— Люби меня. Здесь. Сейчас.

Солнце печет. У Ханны очень белая кожа, но еще немного, и она станет красной как рак. Впрочем, загорать она вообще не любит.

Они вернулись в большую комнату на нижнем этаже, и она попросила Лотара открыть все окна, что он послушно и сделал. Она поднялась наверх и долго-долго поливала себя холодной водой, потом, воспользовавшись случаем, вымыла голову. Чтобы выиграть хоть немного времени: "Ты очень хорошо знаешь, что он тебе сейчас скажет".

Спустившись наконец вниз, она, конечно же, застала его одетым (девичья скромность), сидящим на полукруглом диване у окна с книгой в руках. Но он не читал — смотрел на волны.

— Ты голоден?

Он покачал головой.

— А я — да. — Она пошла на кухню и приготовила себе легкую закуску: холодное мясо, ветчина, немного свежего сала, соленого масла и салата между двумя кусками этого противного англосакского хлеба.

На скрип двери Лотар повернул голову, и она догадалась, что он вот-вот заговорит. С полным ртом она попросила:

— Молчи.

— Есть выход.

"Ханна, ты все-таки не ошиблась".

— Есть выход, который может решить все, — повторил он глухим голосом.

— Но не тот, который ты имеешь в виду.

— Я люблю тебя.

Самое удивительное, что она действительно была голодна, проглотила бы и быка. Она вгрызается в свой фантастический бутерброд с аппетитом хищника, ее маленькие острые белые зубки режут мясо и сало, как ножи мясорубки. Лотар Хатвилл вызывает у нее сейчас взвинченность или даже раздражение. Зачем он впутывает ее в свои отношения с Элоизой? Если ему больше невмоготу, пусть бросит жену и, забыв о ее деньгах, выкручивается сам. Та маленькая толика нежности, которую Ханна испытывала к этому человеку, полностью испарилась…

"Вот и еще один урок: чтобы заниматься любовью, совсем не обязательно любить. Если даже не наоборот: когда очень любишь, наслаждение может уменьшиться или, во всяком случае, будет другим. Этим и объясняется то, что происходит у нас с Тадеушем".

— Я люблю тебя и не могу без тебя, Ханна.

Большим и указательным пальцами она отделяет от сала шкурку и с большим изяществом кладет ее на край тарелки.

— Лотар, это не причина для убийства.

Она меряет шагами большую комнату. Взад-вперед, взад-вперед.

— Я не сам убью ее, — отвечает он, стоя сзади.

— Я понимаю: Мика Гунн.

— Он уже убивал. По меньшей мере дважды. Я — единственный в Австралии, кто знает об этом. Это произошло в Лондоне, и полиция все еще разыскивает его. Он убьет Элоизу, если я велю ему это сделать. Он ни в чем не может мне отказать. Кроме прочего, он ее ненавидит. Я буду в отъезде, когда все произойдет.

Она разворачивается в его сторону, смотрит ему в лицо. Хоть она и была готова к чему-то подобному, его спокойствие застало ее врасплох. "Хоть бы одеться: "костюм в чем мать родила" не лучший вариант для разговоров подобного рода. До чего же идиотское положение!"

— Полиция мною не заинтересуется, — продолжал он. — С Микой тоже все улажено: я дам ему сто фунтов, и он уедет в Америку. А потом я смогу жениться на тебе.

— Чего уж лучше, — сказала она, вложив в ответ весь свой сарказм. — С деньгами Элоизы мы будем купаться в роскоши. Нет уж, извини.

Она присаживается в противоположном конце комнаты, чтобы быть подальше от него. Все механизмы в ее голове работают на полную мощность.

— Во-первых, Лотар, я никогда не выйду за тебя замуж. Никогда. Даже если бы ты стал вдовцом в результате ее самой естественной смерти и заполучил бы сокровища Великих Моголов. Выбор сделан давно, и я не намерена менять свое решение. — Какая-то безжалостная радость поднималась в ее душе. — Во-вторых, Лотар Хатвилл, я напишу письмо или, вернее, два письма и передам их своим доверенным лицам. В них я изложу, как ты мне предложил убить твою жену с помощью Мики Гунна или без него, чтобы затем жениться на мне. Если с Элоизой что-нибудь случится: упадет ли она с лошади, подавится ли вестфальской ветчиной, покончит ли жизнь самоубийством — письма уйдут в полицию. Я также напишу, что пыталась отговорить тебя, но, по правде говоря, думала, что все, что ты рассказал, — просто шутка. Впрочем, это и так шутка и ничего больше.

