– Хочешь пойти в другой кинотеатр?

– Нет, – сказала я. – Думаю, с меня довольно.

И направилась по улице к станции метро.

На станции «Бродвей-Нассау-стрит» вошел мой отец. Я собралась удрать в другой вагон, но не успела. Он увидел меня через окно еще до открытия дверей.

– Какие люди! – сказал он.

Я подвинулась, и отец сел рядом со мной. Мог ли он догадаться о том, где я была, по выражению моего лица? Чем от меня пахло? Спермицидом? Лизолом? Сексом?

– Ты откуда едешь? – спросил он.

– Э-э… от подруги. Из Хелл Китчен. А ты?

– Из офиса. Мы вернулись из Филадельфии только сегодня утром, так что пришлось задержаться на работе. Как прошла радиопередача?

– Было прикольно. Звонило много всяких чудаков.

Папа поднял брови и кивнул, словно хотел услышать продолжение, но я не могла рассказать ему больше, не упомянув о том, что, желая поразить слушателей, я представила себя страстной женщиной и к тому же бисексуалкой, так что я не стала развивать эту тему. Отец несколько мгновений упорно смотрел на меня, ожидая продолжения рассказа, а потом вынул из кейса «Нью-Йоркер» и принялся за чтение.

Он – мой отец, а мы не способны поддержать разговор дольше нескольких минут. Раньше все было не так. В детстве он был моим лучшим другом. Каждую весну, по выходным, мы, бывало, ездили на велосипедах через Бруклинский мост в Нижний Ист-Сайд, выполняя мамины поручения. Мы покупали там фисташки, одежду и рыбу, а потом заходили в отделение Нью-Йоркской Публичной библиотеки в Чайнатауне, и он брал для себя детективы, а для меня – книги Джуди Блум.[89] Когда я подросла, папа водил меня в кинотеатры, вроде «Театра-80» или «Куод», где мы смотрели фильмы про Эркюля Пуаро и «Волшебное таинственное путешествие», и «Сержанта Перца». Мы возвращались домой на велосипедах и на обратном пути обычно обсуждали фильмы, и я чувствовала себя ужасно умной, забавной и любимой.

Мы были вместе, когда я сильно разбила себе подбородок. Это произошло летом (я перешла тогда в шестой класс), когда мы с мамой, папой и Заком на несколько недель сняли дом в Вермонте. Однажды после обеда мы с ним решили отправиться на велосипедную прогулку, а мама с Заком пошли на пляж. Мама довезла нас на машине до нашего дома, а потом мы помахали ей на прощание рукой и покатили вместе по ровной, вымощенной черной плиткой дорожке. Через несколько миль мы добрались до спуска с крутого холма. Я ехала намного впереди отца, наслаждаясь скоростью и ветром. Я слышала свист ветра в шлеме, чувствовала, как треплется о грудь футболка, и ощущала себя сильной, свободной и совершенно неуязвимой. На полпути с холма велосипед начал сильно разгоняться, и я понеслась, теряя контроль над скоростью.

– Я слишком разогналась! – закричала я и услыхала в отдалении голос отца:

– Жми на тормоза!

Но мои тормоза все утро меня не слушались – стоило мне на них нажать, как велосипед начинал вилять, – и я была уверена, что торможение на такой скорости только все испортит. Поэтому я продолжала ехать, надеясь на лучшее, но скоро меня перебросило через руль, швырнуло на боковую дорожку, и я покатилась с холма, пропахав его коленями и локтями, в полной уверенности, что настал мой смертный час.

Когда я, наконец, остановилась, то услыхала, как папа мчится за мной, и в следующий момент его велосипед с грохотом подъехал к тротуару. В ту же минуту он бросился ко мне. Я медленно поднялась на ноги, и мы осмотрели мои раны. На коленях и локтях у меня красовались огромные ссадины, и сначала казалось, что это самое худшее, но тут папа сказал:

– Да у тебя сильно разбит весь подбородок!

– Думаешь, придется зашивать?

