Сила Элиан без ее приказа, чисто инстинктивно протянулась к ребенку, обнимая его и заставляя подчиниться. И зазвучали слова: «О нет, дитя. Неужели ты убьешь свою мать? Пойдем со мной. Пойдем… вот так…»

— Элиан.

Она уставилась на то, что дал ей в руки Халенан. Темно-красный комочек, слабо корчащийся и отчаянно орущий. Над ним парила ослепительная улыбка счастливого отца.

— И еще одна Элиан, — сказал он весело. — Ну разве можно подобрать лучшее имя для твоей точной копии?

— Моей точной… — Элиан прижала к себе свою тезку и ответила брату поначалу неуверенной, а затем все более смелой улыбкой. — Она прекрасна, правда? — Просто дух захватывает.

Халенан забрал своего новоявленного отпрыска, чтобы передать его в руки матери. Анаки была очень бледна и утомлена, но улыбалась.

Колени Элиан подогнулись. Ее подхватили чьи-то руки. Много рук: отца, матери, Мирейна. Она моргнула. — Откуда… как… — Сначала отдохни.

Она высвободилась, во все глаза глядя на Мирейна. — Ты знал! Ты все это затеял. Ты заставил меня… — Да, — согласился Мирейн. — Позже, если тебе будет угодно, можешь продолжать вести себя как трусиха. Но сегодня тебе придется соблюдать приличия. И это приказ, сударыня.

Его глаза блеснули. В них искрился смех, — но вместе с тем они были серьезны. Элиан посмотрела поверх его плеча. Она воспитывалась в гордом семействе. Ее родные никогда не стали бы жаловаться и просить, даже не намекнули бы на это. И тем не менее глаза, устремленные на нее, были полны теплоты и обещаний. Ей же оставалось только решить, соглашаться или нет. У нее перехватило горло. Она протянула руки. — Раз уж… раз уж мой король приказывает… и раз уж…

Все, кто только мог, и Анаки, принялись обнимать ее. И в этом кругу она, которая мечтала показать им свою твердость, не выдержала и расплакалась как ребенок.

С крытой галереи можно было смотреть вниз на зал и оставаться незамеченным. Вот почему этот узкий балкончик назывался женской беседкой или будкой часового.

Элиан считала, что является отчасти и тем и другим. Хотя она снова носила форму Мирейна, несколько платьев нашли приют в ее сундуке среди плащей и штанов. Во взгляде ее матери не было и тени подозрения. Радость от воссоединения была еще слишком сильна и смешана со страхом нового расставания.

Не так давно Элиан радовалась бы, что мать пытается говорить без осуждения, принимая ее такой, какая она есть. Но теперь, одержав победу, она считала, что это не имеет значения. Победы всегда таковы: пресные на вкус и даже вызывают слабое чувство стыда.

Элиан встряхнулась. Эта победа не заслуживала сладости. Лучшим в ней была радость, что Элиан снова обрела семью, что битва с родными оказалась вовсе не битвой и все дело было только в ее трусливом упрямстве.

Даже в эту минуту разум ее отца касался ее разума; она чувствовала теплоту его улыбки, хотя он казался занятым разговором с просителем, стоявшим перед его троном. Ее брат стоял рядом с ним. Мирейн, вопреки своему положению короля и императора, не вмешивался в текущие дела правящего князя и предпочел затеряться в толпе придворной знати. Точнее сказать, попытался сделать это. Здесь не было человека, который бы не знал, где находится тот, кто и без трона, красоты и пышных императорских одежд все равно оставался Солнцерожденным.

Элиан всмотрелась в толпу. Сегодня Илариос намерен выиграть пари: сдерживая свою силу, она искала его одними глазами. Кто бы мог подумать, что в Хан-Гилене столько светловолосых людей? И что многие предпочтут одеться в темные тона именно в этот день?

Некоторые из них были женщинами. Одни — слишком высокими, другие — слишком толстыми или худыми, многие — смуглолицыми, с коричневатой или бронзовой кожей. Вот кто-то с копной волос настоящего золотистого цвета — но нет, это женщина, одетая в темно-голубое.

