Корреспондент. Не может быть! Ну, и что было дальше?

Быстролётов. Дальше предстояло рискнуть. Признаться ему, что я советский агент, мне показалось нецелесообразным, потому что оскорбленный Носик, вероятно, не доверял нам и ненавидел нас больше, чем кого бы то ни было. И я решил — выдам-ка себя за японского шпиона, и пусть поможет мне сам великий Будда!

Бармен Эмиль, агент всех разведок мира, подал мне виски с содовой, когда я уверенно опустился в кресло рядом с Носиком. Посетителей было мало, и Эмиль отвлекся болтовней с красивой американкой.

— А ведь мы знакомы! — нагло начал я, раскрывая золотой портсигар.

— Что-то не помню! — удивился Носик, но сигарету взял. — Кто же нас познакомил?

— Не кто, а что, синьор, — ответил я, сделав внушительную паузу, прошептал Носику в загорелое ухо:

— Итальянские шифры! Он вздрогнул, но сразу овладел собой.

— Эмиль, плачу за обоих! Выйдем, мсье. На улице он очень крепко сжал мне локоть:

— Ну?!

— Локоть здесь ни при чем, а стреляю я отлично, — ответил я со смехом. — Будем друзьями! Японцы не могут сами вести свои дела из-за разреза глаз и цвета кожи, но они молчаливы, как могила, и хорошо платят. Я знаю, что у вас бывает товар, а у меня всегда деньги. Повторяю, давайте будем друзьями!

Корреспондент. Носик, конечно, спросил, откуда вы узнали, что он торгует шифрами?

Быстролётов. Не будьте наивным. Таких вопросов разведчики не задают и на них не отвечают.

Мы стали сотрудничать и постепенно выяснилось следующее: торговлю шифрами Италии на широкую ногу поставил граф Чиано, министр иностранных дел, женатый на Мафальде Муссолини. После опубликования книги нашего перебежчика, Чиано организовал провокацию с исчезновением шифровальных книг в одном из итальянских посольств, нагрянул туда с ревизией и обвинил невинного человека в измене. Невиновный был уничтожен, а Чиано прослыл неукротимым борцом с изменой. Кстати, этим защитным маневром он подтвердил информацию о своей роли в этом деле, по крохам собранную моей неутомимой молодой парой.

Носик оказался отставным офицером швейцарской армии, итальянцем по национальности, с большими связями в Риме и в Ватикане: его дядя был кардиналом. Работать с Носиком было не скучно. Получив пачку денег, он, прежде всего, нюхал их и серьезно спрашивал:

— Настоящие?

— Конечно, — возмущался я.

— Ну и дураки же ваши японцы! Напишите, чтобы они поскорее начали сами печатать доллары, с их тонкой техникой это получится великолепно. Платите мне не 200 000 настоящих франков, а 1 000000 фальшивых долларов — и мы квиты!

Плохо было лишь то, что этот жулик шел на риск по мелочам. Однажды в Довере, в Англии, мы высадились с парохода и шли в группе пассажиров первого класса — их пропускали без задержки. Был туманный вечер, кругом стояли бобби с собаками и фонарями на груди. Вдруг из штанины Носика покатилось что-то белое. Я замер. Бобби скромно потупил глаза, леди и джентльмены тоже. Носик спокойно нагнулся и сунул белый моток себе в носок.

— Брюссельские кружева! — объяснил он мне. — Везу для приработка!

Я едва не избил его… А потом он чуть не застрелил меня: я спасся случайно, ведь это был не государственный работник и патриот, а жулик-одиночка, и злоба в нем взяла верх над разумом. Он продал новые шифры сначала японцам в Токио, а потом мне в Берлине.

По списку купивших государств установил, что я — советский разведчик. Побелел от злобы: выходило, что мы удачно перехитрили его во второй раз! Начал убеждать меня немедленно поехать к нему в Швейцарию, где он познакомит с графом Чиано и Мафальдой. Я согласился. Вечером мы сели в его мощную машину и помчались на юг.

Шел проливной дождь. Мы неслись, как вихрь, обгоняя попутные машины. Оба молчали. На рассвете прибыли в Цюрих. Остановились перед большим темным особняком на горе Дольдер. Носик отпер ворота. Входную дверь. Зажег свет. Роскошный вестибюль был пуст, на статуях и картинах лежал толстый слой пыли, мебель была в чехлах. Я сразу почуял ловушку.

