Мы заулыбались, как два дурачка, и снова поцеловались. А потом я переключила голос на секретарский регистр и сказала:

– Джейк? Хотел бы ты оказаться в моей колонке?

Он сказал, покраснев:

– Возможно.

Ответ не самый обнадеживающий, но и не самый расхолаживающий. Я написала свой телефон на квитанции банкомата, и он сказал:

– Позвоню тебе завтра.

На следующий вечер Джейк пригласил меня к себе. Сидя на диване, я поведала ему истории про каждого парня, с которым встречалась с тех пор, как переехала в город, за исключением рассказа про «Мир кино». Он спокойно слушал, словно это его ни капельки не задевало. Возможно, это объяснялось тем, что Джейк уже прочитал все в газете, но как бы то ни было, я была польщена.

Джейк рассказал мне о сложном, болезненном романе, который был у него в Гарварде, и от этого понравился мне еще больше. Мы пустились в рассуждения о бессовестной, грубой лжи, к которой прибегают люди, когда бросают друг друга, и сошлись на том, что возглавляет список фраза: «Дело не в тебе, а во мне». Я попросила Джейка показать мне квартиру, и едва заглянув в спальню, мы оказались в горизонтальном положении на кровати. Он забавлялся со мной минут сорок, пока я не кончила, а потом я немного его пососала и довела до оргазма с помощью руки. Когда я уже засыпала, Джейк прошептал:

– Ариэль, ты меня околдовала. Я едва не умерла.

Следующую ночь я опять провела у Джейка. Проснувшись наутро, я поймала на себе его встревоженный взгляд.

– Что такое? – спросила я.

– Не хочу торопить события и все такое, – начал он, – но меня беспокоит одна вещь.

– Что же?

– То, что ты собираешься обо мне писать. Любовная связь слагается из высказанного и невысказанного, и в каждой связи должно быть что-то невысказанное. Если ты обо мне напишешь, я узнаю твои сокровенные мысли, и это может нам повредить.

Не такое хотелось мне услышать. Я уже обдумывала начало моей следующей колонки: я собиралась написать о том, что просила его стать ее героем, а он сказал, что, возможно, согласится. Колонка будет в полном смысле «мета»,[91] а это в наше время весьма актуально.

– Но мне так хорошо с тобой, – сказала я. – Ты мне нравишься. А громадный разрыв между высказанным и невысказанным бывает только в никчемных отношениях. Разве не здорово будет, если я напишу о тебе хорошие вещи?

– Нет, – ответил Джейк. – Все равно я буду нервничать. Хочу, чтобы ты пообещала никогда обо мне не писать.

– Ладно, – с сомнением произнесла я. – Если ты этого хочешь.

– Да. Не желаю стать для тебя очередной историей.

Я понимала, что Джейк имеет в виду. Он хотел, чтобы я подтвердила: да, он отличается от мальчишек, рассказ о которых можно свести к тысяче слов. Он просил меня отнести его к категории, отличной от моей литании распутных гуляк, и не выносить наши отношения на публику. Джейк совершенно ясно дал мне понять: если я напишу о нем в своей колонке, то больше никогда его не увижу. Приходилось считаться с его просьбой. Но при этом я оказывалась в весьма затруднительном положении.

Я стояла на пороге серьезных перемен и хотела, чтобы мои читатели – и родители – знали: я устала нести факел порнозвезды метрополии. Я не хотела снова копаться в своем прошлом, притворяясь одиночкой, хотя теперь ею вовсе не была. Но раз нельзя было писать о Джейке и поскольку мне не хотелось искажать правду, то непонятно, что еще можно придумать.

В тот день Коринна Райли, заместитель редактора «Уик», оставила мне на автоответчике сообщение с приглашением на книжный вечер в галерее Сохо. В нем должен был участвовать знаменитый своей скабрезностью писатель. Она сказала, что будет выпивка и закуска, а также придут интересные люди. Может, эта вечеринка поможет разрешить мою проблему с Джейком? Может, произойдет что-нибудь волнующее – вроде стычки между двумя горячими молодыми новеллистами, – и я уже тут как тут, чтобы все описать. Эта колонка может оказаться началом совершенно нового поворота моей судьбы. Если я правильно поведу игру, то смогу постепенно трансформироваться из порножурналистки в проницательного, энергичного литературного обозревателя.

