– Опять? – голос отца прозвучал спокойно, но Лиза без труда расслышала в нем угрозу и зарождающуюся ярость. Но не дрогнула.

– Не «опять», пап. Мы всегда будем с Инной. Мы любим друг друга.

Пётр Игнатьевич молчал. Он буравил взглядом стол и кривил губы. Лиза тоже не делала попыток продолжить разговор. Ей было страшно. Она боялась, что сделала неверный выбор. Может, нужно было подождать Инну? И уже с ней признаваться? Вдруг она рассердится? И скажет, что всё было сделано неправильно…

И снова, в очередной раз, распахнулась дверь. Инна с Тамарой Федоровной – улыбающиеся, притихшие и какие-то светящиеся, вошли в кухню. Одного взгляда хватило Инне, чтобы понять, что случилось. Не переставая улыбаться, она подошла к Лизе, встала рядом с ней и взяла за руку.

– Мать, – тяжело сказал Петр Игнатьевич, – Поехали домой. У нас больше нет дочери.

– Что случилось? – испугалась Тамара Федоровна. – Петя… Лиза… Что?

– Она извращенка. Пошли.

Лиза и Инна хранили молчание. Мама посмотрела на руку дочери, сжатую ладонью чужой женщины, и вдруг поняла.

– Опять? – ахнула она, и на её лице разом выступили слёзы.

– Мама… – прошептала Лиза. – Я…

– Заткнись! – закричал Пётр Игнатьевич, ударив кулаком по столу так, что задрожала посуда. – Мать, мы уходим.

Тамара Федоровна плакала, закрыв лицо руками. Инна выпустила Лизину ладонь и, распахнув дверцы кухонного шкафчика, достала пузырек с корвалолом.

– Сколько капель вы обычно пьете? – спокойно спросила она.

– Дв… Двадцать, – прорыдала женщина.

– Вот, держите, – Инна присела рядом с Лизиной мамой на табуретку, мягко погладила её по голове и протянула стопку с лекарством. От этого её жеста – по-дочерни нежного, женщина разрыдалась еще сильнее.

Пётр Игнатьевич не делал попыток подняться. Он по-прежнему смотрел только в стол, игнорируя всё происходящее вокруг.

– В этом нет ничего страшного, – сказала Инна, забирая у Тамары Федоровны пустой стаканчик и обнимая её за плечи, – Лиза и Дашенька ваши дочка и внучка. Они здоровы, спокойны и счастливы. То, что происходит, нужно просто принять. Лёша тоже никуда не делся. Он останется вашим зятем, будет рядом, когда это необходимо.

– Но вы же… Вы…

– Мы любим друг друга. Ваша дочь очень дорога мне, и со мной она обязательно будет счастлива. Неужели вы не хотите счастья для Лизы?

– Но это…

– Нет, это не извращение, – Инна одной рукой обнимала женщину, другой осторожно гладила её по седой голове, – Любовь нельзя назвать извращением, ошибкой или чем-то, достойным порицания. Лиза не лесбиянка, да и я тоже. Мы просто полюбили друг друга. Это другое… Это просто любовь.

– Но вы же… – всхлипнула Тамара Федоровна, но Инна снова не дала её продолжить.

– Да, мы занимаемся любовью, – мягко перебила она, – Люди по-разному проявляют свои чувства. Поверьте, семья, в которой нет физической близости, была бы неполноценной. А мы с Лизой – семья. Как и вы с Петром Игнатьевичем.

– Не сравнивай, – прорычал вдруг сквозь зубы отец, – Как ты смеешь?

– Я не сравниваю, – мягко ответила Инна, поднимая глаза, – Каждая семья в чём-то отличается от других.

– Ты совратила мою дочь! – не выдержал всё-таки Петр Игнатьевич, закричал со злостью, впиваясь тяжелым взглядом в Инну. – Она была замужем, она родила дочь, а ты её совратила!

– Нет, что вы. Секс – это последнее, что случилось в наших отношениях. Мы полюбили друг друга, и Лиза не изменяла Алексею.

– Как не изменяла? – Тамара Федоровна высвободилась из Инниных объятий и посмотрела на неё с надеждой. – Так вы не…

– Мама, это не твое дело, – заявила от окна бледная Лиза, – Это наша личная жизнь, и…

– Мась, подожди, – Инна строго посмотрела и покачала головой, – Не нужно так говорить. Твои мама и папа беспокоятся, они твоя семья, и мы не имеем права что-либо от них скрывать. Тамара Федоровна, дело в том, что наши отношения с Лизой долго были исключительно платоническими. Мы всеми силами боролись с тем, что с нами происходило, потому что не хотели разрушать семью Лизы и Алексея.