Носик начал раздеваться. Я встал перед зеркалом так, чтобы следить за каждым его движением. Он старался зайти мне за спину. Пистолет я держал в кармане и пуля была в стволе. Я увидел, как с перекошенным от злобы лицом он стал вынимать пистолет из кобуры под мышкой. Преимущество было у меня, но стрелять не пришлось: на улице коротко и сильно рявкнул автомобильный гудок— город просыпался, начиналось движение.

От неожиданности Носик вздрогнул и выдернул руку.

«Дурак, — сказал я. — Это мои товарищи подъехали и дали мне сигнал: если через десять минут я не выйду, то они ворвутся сюда и без лишнего шума сделают из вас отбивную котлету. Мы сильнее. Поняли? Повторяю, не валяйте дурака! А еще разведчик, даже не заметил, что за нами от самого Берлина мчалась вторая машина!»

Носик заныл насчет денег, я обещал добавку и счастливо выбрался из особняка. Заметил номер и улицу. Особняк стал исходной точкой для выяснения личности Носика и его связей.

Так Носик из-за раздражения допустил ошибку и поймал в ловушку самого себя. Это бывает!

Корреспондент. А дальше?

Быстролётов. Не надо перебивать. Я ведь человек пожилой, уважайте старость. Итак, вербовщик ведет сразу несколько дел, он рискует не только собой, но и теми, кто уже начал для нас работать. Начальником нашей вербовочной бригады был генерал-майор, человек богатырского роста и сложения, очень образованный, венгр по национальности. Мы звали его Тэдом.

Когда получение материалов от завербованного налаживалось, наша бригада передавала агента другой бригаде, эксплуатационной. В те годы около богатых американских туристов в Италии и Франции постоянно терся юркий итальянский еврей по кличке Винчи, торговец фальшивыми антикварными вещичками — в Италии существует целая промышленность, изготовляющая эту поддельную старину на потребу богатым невеждам из-за океана. В этом неопрятном человечке с потертым чемоданчиком в руках самый зоркий глаз не смог бы распознать нашего разведчика, начальника эксплуатационной разведывательной группы. Звали его Борисом. Борису мы и передали Носика.

Носик познакомил меня с одним матерым французским разведчиком, зловещего вида стариком, торговцем чужими кодами. Старик развлекал меня рассказами о том, как во время первой мировой войны он собственноручно расстреливал на французско-испанской границе разную подозрительную мелюзгу, угощал вином и устрицами и все старался заманить на французскую территорию. Нехотя, ради установления дружеских отношений с японской разведкой, он передал мне несколько очень нужных шифров: шли предвоенные годы, информация со всех сторон была крайне необходима.

Из сказанного вы видите, что разведывательная нить часто дает» ответвления: тянешь одну рыбку, вытягиваешь три, а весь улов получает наш юркий торговец фальшивыми древностями!

Корреспондент. Дмитрий Александрович, Вы пока ни слова не сказали о войне, о Вашем в ней участии.

Быстролётов. Справедливое замечание. Надо сказать, что перед самым началом войны во мне созрело твердое решение заняться, наконец, научной работой. Вернувшись в Москву из очередной командировки, я даже написал соответствующий рапорт. Но меня не отпустили. Я был вызван к Наркому. Начальник нашей разведки поделился планами направить меня в Антверпен, где я вступаю в бельгийскую фашистскую партию, оттуда еду в Конго и покупаю там плантацию или завожу торговое дело, потом еду в Южную Америку, где в Сан-Паулу у гитлеровцев имеется мощный центр. Там я перевожусь из бельгийской в немецкую фашистскую партию. Выдвигаюсь как фанатик-активист. Перебираюсь в Германию и остаюсь там на все время войны как наш разведчик, работающий в Генеральном штабе рейхсвера.

Нарком взял синий карандаш и поперек доклада написал: «Утверждаю». Вышел из-за стола. Сказал: «Ни пуха, ни пера! Родина вас не забудет».

Обнял, трижды поцеловал и крепко пожал руку.

Корреспондент. Очень интересно. С нетерпением слушаю, Дмитрий Александрович!