Он всматривается в нее с обычным спокойствием, в котором впервые приоткрывается сдерживаемая ярость. Его длинные красивые руки расслаблены. И опасны.

— Я верну тебе твои полторы тысячи. Тысячу шестьсот восемьдесят фунтов, вместе с процентами.

— Это излишне, Ханна. Тем более — с процентами.

— Я верну тебе все вплоть до последнего фунта. Это дело нескольких месяцев.

Он не пошевелился, замуровавшись в своем спокойствии, которое начинает ее беспокоить. "Эта твоя угроза с письмами рушит все его планы. С твоим участием или без оного. Ты приговорила его к миру с Элоизой до конца дней. Это жестоко. Это может довести его до отчаяния, до того, что ему придет в голову удавить тебя… Идиотка, опять ты допустила ошибку!"

Она встает и направляется к лестнице. Считает ступеньки. Причесывается на ходу, заставляя себя тянуть время. И в какой-то момент, благодаря зеркалу, видит его прямо у себя за спиной.

— Ты хочешь разрыва, Ханна?

— Что за бред?

Она выдерживает его взгляд и улыбается. Он спрашивает опять:

— Значит, мы будем видеться?

Она поворачивается к нему лицом, обнимает его, гладит по щеке.

— Но без помощи Мики Гунна. Скоро у меня будет достаточно денег, чтобы купить себе карету. (Она следит за его руками.) Ты самый удивительный любовник, о каком я могла только мечтать. Как же без тебя?

Она продолжает сжимать его в объятиях, лаская до безумия, виснет у него на шее, испытывая наслаждение, хотя уже приняла однозначное решение, что больше никогда не будет с ним встречаться. "Все же странно, что физическая близость и любовь — это разные вещи. Я думала иначе…" Проходит минута. И лишь по тому, как он начал целовать ее в ответ, она чувствует, что опасность миновала. Теперь можно одеться. Она отстраняется от него.

— Хотела бы я знать, куда задевались мои сапожки?

— Вчера вечером мы были такими нетерпеливыми…

Уже заканчивая одеваться, обнаруживает, что Лотара в комнате нет. Она берет шляпку и кошелек и тоже спускается вниз. Через окно видит его на лестнице, вырубленной в скале и ведущей к этим безумным мосткам. Вот он ступает на черно-белый настил, и Ханну вновь охватывает беспокойство: еще не хватало, чтобы он бросился вниз. Как можно быть таким старым и в то же время таким безрассудным?

— Лотар, я ухожу. У меня много работы…

Он прошел уже половину пути. Оборачивается на ходу.

— Мика тебя проводит. "Нет, только не Мика!"

— Я хочу немного прогуляться. Я в Польше много ходила…

"Этот старый дурак сейчас прыгнет!" Она уже открыла рот, чтобы закричать. Но нет, к ее огромному облегчению, он садится, свесив ноги над бездной. Затем вытягивается на спине, прикрыв лицо полусогнутыми руками. "Он не прыгнет. Он бы уже это сделал, чтобы обвинение пало на меня. Полное отсутствие характера!" (Она даже сама удивилась этой своей логике, которая тем не менее кажется ей неоспоримой.)

Она выходит из дома. Мики Гунна нигде не видно. Вокруг ужасающе пустынно. И лишь с одной точки, со скалистого выступа, возвышающегося над другими, она увидит мостки Безумца, нелепо нависающие над тысячами и тысячами километров океана, и Лотара Хатвилла, все так же лежащего на спине и все такого же неподвижного.

Полчаса спустя ее подберет компания, возвращающаяся с пикника в Сидней.

Прежде чем вновь засесть за счета, она напишет письмо Квентину Мак-Кенне. (Она не знает, где его можно застать, но Джеймс Соумс, старый ботаник, сообщил ей, что тот иногда навещает его.) Она поведает Квентину все, поделится своими опасениями, иногда, из предосторожности, употребляя лишь инициалы. "Рыжий меня особенно беспокоит". Он поймет: тогда, в поезде, она рассказывала ему о Хатвиллах и Мике Гунне.

Открытие комплекса, каждую деталь которого она обдумала сама, состоялось 14 декабря, на шесть дней раньше запланированного срока.