Организуя возвращение Слащева, чекисты действовали на свой страх и риск, поскольку конкретного решения на сей счет руководство Советской республики, а конкретно Политбюро и ЦК РКП(б), к тому времени еще не приняло.

Богданов вернулся в Севастополь для отчета и вновь появился в Турции уже в сентябре. Однако поведения своего не изменил. По Константинополю поползли слухи о возможном отъезде Слащева в Россию.

Надо сказать, что помимо ВЧК в Константинополе развернула свою деятельность и военная разведка Красной Армии. При этом хорошо налаженного и заинтересованного взаимодействия двум службам наладить не удалось. Сейчас трудно сказать, где оборвалась цепь—то ли наверху, в Москве, то ли на уровне исполнителей в Константинополе. Но потеря контакта в работе по группе Слащева была налицо. Ничем другим нельзя объяснить тот факт, что в Политбюро ЦК РКП(б) в начале октября 1921 года поступил на рассмотрение доклад сотрудника разведупра войск Украины и Крыма Дашевского с предложениями по переброске генерала и ряда офицеров из Турции на советскую территорию.

Первоначально о своих соображениях Дашевский сообщил секретарю ЦК Компартии Украины Ф. Я. Кону, этот немедленно связался с Л. Д. Троцким. Было решено направить Дашевского со всеми материалами в Москву.

Изучив привезенные Дашевским предложения, Троцкий написал записку в Политбюро: «…Считаю, что нужно «условия» принять, т. е. переправить их в Россию. Формальное руководство делом было возложено на т. Дзержинского. Может быть, послать т. Дашевского к Дзержинскому?»

Разведупровские материалы Троцкий переслал Ленину.

Председатель Совнаркома со своей стороны предложил для детального обсуждения и подготовки проекта окончательного решения создать комиссию в составе Л. Б. Каменева, И. В. Сталина и К. Е. Ворошилова.

На состоявшемся 7 октября 1921 года заседании Политбюро ЦК РКП(б) предложение Ленина было поддержано, и в тот же день комиссия приступила к работе, а к вечеру Каменев подготовил проект решения Политбюро. В нем говорилось, что целесообразно «предложение признать приемлемым, т. е. согласиться на переправку Слащева и компании в Россию». Кроме того, предусматривалось поручить Уншлихту вызвать к себе Дашевского, проверить все еще раз (под этим понималось сопоставить данные военной разведки с материалами ВЧК—А 3.) и принять на себя непосредственные руководство дальнейшим проведением операции.

Несмотря на то что Ленин воздержался при утверждении этого решения, Политбюро не нашло причин для отклонения проекта и утвердило его на своем заседании 10 октября.

Таким образом, вопрос был решен на самом высшем уровне.

Теперь предстояло продумать последующие за возвращением Слащева действия и, прежде всего то, как эффективнее использовать репатриантов для дальнейшего разложения белой эмиграции. Предварительное заключение на эту тему представили в Политбюро Уншлихт и Троцкий.

Они предложили объединить усилия ВЧК, РВСР и Наркоминдела, чтобы в кратчайший срок составить сообщение для информационных агентств и прессы о возвращении группы Слащева, используя максимально точно показания генерала и его офицеров о причинах их перехода на сторону советской власти. Одновременно с этим, прибывшие должны были составить воззвание к остаткам белых армий за границей, которое незамедлительно было бы опубликовано в газетах.

Никаких ответственных постов в Красной Армии этой группе реэмигрантов предоставлять не предполагалось.

Уншлихт и Троцкий считали, что главным занятием генерала Слащева должно стать написание мемуаров. Причем до опубликования этих мемуаров всей группе рекомендовалось воздерживаться от каких бы то ни было контактов.

Предложения зампреда ВЧК и Председателя РВСР 18 ноября были утверждены Политбюро ЦК РКП(б).

Итак, решение высшего политического руководства страны состоялось.

Но не дожидаясь его, подгоняемые обстоятельствами исполнители операции в Константинополе активизировали свои действия уже с середины октября.

