Он смотрел на нее снизу вверх, сквозь толщу океанской воды, но даже так она бесконечно раздражала его — своей холеностью и фальшью, лживо-понимающей улыбкой на красиво очерченных губах.

— Если я социально опасен — вызывайте санитаров и отправляйте в больницу. В отделение для буйных. Сам я туда не пойду.

— Ну, откуда такой негатив? Почему ты отвергаешь мою помощь, Алеша? Я ведь искренне пытаюсь тебе помочь. Если ты и опасен, то только для самого себя. И конечно, ничего против твоей воли я делать не стану. Да и прав у меня таких нет. Пойми же, так дальше нельзя! Тебе надо как-то устраивать свою жизнь. Хотя бы найти работу — на пенсию по инвалидности не проживешь.

— Мне вполне хватает пенсии. Ем я мало, за квартиру платить не приходится.

— Я слышала, что квартира снята на два года. А что будет потом, когда контракт закончится? Если ты не соберешься сейчас, не совершишь волевое усилие, потом сделать это будет намного труднее.

— Я сам смогу о себе позаботиться. И сейчас, и потом.

Разговоры с Натальей давались ему с огромным трудом. С психиатром он старался сохранять ясность суждений и речи. Он не очень-то доверял ее словам, что против его воли никто не станет забирать его в больницу. Наталья запросто вызовет санитаров и с чувством выполненного долга спровадит его туда, где его будут накачивать сульфазином и аминазином и привязывать ремнями к койке. Она сделает это, не задумываясь, стоит ей увидеть воочию приступ его безумия. А они случались все чаще. Во время подобных приступов он мог забыть человеческий язык и подвывать по-собачьи или глухо мычать.

Наталья была права: опасности для окружающих он не представлял. Вся агрессия обращалась вовнутрь, на себя самого. И еще, как ни странно, ни разу он не подумал о смерти, как об избавлении. Ни разу не пожалал ее. Потому, видимо, что подсознательно давно понял: смерть не есть избавление, не есть покой. Как и кома. Всего лишь продолжение пути — бесконечного и бесцельного.

Он забыл, как выглядят улицы, деревья, как пахнут молодые тополиные листья. Еду заказывал на дом по телефону, уже готовой, чтобы не ползать лишний раз на кухню. У него отросли волосы и борода, но как он выглядел, ему было неважно — он давно не приближался к зеркалу. Спал не раздеваясь, в свитере и джинсах. Оттого что ползать все-таки приходилось — в туалет, они быстро обтрепались, и с виду он не отличался от классического бомжа.

Дважды дал знать о себе Станислав.

Первый раз — в конце апреля, но не лично — пара молчаливых мужиков втащила в его квартику инвалидное кресло. Удобное, европейского производства. Отпала нужда ползать, но Алексей и не подумал благодарить: по большому счету, ему уже ничего не было нужно и важно. Он даже не стал переодеваться из своего рванья.

Второй раз Станислав пришел уже сам, в мае. Они не виделись с той единственной встречи в больничной палате. Он ничуть не изменился — такой же ухоженный, со вкусом одетый, насмешливо-равнодушный.

Поздоровавшись и не проронив ни слова относительно закрашенных окон, он поставил на стол два больших пакета и принялся выгружать еду.

— Я не нуждаюсь в подачках!

Станислав не ответил. Вывалив все, он присел на стул и закурил.

Алексей подкатил к столу и принялся заталкивать коробки и пачки обратно в пакеты.

— Забери! Мне тяжело лишний раз спускаться до мусоропровода.

— Кресло ты взял.

Алексей рывком вышвырнул тело из металлической конструкции, больно ударившись локтями об пол.

— Выкатывай!

— Гордый, значит. Гордый, но слабый. Забавное сочетание, не находишь?

— А твое-то какое дело? Если ты пришел выселить меня — что ж, я готов. Забирай ключи. Правда, стоило сообщить заранее.

— О чем ты? Не в моих правилах нарушать данное раз слово. Квартира твоя — еще в течение полутора лет, — Станислав протянул руку и, подождав, пока валявшийся на паласе Алексей с неохотой ухватится за нее, помог водрузиться в кресло. — Так-то лучше. Смотри, что я принес! — Он выловил из груды продуктов бутылку дорогого коньяка. — Может, посидим, как мужчина с мужчиной?

