– Как дела? – спросила я, становясь с подругой рядом и открывая футляр с кларнетом.

– Неплохо, – сказала она. – Успела собрать около двух долларов.

– А сколько времени ты здесь сидишь?

– Час.

Я смочила мундштук инструмента и прикрепила его к кларнету. Сара дала сигнал начать песню Клезмера «Свадебный танец». Мелодия оказалась невероятно быстрой и сложной. Я училась играть на кларнете только до шестого класса и не изучала музыкальную теорию, но в тот момент изо всех сил старалась не отстать от подруги, так что целых три из каждых четырех нот звучали согласно с ее мелодией.

В середине песни мимо нас бодро прошел очень деловой яппи и бросил в сторону футляра монету в двадцать пять центов, но та упала на пол, примерно в футе от бродяги. Глаза мужика загорелись, когда он ее увидел. И вот он стал медленно вытягивать носок ноги, как балетный танцор, пока не наступил большим пальцем на монету, а затем потащил ее к себе со скоростью примерно дюйм в минуту. Хотя бродяга делал вид, что поглощен музыкой, движения его были настолько нарочитыми, что он, казалось, хочет привлечь внимание к своей проделке. Подтянув ступню к себе, он так же демонстративно наклонился, поднял монету и положил себе в карман. Потом постоял около нас еще несколько минут, после чего медленно, вразвалочку пошел по платформе.

Мы с Сарой посмеялись и продолжали играть. Мы играли два часа, исполнив еще некоторые из ее песен и вдобавок «Изумительное благоволение», «Хатикву» и песню Тома Уэйтса «Пьяный рояль». Мы решили закончить наше выступление старым религиозным гимном «Поезд повезет меня домой», которому научил ее Эван. Я аккомпанировала и подтягивала с Сарой припев, который состоял из повторяющейся восемь раз подряд фразы: «Я еду домой». И хотя я знала, что это об Иисусе, у меня не было ощущения, что я богохульствую. Мелодия оказалась простой и нежной, и чем больше я пела, тем больше она меня успокаивала. Наши голоса заполняли туннель, и Сара была такой красивой, когда играла. Впервые за долгое время я не чувствовала себя одинокой.

Окончив песню, мы сосчитали нашу выручку. Тридцать четыре доллара за три часа – по семнадцать долларов каждой. Это превышало минимальную зарплату. Мы разбогатели! Уложив инструменты в футляры, мы вышли на улицу. На противоположной стороне мы заметили продуктовый магазин и, хотя на улице было чуть больше нуля, решили купить на заработанные деньги мороженое. Мы ели его у окна, наблюдая за проходящими мимо покупателями, а потом пошел снег.

На следующий вечер, во вторник, в «Сити Уик» должна была состояться рождественская вечеринка. Собирались прийти все обозреватели, и я не знала, стоит ли мне одеться так, как меня изображали на газетных иллюстрациях. Открыв шкаф, я стала быстро перебирать свои наряды. Сначала примерила синтетическую блузку в сине-белую полоску с воротником-бабочкой и коричневую мини-юбку в рубчик, но это выглядело чересчур вызывающе. Потом примерила белое цветастое платье от Ника Фенснера с красными сапогами, но решила, что в нем слишком толстая. Я даже на секунду подумала о прикиде медсестры, но отказалась от него, как от довольно откровенного. И тут я приметила нечто лавандового цвета в дальнем правом углу. Это было платье из тонкого бархата, купленное мною в бутике в Провиденсе. Я накинула его на себя. Оно оказалось мне немного велико (покупая его, я весила около 130 фунтов), но не настолько, чтобы не были заметны мои достоинства.

Вечеринка в редакции «Уик» намечалась с семи до одиннадцати. Я нарочно пришла к восьми, чтобы показаться крутой, но там присутствовало всего около десяти человек, поэтому я пошла в туалет и села на край унитаза, чтобы хоть как-то убить время. Выйдя из кабинки, я увидела Коринну, подкрашивающую губы перед зеркалом.

– Привет, моя крошка, – сказала она, целуя меня в щеку. – Как дела?

Я взглянула на пол под кабинками, чтобы убедиться в том, что мы одни.

– Я бросаю тебя через неделю.

