Объяснив таким образом без всяких околичностей и императрице, и совету при высочайшем дворе, что он думает об их умнохудощавой политической премудрости, Алехан продолжал в Венеции свою энергичную деятельность верховного тайного резидента России в Средиземноморье. К нему стекались с разных сторон эмиссары и агенты, в том числе добровольные, количество которых, если верить Рюльеру, было весьма значительным. «Большое число русских офицеров, — уверяет он, — мчалось к различным итальянским городам, одни — неизвестными, другие под разными предлогами (каких-либо) дел или любознательности. Даже русские, попавшие в немилость у их государыни, удаленные от ее двора, скитавшиеся по различным европейским столицам, ухватились за эту оказию, чтобы снискать себе протекцию людей, пользующихся доверенностью, и сбежались в Италию. Эти разорительные интриги и скорое прибытие в эти моря эскадр, которые снаряжали в русских портах, принуждали отправлять много денег в города, столь чуждые русской империи, с которыми эта страна не имела никаких связей, ни торговых, ни политических».
Нельзя не поблагодарить мсье Рюльера за то, что он так близко к сердцу принял подлинные интересы России, которые не желали понимать императрица и ее окружение. Что же касается «всего роя эмиссаров и офицеров», о котором говорит Рюльер, то действительная роль почти всех этих людей, оставшихся безымянными (точно ли их был «рой»?) в развернувшихся далее событиях до сих пор не выяснена. Многие ли из них вступили в контакт с Орловым и его уполномоченными, какие поручения им были даны и как они их выполнили, сведений нет. Из лиц известных, посетивших Алексея и Федора в Венеции, Рюльер называет Тамару и Папаз-оглы. Василий Степанович Тамара был молодой украинец, воспитанный в Италии, который из чистой любознательности навестил самые знаменитые края Эллады. «Один из покровителей, посвященных в правительственные тайны, придал ему смелости представить свои наблюдения императрице, и тотчас же, по слабости, присущей всем тем, которые предлагают государям эти великие проекты революций и восстаний… Тамара еще преувеличил силы греков».
По мнению Рюльера, рекомендации Тамары оказали на Екатерину чуть ли не решающее влияние и отразились в инструкциях, данных Орловым. Это, конечно, явное преувеличение, но несомненно, что появление такого хорошо знакомого со страной человека было очень кстати.
О Григории Папаз-оглы Рюльер сообщил следующее. Он был уроженец города Ларисы в Фессалии. Фамилия его, составленная из греческого «Папаз» и турецкого «оглы», означает, что он был сын священника. Еще при Петре он появился в Петербурге с воспоминаниями о каких-то неприятностях, испытанных на родине, растревоженным духом и желанием поймать фортуну. Он стал артиллерийским капитаном. И, естественно, познакомился с Григорием Орловым, служившим в одном с ним корпусе. После переворота 1762 года, когда Орлов стал вторым лицом в империи, Папаз-оглы явился к тезке и поделился с ним мыслями о возможности поднять восстание в Греции. Орлов, осмелевший после успеха недавнего заговора, с жаром ухватился за проект новой революции, которая могла бы посадить его возлюбленную на констатинопольский трон и сделать Российскую империю самой могущественной и обширной в мире. Но министр Панин, то ли из робости, то ли из осторожности, то ли из-за личной ненависти к фавориту и его ставленникам, нашел эти намерения преждевременными и химерическими. Фаворит, не зная действительного состояния чужеземных наций и всех отношений русской империи, уступил доводам министра. Но он уступил и настоятельным просьбам Папаз-оглы.
Правда, воспользоваться плодами русско-тосканской коммерции Папаз-оглы, кажется, не удалось. Погрузившись на судно в Венеции и выйдя в запив, он был захвачен дульциниотскими пиратами[3], которые вряд ли прониклись важностью его миссии. Освобожденный благодаря вмешательству австрийского консула, он прибыл в Триест и обнаружил там великое множество греков и славян, как местных, так и приезжавших по торговым делам. Он открылся некоторым из них и вскоре многочисленные агенты рассыпались по окрестным местам.