— Зачем тебе это? Прости, никак не могу уловить твоих мотивов.

— Почему бы тебе не поверить, что я просто заработался, устал и хочу расслабиться? Хочу выпить в компании хорошего и неглупого человека.

— Я не верю тебе.

— Мне, собственно, плевать, веришь ты или нет. Разливать ты будешь? Или мне этим заняться?

Алексей не ответил. Неторопливо откупорив коньяк и сходив на кухню за стаканами, Станислав разлил золотистую жидкость.

— Вообще-то, я не совсем искренен: повод есть. Полтора года поисков все-таки увенчались успехом. Пришел ответ на один из многочисленных запросов. Из Ужгорода. Оказывается, ты оттуда — а по говору не скажешь. В наш город приехал по делу, но на вокзале увели все деньги и документы. А тут и я подвернулся — со своими проблемами и взбесившимся мерсом… Ты здесь лишь полдня обитал — потому и знакомых завести не успел.

— Как скучно и не романтично, — усмехнулся Алексей. — Я-то надеялся на что-нибудь острое и криминальное.

— Увы. Вполне законопослушный гражданин оказался. В Ужгороде у тебя мать. И жена — она, правда, вдовой себя уже считала. Но замуж еще раз выскочить не успела. Зовут тебя не Алексей Лазарев, как можно догадаться. Настоящее имя…

— Стоп! — Алексей ударил кулаком по столу, так что недопитый коньяк взметнулся в стаканах. — Не смей называть мне мое прошлое имя. Меня зовут Алексей. А до этого звали Дийк. Иных имен нет и не будет.

— Чудак, ты не понимаешь. Ты не безродный больше, не жалкий бомж. У тебя есть родной город, мать, жена. Свое дело, свой дом. Тебя зовут…

— Я же сказал, ни слова! Ты плохо понимаешь по-русски?!..

— Объясни. Вдруг да пойму?

— Хорошо. Считай меня исключительно благородным: не хочу навязывать на шеи матери и жены спившегося инвалида. Подходит такое объяснение?

— Вполне.

— На самом деле эгоизма в этом больше, чем альтруизма: не хочу никаких обязательств, никаких связей и привязанностей. Не хочу знать, что было у меня в прошлом: скольких я обманул или предал. К черту! Мне хватает настоящего…

Алексей плохо запомнил окончание этого вечера. В памяти остались смутные обрывки разговоров. Кажется, пару раз накатило безумие, но Станислав не обратил на это внимания или умело скрыл свою реакцию. Еще он вроде бы ударился в пьяные воспоминания о своих странствиях, но даже тут собутыльник не кинулся к телефону набирать заветный номер «03».

Проснувшись, Алексей обнаружил себя головой на столе, разоренном и замусоренном. Гостя не было. Все тело затекло и нещадно болело — кроме ног, которых он как всегда не чувствовал.

Превозмогая похмельную ломоту в затылке, Алексей задумался о своем спонсоре. Интересно, зачем он с ним возится? Чего добивается на самом деле? Возможно, он просто хороший человек. Настолько хороший, что пытается это скрыть, изображая насмешливое равнодушие. В любом случае, с ним эта исключительная доброта пропала попусту. Известие о том, что у него есть имя, семья и родина, ввергло в ужас. Алкогольная же разрядка — не принесла ни облегчения, ни просветления. Зря только Станислав потратил коньяк и свое дорогое время.

Мертвым нельзя помочь. Их нельзя воскресить, нельзя сделать теплее или счастливее.

Но, с другой стороны, разве мертвые могут испытывать боль? Такую БОЛЬ…

После закраски окон у него осталось немного черной краски. Алексей выдавил ее на ладони и принялся ставить отпечатки левой и правой пятерни на всем, что попадалось под руку: стенах, диване, кастрюлях, собственном лице. На этот раз все совершалось не в приступе безумия — он вполне сознавал, что делает. Мрачный растопыренный отпечаток — метка беспросветного отчаянья — как нельзя лучше подходил к его состоянию.

— А ты, я смотрю, развлекаешься! Здорово ты придумал. А можно мне тоже? Только черную краску не хочу, мне бы что-нибудь повеселее — оранжевую, например. Или розовую.