Он даже не обернулся на звук знакомого голоса. Лишь стиснул зубы и пробормотал сам себе:

— Сгинь, исчезни! Я не намерен беседовать с приступом собственного безумия. Даже если этот приступ маскируется под тебя.

— Ну вот, приехали! Я столько отдала, столько пережила, чтобы попасть сюда, а он нос воротит! Я думала, ты будешь рад, думала, ты хоть чуть-чуть соскучился. А ты!.. — Она шмыгнула носом. Повздыхав, продолжила назидательно: — Вынуждена тебя разочаровать, мой милый. Я не могу уйти отсюда без тебя — у меня просто не получится. Так что, волей или неволей, но тебе придется меня терпеть. И Гоа, кстати, тоже. Если уж тебе совсем неймется избавиться от старых друзей, я бы попросила перенести нас в местечке поприличнее. А то здесь как-то слишком мрачновато. Дело вкуса, конечно, но, видимо, ты им не отличаешься.

Алексей все же обернулся. Не выдержал.

Знакомая худая фигурка покачивалась в любимом плетеном кресле Лели. Рука покоилась на загривке рыша, вперившего в хозяина изумленные и настороженные глазищи — явно не до конца узнавая.

— Наки, даже если ты когда-то и существовала — в чем у меня есть большие сомнения, в данную минуту ты являешься игрой моего больного воображания. Потому что и ты, и Гоа погибли давным-давно.

Девочка скорчила озадаченную гримасу. Она выглядела почти такой, какой он ее помнил. Извечные обноски с чужого плеча на три размера больше, манера щурить глаза и дергать плечом. Только волосы стали длиннее и пушистее, да щеки округлились. Но он все равно не верил, не мог поверить — ни на секунду, ни на долю секунды.

— О чем это ты? Почему погибли? Я думала, ты знаешь. Ты умудрился выкинуть нас в другой мир, а сам при этом остался там же. Неплохое, кстати, местечко! Даже добрые люди порой попадались. Если б не они, я ни за что не сумела бы тебя разыскать. Там был «проводник», тоже странный, как и ты, но по-другому. Он мог проникнуть в любой мир и, найдя там кого-нибудь слабого и безвольного, подчинить своей воле, говорить и поступать через него. Я упросила его найти тебя и напомнить об обещании, которое ты мне дал. Он долго тебя искал, очень долго, но разговор с тобой не получился. Он не объяснил, почему, но теперь я сама вижу.

Алексей добрался до ванной, сунул лицо под струю холодной воды и, не вытирая, вернулся. Его тревожило присутствие этой галлюцинации — слишком яркой, слишком реалистичной, слишком родной. Он желал, чтобы она рассыпалась в воздухе, как и все предыдущие. Но девочка явно не собиралась рассыпаться. Уразумев, что он не горит желанием поддерживать с ней беседу, она спрыгнула с кресла и принялась бродить по комнате, не решаясь, правда, подходить к нему близко. Наки рассматривала предметы обстановки, активно их комментируя:

— Черные окна — интересный подход к фильтрации солнечного света, я бы даже сказала, кардинальный… Ой, какая милая фарфоровая собачка! Только отчего она кислотно-желтого цвета? Наверное, тот, кто ее делал, страдал отсутствием вкуса, как и ты… А это кто?

В руках у нее была фотография Лели — единственная, которая осталась у него после ее смерти.

— Не трогай! — Он хотел это прокричать, но вышел затравленный злобный шепот.

— А, понятно — это та, из-за которой ты остался здесь. Там она была не такая, поэтому я и не узнала… А где она сейчас? Думаю, она фиговая хозяйка, раз допускает такой бардак в квартире.

Наки презрительно сморщилась и провела пальцем по портрету, очерчивая овал лица.

— Она умерла. Поставь, пожалуйста, фотографию на место.

Алексей испытывал дикое желание придушить девчонку или стукнуть головой об стену. Но, как ни странно, эта эмоция была скорее приятной: она разбудила его, рассеяла затхлое оцепенение, в котором он пребывал столь долго.

— Как?.. — Казалось, наглая девчонка растерялась. — Но ведь я лишь хотела ее припугнуть… Думала, тебе с ней плохо.