– Но всё же разрушили! – снова выкрикнул Петр Игнатьевич.

– Позвольте, я закончу. Мы старались. Потому что поначалу не могли знать точно, что означают наши чувства – любовь, или всего лишь влюбленность или страсть. Время показало, что это всё же любовь. И тогда – только после разрыва Лизы и Алексея – мы позволили себе быть вместе.

– И он так просто отпустил тебя? – Петр Игнатьевич вскочил на ноги и заорал, обращаясь к дочери. – Ты проститутка! Ты встречалась с ней, когда была беременна! А муж твой идиот, надо было просто дать тебе как следует и выбить эту дурь!

– Не смей так говорить! – не выдержав, закричала в ответ Лиза. Её глаза широко распахнулись, а губы скривились в гримасе. – Это из-за вас половина моей жизни пущена коту под хвост. Я всё время пыталась вам что-то доказать, добиться вашей любви, а получала только ненависть и осуждение! Инна любит меня так, как никто до этого не любил! Я для неё – самая лучшая, что бы ни делала, что бы ни натворила, ясно? И я люблю её так, как вы даже себе представить не можете. Они с Дашей моя семья, а вы – просто дураки, которые испортили жизнь своей дочери!

– Заткнись! – Пётр Игнатьевич отшвырнул ногой табуретку и под грохот продолжил кричать. – Мы с матерью жизнь тебе дали! Мы тебя кормили, одевали, выучили! Вот так ты нас отблагодарила? Тебе только деньги наши были нужны, и ничего больше.

– Какие деньги, папа? – Лиза едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться, но предательские слёзы всё-таки потекли по щекам. – Сам себя послушай! Ты упрекаешь меня в том, что я вообще родилась! Как ты можешь?

Инна появилась рядом неожиданно и как-то незаметно. Она обняла Лизу за плечи, прижала к себе и позволила спрятать лицо на своем плече. И только после этого она обратила спокойный взгляд на Петра Игнатьевича.

– Успокойтесь, пожалуйста, – мягко попросила она, – Никогда не нужно говорить слов, о которых потом можно пожалеть. Давайте присядем, выпьем чаю и всё спокойно обсудим.

– Ты думаешь, я буду с тобой разговаривать? – возмущенно, но уже сбавив тон, прищурился мужчина. – С тобой, сучкой, которая сделала это с моей дочерью?

– Не выражайтесь. И прекратите орать, вы разбудите Дашу. Говорить с нами или нет – решать вам. Поймите, ни криками, ни слезами, ни даже рукоприкладством вы не измените наших с Лизой отношений. То, что мы вместе – это константа. Вы не в силах разлучить нас. Я предлагаю поговорить только по одной причине: хочу успокоить вас и Тамару Федоровну, объяснить, ответить на все ваши вопросы. Мне бы не хотелось, чтобы вы потеряли одновременно дочь и внучку. Поймите, наконец, одно: никто не просит вашего одобрения. Мы просто хотим помочь вам понять.

Пётр Игнатьевич замолчал. Он растерялся, сбитый с толку спокойным, но уверенным тоном голоса Инны. На его лице отобразился мучительный круговорот мыслей. Он понял. Понял, что ничего не изменишь, что Инна ни капельки не похожа на ту, предыдущую, ужасную. И что на этот раз всё гораздо серьезнее.

– Это ужасно, – Пётр Игнатьевич поднял табуретку, присел на неё и закрыл глаза, как-то разом постарев и ссутулившись, – Что мы скажем друзьям? Соседям?

Инна поняла, что победила. Она мягко погладила Лизу по голове, сжала её ладонь и подтолкнула к столу. Лиза послушно присела. Она больше не плакала, но и поднять глаза на родителей боялась.

Тамара Федоровна всё еще немного всхлипывала, но, привыкшая во всем и всегда полагаться на мужа, молчала.

– Друзьям и соседям знать вовсе не обязательно, – серьезно начала Инна, – Пусть для них всё останется так, как было.

– Вот видишь! – возмущенно перебил Пётр Игнатьевич. – Ты сама признаешь, что эти ваши… отношения – извращение!

– Нет. Извращение – это довольно условное понятие. Для вас извращение – наши отношения, а для меня, к примеру, извращение – это когда люди кладут в кофе сахар, тем самым забивая его вкус.

– Каждый сам может решать, класть ему сахар в кофе или нет!