Тененбаум (Ельский) фактически прекратил контакты со Слащевым, сосредоточив свои усилия на других генералах и офицерах, в том числе уезжающих в Болгарию вместе со своими частями. В ВЧК решили, что тандем Баткин — Богданов имеет больше шансов на успех.

На первую роль выходит Баткин. Он даже переехал на дачу, арендуемую Слащевым, и оттуда через своих агентов организовывал отъезд. Дело стопорилось отсутствием денег. Капитан итальянского парохода «Жан» требовал значительную сумму турецких лир, а курьер из Севастополя по неизвестной причине задерживался. Наконец, он прибыл, но вызвал подозрения у английской охраны порта и был арестован.

Баткину пришлось задействовать все мыслимые и немыслимые связи, истратить остатки денег, привезенных Богдановым в сентябре, чтобы освободить торговца-курьера. И вот, к концу октября все было закончено.

Тайные помощники Баткина распустили слух о серьезности намерений Слащева уехать в Россию якобы с целью объединения «зеленого» движения и руководства им в борьбе с большевиками. Эта информация, как и было задумано, дошла до французской и английской контрразведок и несколько усыпила их бдительность.

Слащеву и его единомышленникам удалось незамеченными покинуть дачу на берегу Босфора, пробраться в порт и погрузиться на пароход «Жан». На заключительном этапе операции хорошо себя проявил близкий друг Баткина—М. Сеоев, бывший личный адъютант Деникина. Через три месяца и Баткин и Сеоев тоже окажутся в Крыму. Но это уже другая история.

Слащева хватились только через сутки после того, как пароход поднял якоря и полным ходом двинулся в сторону Севастополя. Сильный отряд французской полиции во главе с начальником контрразведки утром шестого ноября оцепил дачу Слащева. Заняв все входы и выходы, полиция приступила к тщательному обыску, продолжавшемуся несколько часов. Ничего существенного не найдя, французы арестовали Баткина, увезли в контрразведку и допросили.

Чтобы направить следователей по ложному пути, «начальник политической части у Слащева», как называли Баткина эмигрантские газеты, заявил, что генерал на моторной лодке отплыл в Болгарию, а оттуда поедет в Севастополь.

Эту версию подхватили газетчики, дополняя слухом о намерениях Слащева продолжить борьбу с советской властью в южных районах России и на Украине.

Однако уже на следующий день все стало ясно, — Слащев вернулся на родину не для того, чтобы бороться с большевиками.

Об этом свидетельствовало заявление генерала, составленное им накануне отъезда из Константинополя и не без участия Баткина опубликованное в нескольких эмигрантских газетах: «В настоящий момент я нахожусь на пути в Крым, предположения и догадки, будто я еду устраивать заговоры или организовывать повстанцев, бессмысленны. Революция внутри России кончена. Единственный способ борьбы за наши идеи — эволюция. Меня спросят, как я, защитник Крыма от красных, перешел теперь на сторону большевиков. Отвечаю: защищал не Крым, а честь России. Ныне меня тоже зовут защищать честь России, и я буду выполнять свой долг, полагая, что все русские, в особенности военные, должны быть в настоящий момент на Родине».

Французская контрразведка через агентуру из числа русских эмигрантов быстро выяснила, что вместе со Слащевым тайно уехали бывшие помощник военного министра Крымского краевого правительства генерал-майор А. С. Мильковский, комендант Симферополя полковник Э. П. Гильбих, начальник личного конвоя Я. А. Слащева полковник М. В. Мезерницкий, а также капитан Б. Н. Войнаховский, жена Слащева со своим братом и брат Федора Баткина — Анисим.

И англичане, французы, и генерал Врангель вынуждены были признаться (хотя бы себе), что чекисты переиграли их контрразведывательные службы, которые, располагая информацией о контактах Слащева с большевистскими представителями, не смогли локализовать действия своих противников.

Через сутки капитан «Жана» пришвартовал свой пароход к причалу в севастопольской бухте. Его пассажиров на пирсе встречали сотрудники ВЧК, а на вокзале, «под парами» стоял личный поезд Дзержинского. Глава Чрезвычайной комиссии прервал свой отпуск и вместе со Слащевым и его группой выехал в Москву.