— Да, мне с ней было плохо. Без нее же… Взгляни на грязное пьяное безногое чмо, что перед тобой. И вопросов не будет.

Наки подошла вплотную к его инвалидной коляске.

— И ты ждешь ее здесь? Не пробовал поискать в другом месте? Думаю, сюда она вряд ли вернется.

— О чем ты говоришь? Она умерла пять месяцев назад. Ее больше нет.

— Дурачок! Зачем ты вытащил меня из иллюзорного рая? Чтобы самому застрять в иллюзорном аду? Это что, такая предельная степень мазохизма, которое, видимо, у вас здесь в моде?

Он заторможенно повторил:

— Ее больше нет. Она умерла.

— А ты сам-то живой? А я? Может быть, я замерзла в тот день, когда уничтожили мое селение. Или же меня нашли и убили. А Гоа — погиб от голода возле тела своей матери. Откуда ты знаешь, что это не так?

— Я знаю одно: и ты, и Гоа мне кажетесь. На самом деле вас не существует. Это всего лишь галлюцинации.

— А разве галлюцинация может сделать вот так? — Наки положила ладонь ему на лоб, и он почувствовал ее вес и тепло. — Как бы там ни было, тебе теперь есть, кого искать. Может быть, твоя девушка ждет тебя в Алуно, как ждет меня там моя сестра. Или в каком-нибудь другом прекрасном месте. Пойдем, а? Ну, неужели тебе не надоело здесь? По-моему, тут на редкость противно и скучно.

Алексей ощутил тяжелые когтистые лапы на своих плечах. Похоже, Гоа его все-таки признал и теперь, тихонько подкравшись сзади, вылизывал затылок. От его горячего шершавого языка шли волны тепла, согревающие все тело — до самой души.

— Наки, я не могу уйти, в любом случае. Я пробовал, и не раз. У меня ничего не выходит. Да и посмотри, на кого я похож — даже ходить не могу. А лицо? Неужели ты не видишь, что я стал совсем другим? Поразительно, как ты вообще узнала меня.

— Я не очень понимаю, почему ты сидишь в этом идиотском кресле с колесами. Ты выглядишь вполне здоровым. А насчет внешности — на, посмотри! — Она сняла со стены зеркало. — Кажется, ты и здесь, как обычно, что-то напутал!

Он вгляделся в свое отражение. Серый — он снова стал стальным. Матовые глаза. Жесткие губы. Он потянулся к макушке, и ладонь запуталась в густых пепельных прядях.

Алексей рассмеялся.

— Ну вот, опять придется привыкать к себе — такому! Так не честно.

Девочка звонко подхватила его смех, а Гоа радостно заскакал по комнате, грохоча опрокидываемыми стульями.

Дийк рывком поднялся на ноги, радостно ощущая натяжение мышц и хруст суставов. Взяв со стола почти пустой тюбик с краской, нажал на него посильнее и нарисовал на паркете круг.

— Ничего, что это не мел? — поинтересовалась Наки, прыжком перемахивая за блестящую, остро пахнущую черту.

Гоа опередил ее и уже прижимался к правой ноге хозяина.

— Какая разница? — легкомысленно отмахнулся промир.

Девочка протянула ему фотографию Лели, которую до сих пор держала в руках.

— Вдруг случится так, что ты забудешь ее лицо. И как же тогда ты ее найдешь?

— Ты как всегда права, моя мудрая малышка.

Он взял фотографию и крепко зажмурился…

Его обнаружила Наталья, на следующий день. Он лежал на полу возле опрокинутого инвалидного кресла, в неровном круге, нарисованном черной масляной краской. Ладонь сжимала фотографию Лели, на лице застыла улыбка.

Похороны устроил Станислав. Он же был единственным, кто на них присутствовал, кроме гробовшиков и нанятого им священника. Он колебался какое-то время, не вызвать ли из Ужгорода мать и жену (ставшую наконец вдовой), но решил, что успоший вряд ли бы одобрил такое.

Собравшиеся слегка удивились фразе, которой Станислав сопроводил первую горсть земли, ударившуюся о крышку гроба:

— В добрый путь, странник. Пусть дорога твоя будет длинной, но легкой…