– Слава Богу. Так или иначе, я сама собиралась вскоре порвать с тобой. Ты становишься чересчур требовательной.

– Благодарю.

– Не стоит благодарности.

– Не сделаешь мне одолжение? Давай будем вместе сегодня вечером, словно мы все еще встречаемся. Ради Дженсена и Тернера. Будь моей подставной любовницей.

– А настоящая тебе уже надоела? – спросила она с ухмылкой.

– Точно.

Коринна взяла меня за руку, и мы отважно ринулись в помещение редакции. Она подвела меня к бледному стройному мужчине лет тридцати с небольшим в фетровой шляпе.

– Ариэль, это Дейв Надик, – сказала она.

Самоубийца! Я ожидала увидеть грубого, потрепанного жизнью мужика, но передо мной стоял человек, кажущийся ранимым и уязвимым. У него были упругая гладкая бледная кожа и широко расставленные глаза. Я пожала Надику руку, и он, наклонившись вперед, зажал мою руку в обеих ладонях и произнес:

– Рад встрече. – Просто удивительно, до чего обходительный мужчина!

Коринна потянула меня за руку и повела через комнату к бару, где очкастый мужчина в пиджаке и галстуке болтал с низеньким мужиком с осветленными волосами.

– Лен Хайман и Стю Пфефер, – представила их Коринна.

Провинциальный папаша и панк-рокер. Я пожала обоим руки и назвала себя.

– Ты совсем не похожа на свою карикатуру, – заметил Хайман.

– Вы тоже, – сказала я.

Иллюстратор изобразил Хаймана как противного зануду, но в жизни он оказался симпатичным.

И был гораздо моложе, чем я ожидала, с копной густых волос и кроткими глазами.

Стю Пфефер указал на стоящую рядом с собой высокую элегантную женщину.

– Познакомься, Ариэль, это моя жена Линда.

– Вы… женаты?

– Я стараюсь этого не афишировать, – тихо произнес журналист. – Это вредит моему имиджу. – Я понимающе кивнула.

К нам подошла девушка моего возраста со стрижкой под Бетти Пейдж и большими торчащими сиськами. Она обняла Коринну.

– Это Дана Спэк, – сказала Коринна.

– Приятно наконец-то познакомиться с тобой лично, – сказала Дана.

Это та, что проверяет факты. Та, что быстро кончает. Я бы не стала возражать, если бы эта милашка показала мне несколько трюков для достижения оргазма. Но не успела я и рта раскрыть, как Дана уже помахала кому-то в другом конце комнаты и потащила с собой Коринну.

Я намеревалась направиться прямо к столу с угощениями, но на полпути меня перехватил Дженсен, чтобы представить какой-то худощавой брюнетке.

– Ариэль, – сказал он. – Я бы хотел познакомить тебя с твоим иллюстратором, Тессой Толнер.

Невероятно! Она была настоящей живой копией моей карикатуры – коротко остриженные волосы, родинка над верхней губой, стройное тело, маленькие торчащие груди. Я вдруг поняла, кого эта цыпочка всегда рисовала: себя саму.

– Надеюсь, тебе нравятся мои рисунки? – сказала Тесса.

Разве я могла ей сказать, что они едва не свели моих родителей раньше времени в могилу?

– Разумеется, – сказала я. – Ты делаешь потрясающие рисунки!

И заспешила в сторону еды.

В тот момент, когда я поглощала самосу,[96] ко мне бочком подошел высокий мужик лет тридцати с каштановыми волосами.

– И как оно? – спросил он.

– Недурно, – сказала я.

Незнакомец потянулся за самосой.

– Как вас зовут?

– Ариэль Стейнер. – Мне показалось, что он немного покраснел. – А вас?

– Фред Садовски.

Это имя я явно где-то слышала, но, хоть убей, не могла вспомнить, где именно.

– Очень знакомая фамилия, – сказала я. – Вы раньше писали что-нибудь для газеты?

– В известном смысле, – промямлил он.

– Что вы имеете в виду?

– Я послал в «Почту» несколько писем.

Теперь я знала, кто этот мужик – тот самый придурок, который написал, что я жертва плохого воспитания!

– Как же, помню! В одном из них вы написали про меня такое! – завопила я. – Это страшно унизило моего отца!

– Подразумевалось, что письмо написано с юмором.