— Хотя термин не совсем точен, Ханна. Я ведь ел только женщин…

"Он действительно ел людей! Ножом отрезал куски рук, ног, а может, и грудей, почему бы нет? И ел их сырыми. Вот почему Дугал Мак-Кенна избегает даже воспоминаний о нем".

Это было, когда они, проскакав добрых четыре часа по пустынным местам к западу от Кобара, неподвижно сидели в седлах и видели перед собой лишь бескрайний горизонт.

— Ханна!

Глядя на него, она испытывала легкое чувство страха, но больше — отвращение.

— Ханна! А вы знаете, что еще ни один человек не пересекал Австралию с востока на запад?

"Что он несет?" В тот момент она слишком живо представляла себе Квентина, пожирающего куски окровавленной человеческой плоти. Переход был слишком резок. Квентин слез с лошади и повернулся к Ханне спиной. Его светлые волосы падали до плеч.

— Пересечь Австралию? Но зачем?

— Ни с востока на запад, ни с севера на юг, — продолжил он, как будто и не слышал ее реплики. — Приблизительно тридцать лет назад один ирландец по имени Роберт О'Хара Бурк попытался сделать это. Вместе с сипаями, индийцами и верблюдами. Он погиб. Все остальные экспедиции также закончились крахом.

— И вы хотели бы попытаться в свою очередь?

— Я уже делаю это, я в пути, совсем как вы сколачиваете капитал.

Она смотрит на карту. Примерно в ста милях от того места, где они остановились, а это примерно в тридцати милях от Кобара, вырисовывалась нечеткая линия реки Дарлинг. Но дальше. Должно быть, Квентин уловил шелест развернутой карты.

— Я отправлюсь не отсюда, а из Брисбена. Буду идти прямо и прямо. Пешком. Четко следуя 26-й параллели. Вы нашли ее на карте? Пустыня Старт, пустыня Симпсон, Большая пустыня Виктория и пустыня Гибсона. Буду шагать без остановки до тех пор, пока не окуну ноги в воды Индийского океана. Посмотрите на карту, дальше на север от Фримантла и Перта. Этот большой вырез зовется Заливом акул. Вы видите?

— Да.

— Я приду туда. Я сложу из камня звезду, чтобы отметить это место.

В уме она принялась подсчитывать, какое же расстояние ему придется пройти. По меньшей мере тысячу лье, две с половиной тысячи миль, или четыре тысячи километров. При условии, что он будет действительно идти прямо, не огибая гор, если они вдруг возникнут на его пути. Это ненамного более, а может, и намного менее безумно, чем утверждать, что ты станешь богатым, сказочно богатым, стоит тебе лишь покинуть родное местечко и взобраться в бричку Менделя Визокера.

— И когда вы планируете отправиться в путь?

— К концу лета этого года или летом будущего. А вы хотите, чтобы я занялся этими вашими паскудными растениями?

"Я могла бы повесить большую табличку, — думает Ханна с едким юмором, — на двери в мой институт красоты: "Все кремы, которые будут наложены на ваше лицо, изготовлены из растений, собранных Квентином Мак-Кенной, знаменитым пожирателем человеческой плоти". Ну и давка же будет у входа! Или наоборот: все в страхе разбегутся, и мне не останется ничего другого, как уехать жить к папуасам. Поди догадайся!"

— Да, — ответила она, — я бы очень хотела, чтобы вы занялись моими паскудными растениями.

— Тогда понадобятся эти рисунки Соумса. И то, что вы называете листом эквивалентов. Не все растения, названия которых я прочел в списке, растут в Австралии. Разумеется я могу навестить Соумса лично. Хотя…

— Да-да.

— Хотя будет не совсем удобно, если узнают, что я работаю на вас. Это может навредить вам. Нет, ничего не говорите. Вы должны были уже подумать об этом. По крайней мере, я могу повидать старика Соумса? Скажем, в моих собственных интересах. Он знает Австралию как свои пять пальцев.

— Конечно.

— Я также должен знать объемы поставок. Кроме того: какие растения вам нужны в свежем, а какие только в сушеном виде? Куда мне их посылать?

— На склад Огилви.

Он согласен. Не рад, но согласен.

— Я буду посылать их поездами Большой Западной. Нужен еще кто-нибудь для промежуточных этапов. Моя кандидатура отпадает.