Как бы ни преувеличивал Рюльер значения и этой личности (Екатерина в рескрипте Алексею Орлову от 29 января ведь не упоминает ни его, ни Тамару), все же его появление в Венеции должно было особенно обрадовать Алехана. Во-первых, он мог просто знать его еще по Петербургу. А если даже и не знал, то доверенное лицо брата Григория (поверим Рюльеру на слово) в дополнительных рекомендациях не нуждалось. К тому же, это был местный уроженец, для которого будущий театр военных действий был отчим краем и который, конечно, представлял здешнюю ситуацию куда лучше, чем представляли ее русские наблюдатели. Ему было легче общаться с местным населением, у него здесь были знакомые. В довершение всего, он пришел к Орлову не один, а передал ему, как говорит Рюльер, всех своих агентов. Сам же он занялся на досуге сочинением на греческом книги о тактике русских и их военном устройстве, достойной быть распространенной во всей Греции, чтобы осведомить сначала все эти народы о дисциплине, средствах защиты и маневрах, к которым предполагали их приучить и приобщить. Дело налаживалось во всех отношениях. Алехан мог быть доволен. Как вдруг Венецию пришлось срочно покинуть…
Это, в общем-то, не было неожиданностью. Еще делая самые первые шаги в осуществлении своей политики в Причерноморье и Леванте, Екатерина пыталась заручиться поддержкой Венецианской республики и установить с нею связи как с «древним и естественным врагом Оттоманской империи» (по выражению Рюльера). Но Венеция предпочла не связываться с турками и наслаждаться прелестями мира, хотя и имела к султану территориальные претензии.
Предупреждая Алехана о необходимости сохранять в Beнеции свои практические акции по подготовке греко-славянского восстания в «непроницаемой тайне», императрица объясняла в рескрипте: «…Мы в мыслях и поступках республики Венецианской до времени надежны быть не можем, доколе не увидит она, что дело прямое действие возъимело… Из чего уже само собой следует, что все Наши как здесь, так и у вас распоряжения и приготовления так маскировать должно, чтоб они не инако как с самым делом вдруг открылись».
Не инако, как с самым делом. Это, конечно, из Петербурга легко советовать. А здесь, в Венеции, в чуждом, порой достаточно враждебном окружении, да еще принимая и рассылая званых и незваных агентов, часто понятия не имеющих о конспирации, очень трудно, если не невозможно. И немудрено, что «Венеция, всегда осмотрительная и осторожная, не замедлила взять на заметку эти маневры и решила внушить этим двум братьям, чтобы они выбрали другое местопребывание. Любознательность, служившая предлогом их путешествия, равным образом послужила и предлогом их высылки и затем их проживания в других городах» (Рюльер).
Матушка, предвидевшая подобную ситуацию, рекомендовала Алехану выбрать в качестве более надежного и долговременного пристанища Турин — столицу сардинского королевства, или Пьемонта, либо какой-нибудь другой город, подвластный тому же монарху. Ибо, писала она, «сей государь (Карл Эммануил III. — Авт.)… если вы свои дела поведете тихостию в его земле… немного заботиться будет узнавать или догадываться о прямом намерении вашего там пребывания, а в рассуждении знатности персоны вашей при Нашем дворе может быть и на узнаваемое им сквозь пальцы глядеть будет, особливо же когда узнает, что и все ваше пребывание будет там не долгое время».
Матушка никак не желала понять, что делать дела совсем «с тихостию» столь же невозможно, сколь и поддерживать персональное инкогнито, на чем она и не настаивала и даже признавала в некоторых отношениях нежелательным. Разве только власти будут смотреть «сквозь пальцы». Но то ли Карл Эммануил слишком широко раскрыл глаза, получив сведения о деятельности Орловых в Венеции, то ли еще по какой причине, но полюбовное соглашение с сардинским королевством не состоялось. Алехану пришлось немало похлопотать, подыскивая новую резиденцию. Он добрался даже до Неаполя, но Екатерина в том же письме от 6 мая 1769 года предупредила: «…дам вам приметить, что король неаполитанский (Фердинан IV, он же Фердинан I, король Обеих Сицилии. — Авт.) бурбонского дома и по французской дудке с своим министерством пляшет, а сия дудка с российском голосом не ладит».
