В квартиру старушки Ольдсмит позвонили.

Недавно потерявшая мужа, прикованная к креслу на колесах, покинутая детьми, миссис Ольдсмит боялась всего на свете. И конечно, неожиданных звонков, да еще и таких настойчивых, требовательных. Старушке было непросто подкатить свое кресло к входной двери.

Вошедший, вернее сказать, вломившийся посетитель в шляпе набекрень, обросший неопрятной бородой, с бегающими глазками и дергающейся щекой, грубо осведомился, кто здесь живет и много ли тут шляется народу? Второй выжидал за дверью.

Миссис Ольдсмит запричитала, что сыновья забыли мать, замужняя дочь далеко в Калифорнии, соседи перестали навещать.

— Совсем пропадаю, — со слезами в голосе закончила несчастная хозяйка маленькой квартиры.

— Ладно, не бурчите, миссис как вас там! Небось от пачки долларов не откажетесь? Сразу к вам все соседи сбегутся на угощенье. И замуж, чего доброго, еще раз выскочите.

— Доллары? За что, почтенные джентльмены? Чем я могу их заработать? Слаба ногами. Только и могу, что в кресле ездить.

— Вот в кресле сидя и заработаете. Чтоб не рыпаться, никуда не заглядывать.

— Куда не заглядывать? — совсем испугалась старушка.

— В соседнюю комнату, которую мы у вас снимем на неделю, не больше. Вот за эту пачку долларов. Здесь пятьсот. Можете пересчитать.

— Пятьсот долларов! — не веря ушам, прошептала старушка.

Бородач хохотнул и сунул пачку денег бедной миссис Ольдсмит.

— Еще лучше будет, если паралич разобьет вас, мэм, не только на ноги, но и на язык. За то и платим. Моему парню, что ждет за дверью, нужны уют и тишина. Как в гробу. Чтобы вдохновиться здесь и делать свой бизнес. За это и платим, О'кэй! Или нет?

— Что вы, что вы, джентльмены! Конечно, о'кэй! Я проглочу свой язык и за меньшую сумму. Да вы хоть взгляните на комнатку. Бомбоньерка! В ней дочка до замужества жила. Все там прибрано еще ею. Правда, давно не подметалось. Так у меня пылесос есть. Вы уж как-нибудь сами.

— Ладно, ладно, мэм, заткнитесь. Мы пылесос возьмем. Нам пыль ни к чему, на ней следы остаются. А вам в комнатку своей сбежавшей дочери заглядывать не советую. Мой совет, как топор, что доску, что голову мигом расколет.

— Да куда уж мне! Видите, на колесах из комнаты в комнату еле езжу, никак привыкнуть не могу.

— Ничего, мэм. Привыкать уж не так долго осталось.

И, снова хохотнув, бородач внес багаж ожидавшего спутника, хорошо одетого, рано полысевшего, важного, презрительно щурившего левый глаз, с лицом холеным и гладким. Багаж его состоял из массивного штатива я изящного деревянного футляра.

Хозяйка подумала, что, быть может, этот благообразный джентльмен, нуждающийся в тишине и вдохновении, из музыкантов и будет трубить в какой-то хранившийся в футляре инструмент, чем отвлечет ее от грустных мыслей.

Но она ошиблась.

Благообразный джентльмен, распрощавшись с бородачом, кое-как пропылесосившим комнату, достал из бокового кармана фотокарточку трех малышей с миловидной их матерью, водрузил ее на стол и, трогательно полюбовавшись на них, вздохнул.

Затем он деловито раскрыл футляр, но достал оттуда не саксофон, не скрипку или гитару, а винтовку с оптическим прицелом.

Оружие это он умело закрепил на штативе, предварительно наведя ствол на строящуюся наспех для предстоящего митинга трибуну.

Потом сел в неудобное старое кресло и задумался.

Кривой Джим вовсе не был кривым. У него укоренилась привычка прищуривать левый глаз, словно постоянно прицеливаясь. Его феноменальная способность проявилась еще в детстве, когда он служил мальчишкой в тире. Он мог на потеху посетителей выбить любую указанную ему цель, заставить завертеться мельницу, запрыгать клоуна, упасть навзничь негра, возбуждая у зрителей желание выстрелить не хуже парнишки, чем снискал благосклонность хозяина. Босс даже извлекал из этого вундеркинда добавочную прибыль, устраивая платные представления с участием малолетнего снайпера.

Еще тогда к нему присмотрелись люди черного бизнеса.