— Я не стыжусь вас, — удалось выдавить из себя Ханне.

— Это приятно слышать, но мне на это абсолютно наплевать. Я воспользуюсь услугами двух-трех групп сборщиков-абосов, у которых жил последнее время. Я говорю на их тарабарском языке, да они не такие уж и тупые, как кажется. Мне понадобится немного денег.

— Для начала я намеревалась дать вам шестьдесят фунтов. А затем буду платить…

— Ханна, если есть в мире вещь, которая интересует меня еще меньше, чем деньги, то я чертовски хотел бы узнать, что это такое. Ваши проклятые деньги нужны не мне, а лишь для покупки абосам тростниковой водки и для налаживания перевозок.

— Наложенным платежом было бы очень удобно, да и Большая Западная согласна. А также дилижансы компании Кобба.

— Так вы все продумали, а?

— Да.

Он ухмыльнулся.

— Вы только ее послушайте! Как говорит моя мать, у вас дьявольский ум.

— Она любит меня.

— Ханна, я хорошо рассмотрел лицо матери, и я слышал, как она кашляет. Она долго не протянет. Молчите! Я думаю не о ней, а о малышке Лиззи. Я задохнусь от ярости, если когда-нибудь узнаю, что ее доверили моему чертову кретину-отцу и моим проклятым братьям-кретинам. Она умна?

— Она восхитительна. Я люблю ее как сестру. "Именно так я думала о тебе, Лиззи. С того самого времени".

— Расскажите мне о ней. Все, что придет вам на ум.

Ханна рассказывает, о чем они болтали в течение одиннадцати ночей, деля одну постель. О безудержном смехе, который так часто на них нападал. Уже тогда. В свой рассказ она вставляет несколько детских словечек, словечек Лиззи.

И внезапно ее охватывает волнение, связанное отнюдь не с внешней реакцией Квентина на свой рассказ (да никакой реакции и нет), а с той странной и сильной любовью, которую он питал к сестре. К сестре, которую никогда не видел вблизи — только издали, с расстояния, из укрытия. Которой подарил куклу, названную Франкенштейном…

"Не плачь, Лиззи, все это так старо, из другого времени, другой жизни. Вот уже тридцать лет, как Квентин умер, а я все так же не уверена, нужно ли было говорить тебе о нем. Не плачь, Лиззи…"

Своим безразличным голосом он произнес:

— Вы позаботитесь о ней?

— Клянусь вам, — ответила Ханна, сглатывая комок в горле.

Он опять бросил на нее свой странный, как бы просачивающийся из-под прикрытых век и почти невидимый из-за них взгляд и вскочил в седло.

— Так когда я должен начать поставки этих паскудных растений?

Невозможно остановить работу механизмов в ее мозгу: это было и будет сильнее ее. Разумеется, она уже сделала все расчеты…

— Десятого ноября я буду готова к производству первых баночек крема.

— Этого паскудного крема.

— Пусть так, — ответила Ханна.

Кобар не оставил после себя ни одного яркого воспоминания. За исключением того, что именно там она пришла к соглашению с Квентином Мак-Кенной, к соглашению, которое в ее глазах стало отправной точкой рискованного предприятия.

В Сидней она возвращается с остановками сначала в Батурсте, а затем — в долине Непин. Квентин сопровождает ее. Он держится на расстоянии — то ли из опасения ее скомпрометировать, то ли в силу своей тяги к одиночеству. На каждом этапе он, яростно торгуясь, нанимает коляску и объезжает местность. Два джутовых мешка заполняются настолько, что по прибытии на вокзал с ними едва справляются носильщики. Она сует туда как попало всего понемногу. Яблоки, земляника, морковь, ростки маиса и пшеницы, огурцы и другие растения добывались без особых трудностей. В личных садах и на фермах было также много цветов: шалфей, барвинок, василек, настурция, ноготки, тысячи сортов роз. Поистине неистощима страсть англосаксов к цветоводству! Не возникло проблем и с миндалем, ромашкой, сосновыми почками, а также с укропом, петрушкой, кресс-салатом, бурачником… Но как быть с березой? Лавандой?

Эвкалиптов здесь в избытке, а вот липу она нашла всего одну — перевезенную из родной Нормандии семьей французских колонистов.