Кажется, нашла наконец. Возле группы одетых в темное переписчиков, почти среди них. Этот поворот головы не узнать невозможно. Каким-то образом ему удалось отделаться от своих телохранителей, или же они сумели очень хорошо спрятаться от ее глаз. На Илариосе было темное устаревшее одеяние переписчика, в руках он держал ящичек с письменными принадлежностями; волосы зачесаны назад и завязаны узлом на затылке. Без этого золотистого обрамления лицо каталось круглее и моложе. И тем не менее он выглядел по-королевски. По-императорски. Никто не обращал на него ни малейшего внимания. К нему подошел лорд из его свиты, конечно же, знавший, кто перед ним, и о чем-то заговорил. Илариос склонил голову, что считалось признаком унижения. А дворянин принялся жестикулировать с повелительным видом. Высокородный принц Асаниана сел, скрестив ноги, в самом конце ряда переписчиков и начал что-то писать под диктовку дворянина. Была ли улыбка в уголках его губ? Когда Илариос покинул зал, Элиан уже ждала его. Прижимая к груди свой ящичек, он почтительно поклонился ей, затем выпрямился и засмеялся от радости и удовольствия.

Элиан рассмеялась вместе с ним и поцеловала его, ничего в это не вкладывая. Поцелуй был очень нежным, и принц смутился, что сделало его лицо еще милее. Он взял ее за руку.

— Госпожа, — сказал он, задыхаясь, — о госпожа… — Хотя он выглядел и говорил так, словно был моложе ее, он по-прежнему оставался Илариосом. — Здесь есть места и получше, чтобы я мог получить остаток своего выигрыша.

Мимо них прошла леди со своей свитой. Увидев, что в проходе стоят переписчик и оруженосец, она требовательно позвала:

— Эй, писец! Мне нужны твои услуги. Элиан замерла. Но глаза Илариоса искрились. Господи, эти люди даже более слепы, чем она думала, если они принимают его за покорного простолюдина. — Да, сударыня, — сказал он, — сию минуту. Элиан на миг удержала его, схватив за рукав. — Когда закончите, в южной башне. Улыбка была его единственным ответом.

Илариос задерживался. Элиан долго ждала его в башне. Но это место было приятным: башня возвышалась над городом, в нижней ее части располагалась библиотека отца. Выбрав наугад книгу, Элиан поднялась по длинной винтовой лестнице.

Наверху находилась комната, которая не так давно была учебным классом и снова станет им, когда дети Халенана вырастут настолько, чтобы сменить няню на наставника. Мебель была старая и порядком износившаяся, но крайне удобная. Обстановка вызывала у Элиан множество воспоминаний. Самый высокий стул принадлежал ей, потому что она была самой маленькой, а также потому, что только у него было обитое сиденье, хотя обивка давно, затвердела и выступала буграми. Усевшись на него, Элиан вспомнила своим задом каждую впадинку и выпуклость.

Она облокотилась на тяжелый, потемневший от времени стол. Его потрескавшаяся поверхность была покрыта вырезанными именами утомленных учеников, в основном княжеских отпрысков. Надпись «Халенан» повторялась чаще всего и была вырезана не одной рукой, а девятью разными, как всегда утверждал Хал, хотя первый из Халенанов вряд ли учил здесь буквы: этот бродяга пришел в Хан-Гилен, не имея ничего, кроме своего имени, меча и дара колдовства. Хал еще раз вырезал старинное имя, доведя число до десяти и сломав при этом свой не лучшего качества кинжал.

Пальцы Элиан пробежали по буквам, затем скользнули по изрезанной деревянной поверхности к яркому блеску чуда. Оно было похоже на удивительную инкрустацию в виде золотого солнца. Но ни один золотых дел мастер не мог поместить его здесь, ибо подобный блеск выглядел неуместно среди детских каракулей. Сам того не желая, его сотворил Мирейн спустя недолгое время после смерти матери, когда сила и вспыльчивость кипели в нем и делали его горе ужасным. Задетый за живое какой-то незначительной мелочью — репликой Халенана или выговором наставника, он восстал, и сила его взыграла и воспламенилась. В последний миг ему удалось совладать со своей яростью, но сила, которая натолкнулась на препятствие, была настолько велика, что не могла более находиться в нем, и оставила свой след, вырвавшись наружу.