А когда он, прозванный уже Кривым Джимом, разорился после попытки держать собственный тир, потерял всякую надежду найти себе работу, словом, крепко сел на мель, не зная, как прокормить семью, ему предложили использовать его способности.

Сперва он подумал, что его хотят сманить в армию снайпером, по потом понял, что его «снайперский бизнес» будет «избирательным» и проходить не в тропических джунглях или сельве, а если в джунглях, то в каменных, что, вообще говоря, его больше устраивало, поскольку он не разлучался бы с горячо любимой семьей. Что касается «целей», которые ему назывались, то он относился к ним так же беззлобно, как и равнодушно, считая их просто принадлежностью своего «бизнеса», и только.

Платили ему сносно, если не сказать хорошо. На работу вызывали не слишком часто и всякий раз в разные города. Устройство там на квартиру и на «рабочее место» брали на себя люди синдиката, которые и нанимали его…

Неоценимым качеством Кривого Джима, помимо его феноменальной меткости, наряду с ценной молчаливостью считалась и его безукоризненная репутация процветающего бизнесмена, уважаемого соседями домовладельца и человека благообразного, религиозного, умеренных консервативных взглядов, словом, солидного.

Кроме того, он был педантичен, аккуратен, а также сентиментален (немецкая кровь!). На «работе» за ним никогда не оставалось никаких следов, и синдикат не знал из-за него неприятностей. Он работал, и только, а лишние подробности его не интересовали. К тому же, чтобы прокормить свою семью, а также помочь родственникам, постоянно бедствующим из-за проклятых кризисов, у Джима других возможностей достаточно заработать не было.

А для круга знакомых благообразного мистера Пфальца (сына оберштурмбанфюрера СС, приютившегося в Штатах) он делал свой бизнес, связанный с поездками в другие города.

В нерабочее время с гангстерами Джим компании никогда не водил. И в душе даже презирал, считая людьми безнравственными.

Сейчас он был готов к «работе». Предстояло ждать, а это он умел. Пусть хоть два-три дня, хоть неделю, пока эти смутьяны раскачаются и доставят «цель» на трибуну.

Майкл Никсон ехал в город автостроителей прямо из Нью-Йорка, где встречался с самим Гессом Холлов, объявившим, что ЦК партия приняло решение о выдвижении Майкла Никсона себя кандидатом в сенат от штата Автостроителей. ЦК учел, что имя его хорошо известно из-за «Рыжего процесса», проходившего в печальной славы городе Дейтоне. В свое время там на «обезьяньем процессе» судили учителя, осмелившегося преподавать богопротивную теорию Дарвина. Обвиняемый использовал суд для пропаганды своих богопротивных идей. Поэтому Майкла предусмотрительно стали судить не как агента Москвы, выступавшего в защиту русского строительства ледяного мола вдоль сибирских берегов, «что могло вредно отразиться на климате Америки», а за то, что он якобы воспользовался рецептом еще одного коммуниста, известного среди писателей под именем Теодора Драйзера, подсказавшего, как ловки можно отделаться от нежелательной девушки, утопив ее во время катания на лодке. И Майкл Никсон был обвинен именно в этом. И даже вещественное доказательство, представленное суду, было «заимствовано» у того же Драйзера — помятый как бы от удара по голове фотоаппарат и пленка из него с заснятой на ней до ее гибели «его девушкой Амелией Медж», тело которой не удалось найти на дне реки, откуда «достали» фотоаппарат. И Майкла Никсона приговорили за убийство мисс Амелии Медж к казни на электрическом стуле (чего тщетно добивались и на суде в Калифорнии в отношении прославленной и ложно обвиненной, подобно Майклу, Анджелы Дэвис, ныне члена ЦК Компартии США). Майклу Никсону удалось перед самой казнью бежать с тюремного двора на геликоптере. (Впоследствии подобный побег был повторен знаменитым гангстером.) Но тогда, после невообразимого шума, поднявшегося вокруг процесса над Майклом, и его бегства, группа гангстеров, похитивших по заданию своего синдиката мисс Амелию Медж, в знак своего восхищения проделкой осужденного выпустила свою пленницу на свободу и Верховный суд США вынужден был Майкла Никсона реабилитировать, а Aмелия Медж на некоторое время стала самой модной фигурой Америки. Ее даже хотели выбрать «королевой красоты», и ради этого она отреклась от красного Майкла Никсона, но вопрос отпал из-за деликатной неясности с ее девственностью, поскольку она долго пробыла в лапах у подонков общества, а унизительное медицинское обследование с омерзением отвергла. Однако для «королевы красоты» уверенность в ее чистоте считалась необходимым условием.