Я немедленно перезвонила Коринне, сообщив, что пойду.

– Надень что-нибудь миленькое, – сказала она.

Я выбрала облегающее черное мини-платье, украшенное у шеи золоченом бисером, черные чулки и красные легкомысленные сапожки.

Сборище состояло в основном из фатов и заморенных девиц. Я чувствовала себя совершенно не в своей тарелке, да и Коринны не было видно. Я сразу направилась к бару, накачалась вином и стала с жадностью поедать сырные палочки, стараясь держаться, как подобает независимой, известной обозревательнице, пишущей о сексе, а ей вовсе не обязательно с кем-то говорить, чтобы почувствовать себя крутой. Все эти тощие бабы с плохой осанкой и британским акцентом непрестанно бродили туда-сюда, и каждый раз, когда одна из них проходила мимо, у меня возникало непреодолимое желание выставить вверх средний палец и хорошенько пихнуть ее.

Через сорок пять минут я заметила, как в дверь входит Коринна. На ней были ситцевая блузка, твидовая юбка до колен и черные мотоциклетные ботинки. Направляясь к ней, я споткнулась, выпалив:

– Я так рада, что ты пришла! Я уже напилась!

Порываясь обнять коллегу, я случайно наклонила свой бокал с вином, и немного вина пролилось на пол. Схватив мою салфетку, Коринна наклонилась, чтобы стереть пятно. Тут я и заметила, что она носит чулки с подвязками.

– Ух ты, – сказала я. – Подвязки.

– Я всегда ношу чулки с подвязками, – сказала Коринна. – Они меньше давят, чем колготки.

– А я ношу поддерживающие форму колготки, – сообщила я, приподняв юбку, чтобы показать ей.

Она рассмеялась.

– Не стоит носить утягивающие колготки с таким коротким платьем. Стяжка видна из-под края платья. Как-то неопрятно выглядит.

Эта милашка говорила дело.

Через несколько минут толпа двинулась к подиуму, и скабрезный писатель принялся читать свое произведение. Я представила себя проницательным, энергичным обозревателем, пишущим о городских литераторах, но монотонный голос чтеца едва меня не усыпил.

– Давай сбежим, – шепнула Коринна.

– Давай, – прошептала я в ответ.

Итак, моя очередная колонка не будет посвящена вечеринке. Зато это будет живой портрет волевой, но разочарованной писательницы, пытающейся преуспеть в этом отвратительном, полном предрассудков мире.

Мы вышли на улицу, и я взяла Коринну под руку. Когда мы добрались до улицы Принс, она сказала:

– Заглянем в магазин «Дж. Крю»? Хочу посмотреть одежду.

Сняв со стойки несколько пиджаков и свитеров, она протянула их мне, объясняя, какие из них особенно бы мне пошли. Когда Коринна держала в руках черный кашемировый свитер, я заметила, что у нее красивые ногти. Длинные, отполированные, покрытые лаком.

– Твои руки когда-нибудь снимали для журналов? – спросила я.

– Угу, – сказала она, – было дело, еще в средней школе, но потом у меня начались проблемы с кутикулой и пришлось отказаться.

– Как думаешь, а я подошла бы? – спросила я, протягивая ей руку.

– Нет, – сказала Коринна, осмотрев мою кисть и скривив губы. – У тебя неопрятные розовые руки.

– Что-что?

– Грязные ногти, похожие на обрубки. И слишком розовые.

Повернувшись ко мне спиной, она направилась к следующей стойке с одеждой.

Пыталась ли Коринна выяснить, к какой команде я принадлежу? Или косвенным образом делала мне гнусное предложение? Или она просто одна из тех сверхискушенных гетеросексуальных девиц, которым ничего не стоит разбрасываться словами вроде «голубой» и «розовый»?

Выйдя из магазина, мы направились в кафе на Грин-стрит. Коринна купила два каппучино, и мы сели за столик в глубине зала. Мы судачили о Тернере и Дженсене, о консервативной политике газеты и о нижнем белье.