– Надеюсь, нет, – сказал он, поднес ко рту подол своей рубашки, зубами оторвал полоску ткани и подвязал мне челюсть, замотав повязку над головой.

Невыносимо было видеть отца в этой разорванной рубашке. У меня возникло чувство, что мы – жертвы трагедии, и это чувство мне претило. Папа помог мне поднять велосипед, и мы пошли по дороге в поисках помощи. Он сказал, что минут десять назад заметил проходящую мимо машину, в которой сидела целая семья, и подумал, что их дом должен быть где-то поблизости. Мы некоторое время молча катили велосипеды, и тут я вдруг разрыдалась. Я ненавидела себя за то, что испортила день, за то, что заставила отца волноваться, что упала из-за собственной глупости.

– Прости, что не нажала на тормоза, – сказала я. – Прости, что не послушалась тебя.

– Закрой рот! – сказал папа.

Сказано было резко, но с такой знакомой интонацией, что прозвучало как бальзам для души. Я – неумеха, а он – мой герой, а когда герой проявляет некоторую жестокость, то за это любишь его еще больше.

Пока отец читал журнал, я смотрела на него, и мне захотелось вдруг рассказать ему правду о том, где я была. Вместо того чтобы заявить: «Необязательно рассказывать родителям все», папа простит меня и скажет, что все будет хорошо, и тогда я объясню ему, что не надо больше волноваться, потому что я собираюсь измениться – больше не буду его унижать, и он сможет мной гордиться – так, как это было еще до колонки, до всей этой кутерьмы.

Когда электричка подъезжала к станции «Хай-стрит», отец положил журнал в портфель и сказал:

– Не хочешь зайти к нам поужинать? Уверен, мама и Зак будут рады тебя видеть.

Я представила себе, как прихожу к ним на ужин и как повторяется все, что произошло в машине по дороге в Филадельфию. Мы станем говорить о чем угодно, только не о моей колонке, и у меня опять не хватит смелости спросить, что папа о ней думает. Мы будем обмениваться ничего не значащими шутками и остротами. Провести вечер подобным образом представлялось мне даже более обидным, чем не встречаться вовсе.

– Я, вообще-то, устала, – сказала я. – Надеюсь, что…

– Ничего, – сказал папа. – Я ведь все понимаю.

Двери открылись, и, слегка помахав мне рукой, папа вышел.

Придя на работу, я нашла в почте еще два письма от поклонников, которые мне переслал Тернер.

Дорогая Ариэль!

Чтение твоей колонки – для меня главное событие всей недели. Думаю, ты очень смелая, если допускаешь, что секс очень важен в нашей жизни, что девушки точно так же хотят заниматься любовью, как и парни. Не обращай внимания на всех этих викторианских недоумков. Они просто-напросто одинокие и разочарованные. Оставайся такой же сильной.

Твоя верная поклонница, Кэролайн Сигер

Дорогая Ариэль!

Иногда я тебя ненавижу, иногда – обожаю, но чаще всего просто хочу быть тобой.

Дениза Венетти

Я отнесла письма домой, положила их в папку под кровать и уселась за компьютер. Для отца я хотела стать хорошей, но для читателей приходилось оставаться плохой. Я была той девушкой, на которую хотели быть похожими женщины. Я была воплощением того секса, к которому стремились все. Город рассчитывал на то, что я стану потакать его низкопробным потребностям. Мне надлежало написать о «Мире кино», но рассказать свою историю так, словно это настоящий мир.

Мне всегда хотелось заняться сексом в кабинке, где показывают порнофильмы. И вот на прошлой неделе мне это наконец удалось. Я позвонила любителю показывать свои яички, Ройалтону Шейксу, и сказала ему, чтобы встречал меня в кинотеатре «Мир кино», на углу Сорок второй и Восьмой авеню. Когда я пришла, он жевал хот-дог. На лице его сияла широкая улыбка. Войдя, мы вместе поглазели на искусственные пенисы, посмеявшись над их непомерными размерами. Потом я привела его к турникету, и мы купили жетоны. Входя, я успела подмигнуть продавцу жетонов.