коммунисты и все, кто с ними, особо. Они поддерживают Мора, хотя он к социализму так же близок, как к самому господу богу.

— А как вы думаете, — наивно спросила Глория, — кого все-таки выберут — Мора или Элуэлла?

— Надо спросить американцев, чего они хотят: страха ядерной смерти или послеобеденного отдыха, — ответил Джонни.

Козы одна за другой поднимались по скалистой круче. Их отчетливые силуэты на мгновение появлялись на выступе и неожиданно исчезали. Камешки сыпались из-под их стройных, сильных ног.

Следом за козами в гору шел человек. Вероятно, это был пастух-чабан. Он покрикивал громким гортанным голосом, иногда подхватывал катившийся камешек и бросал его вслед убегавшим животным.

Останавливаясь, он пел. Откинув одну руку с длинным горным посохом и заложив другую за голову, он смотрел куда-то вверх и выводил странные рулады.

Потом, смеясь, может быть, над самим собой, он бегом догонял свое стадо.

По крутому, почти неприступному скату чабан взбирался легко и быстро. Видимо, от его недавней тяжелой болезни не осталось и следа. А ведь только полгода назад он не мог двигаться и лежал, прикованный к постели.

Горец достиг крохотной площадки, поперек которой едва можно было улечься во весь рост.

Как легко, как глубоко дышится в горах, как хорошо чувствовать, что вновь в твоих мышцах былая сила, что не кружится больше голова, не немеют руки и ноги! Нет, нельзя было так безрассудно перегружать себя, надо помнить о выращенных позвонках. И самое главное, надо воспитать в себе внутреннюю силу, которая помогла бы выдержать такие удары, как катастрофа в Черном море.

Андрей лег на спину, стал смотреть в далекую, бесконечно прозрачную и удивительно чистую синеву.

Какая это была буря! Пожалуй, капитан был прав, требуя сбросить трубы в море. Конечно, сейчас, лежа среди великой тишины, можно соглашаться с капитаном Тереховым, с радиограммой Седых, но в тот момент!..

Андрей приподнялся на локте и стал смотреть вдаль. Там, на горизонте, поднималась волнистая гряда, а за ней вырисовывались туманные очертания пика.

Ранним утром этот пик исчезал. Тогда казалось, что там, внизу, у подножия гор, начинается море, а вдали, в серо-голубой дымке, оно сливается с небом.

Но на самом деле никакого моря не существовало. Здесь, в Нагорном Карабахе, были только горы. Но зато какие горы!

Высоко в поднебесье с трудом различались неподвижные точки. Это орлы. Они парят, словно подвешенные к небу. Кто-то говорил, что нельзя подвесить к нему мост через Северный полюс. Как давно это было!

Мост через Северный полюс, Арктический мост! Вот уже больше года, как он ничего не знает о судьбе строительства. После катастрофы в Черном море врачи запретили ему не только читать, но даже с кем-либо разговаривать. Тогда-то и отвез его Сурен в это глухое местечко в Нагорном Карабахе, к своим родным.

Да, о чем он думал, глядя на этих орлов? О том, что нельзя подвесить к небу мост через Северный полюс. А вот орлы подвешены и реют неподвижно. Арктический мост он хотел подвесить ко дну океана. Ну что ж, он и будет подвешен.

Работы, конечно, свернуты, прекращены. Опытный туннель не строится. Никто не рискует поставить вопрос о возобновлении строительства, когда пришлось его «утопию» утопить. Он улыбнулся этой игре слов.

Ну что ж! Теперь недолго ждать. Скоро он вернется и возьмется с прежней энергией за пропаганду строительства, будет настаивать на новых опытах. Алексей Сергеевич Карцев, конечно, поддержит, в этом нет сомнения. Степан, Сурен снова будут с ним. Аня… Милая, далекая Аня! Как тяжело ей приходится!

Андрей вздохнул и повернулся на бок. Далекий белый пик был виден особенно отчетливо. Залитый солнцем, он блестел, как огромный драгоценный камень.

Почему-то вспомнилось кольцо с алмазом, когда-то подаренное ему американцем Кандерблем. Андрей сам надел его Ане на палец в один из далеких счастливых дней.

Аня… Такая родная и близкая недавно и такая далекая теперь!

Как это случилось? Когда появилась первая трещина?

Все началось с того момента, как она бросила медицину после гибели малыша… занялась своей непонятной, никому не нужной реактивной техникой. Ненужной ему, Андрею, ненужной его Арктическому мосту.

А потом, во время болезни… Разве не могла Аня, такая любимая и родная, — разве не могла она прийти к нему, чтобы быть с ним в это тяжелое время?

Ведь за все время они почти не были вместе. Сначала госпиталь, Светлорецк, Арктика… Потом Америка, наконец, Черное море. А она все в Москве…

Аня. Аня… Чудесная, гордая и далекая!

Как-то они встретятся сейчас? Ждет ли она его по-настоящему? Письма ее теплы и искренни. Но лучше, если бы вместо писем она сама была здесь.

Он снова повернулся на спину. Ему захотелось еще раз увидеть реющих орлов.

Недавно их было три, а сейчас был виден только один.

Андрей внимательно смотрел на этого неподвижно висящего орла. Ему показалось, что птица быстро увеличивается в объеме.

Андрей порывисто сел, запрокинув голову:

— Вот так штука! Орел-то, оказывается, особенный!

Птица совершенно явственно опускалась. До Андрея отчетливо доносилось жужжание.

Вскочив, Андрей сорвал с себя мягкую широкополую шляпу и, надев ее на посох, стал яростно им размахивать.

Но откуда в Нагорном Карабахе вертолет?

Аппарат стал медленно спускаться. Андрей сначала думал, что он приземлится, но вертолет остановился и повис в воздухе прямо над ним. Отворилась дверка фюзеляжа, и оттуда выбросили веревочную лестницу. Сквозь шум мотора он услышал знакомый голос:

— Слушай, подожди! Ва! Не поднимайся, я сам к тебе с неба по ступенькам спущусь.

Через минуту ошеломленный Андрей уже сжимал в объятиях Сурена.

— Ай, вай, вай! — кричал Сурен, хлопая Андрея по плечу. — Какой стал чабан! Настоящий чабан! И шляпа, как у чабана, и глаза, как у чабана, и палка, как у чабана. Только вот горбинка на носу, математически выражаясь, имеет отрицательный радиус — кривизна не в ту сторону. Ну, здорово, товарищ Корнев!

— Сурен, откуда ты? Я тебя за орла принял.

— А разве ты ошибся? Андрей, я за тобой. Пора! Понимаешь? Ну, это я все потом расскажу. Я с собой профессора привез. Прямо из Москвы…

— Какой профессор? Почему ты в вертолете? Откуда?

— Мой старший брат — конструктор Авакян… Знаешь? Ну вот. До Баку мы на пассажирском самолете с профессором летели. А вот в Нагорном Карабахе, особенно в нашей деревне, посадочных площадок нет. Я у брата его вертолет на полдня занял. О-о, машина!.. Орел, а не машина! — Сурен задрал голову и закричал: — Товарищ профессор, давайте спускаться! Только не с парашютом, пожалуйста, а по лестнице… Понимаешь, профессор никак не хотел лететь без парашюта. Он мне все не верил, что винт вертолета, даже если мотор остановится, создает при падении так называемую авторотацию, то есть парашютирующий спуск. Вот он спускается, и парашют за спиной… Прыгайте, товарищ профессор!

На площадку ступил пожилой человек с небольшой бородкой. Он поправил очки и внимательно посмотрел на Андрея.