Приняв решение ехать в Москву, Василий Романович уже спокойнее отнесся к своему вынужденному затворничеству и незаметно заснул вновь. Уже без гадких сновидений.

Лиза уложила Вероничку, а новую куклу поставила на видное место, чтобы, засыпая, девочка видела ее. До сих пор Лиза сама шила для своей дочки игрушки, а еще рисовала на картоне и вырезала кукол, а малышка рисовала им одежки. Дорогих игрушек в доме не было.

Лиза вышла к Андрею, села за стол и отпила из бокала шампанского. Наступила неловкая пауза, хотя им было о чем поговорить. Но именно сейчас все темы куда-то делись, не шли на ум.

Безусловно, Лизу удивило появление Андрея. И насторожило одновременно. А он смотрел на нее открыто, не скрывая восхищения, что тоже смущало, потому что раньше он не вел себя так. Нет, разумеется, Лиза чувствовала, что нравится ему… Да и он нравился ей – человек-то хороший. Но это еще не повод. Однажды ее уже закрутил вихрь любви, а потом… осталась на бобах.

Вокруг Андрея и без Лизы девчат полно вертится – не пересчитать. Ходили слухи, что он захаживал сначала к одной из деревенских, потом к другой. Захаживал тайно, под покровом темноты, значит, не хотел, чтобы его посещения стали достоянием гласности. Только в деревне не спрячешься, быстро все становится известно. Сегодня к Лизе Андрей приехал открыто, машину оставил у ворот. Уже завтра об этом будут судачить, но, кажется, его не волнуют разговоры. А Лизу волнуют. Не может же он по-настоящему увлечься тридцатилетней женщиной? Для мужчины тридцать два года – это, можно сказать, начало жизни, а для женщины тридцать… Разве что в полюбовницы он ее наметил. Но Лизу не устраивает статус любовницы.

– Лиза… – произнес наконец Андрей проникновенно.

– Я постелила тебе в моей комнате, – поспешила она пресечь то, что витало в воздухе. – А сама лягу с Вероничкой.

Он усмехнулся, хитро сощурив глаза. Подлил себе коньяка, а Лизе шампанского, и… они вдруг разговорились. Лишь под утро разбрелись по комнатам.

Два дня спустя, рано утром, Черкесов трусцой – заодно и согрелся! – добежал до станции, сел в электричку и через сорок минут приехал в Ростов-на-Дону. Был он голоден, как бездомный пес, поэтому прежде выпил кофе и проглотил две сосиски в кафетерии, насладившись наконец вкусом хлеба. А потом решительно двинул на рынок.

Черкесов встал у ларьков с одеждой, набросив дубленку на плечи, а часы держал в руке. Людей было немного. Видимо, все еще праздновали, имея запас продуктов, а мимо промышленных товаров вообще редко кто проходил. Несмело, стыдясь – хотя его мало кто знает в этом большом городе, да и не ходит городское начальство по рынкам, – Черкесов протягивал часы прохожим. Один паренек остановился, спросил, сколько стоят.

– Две тысячи, – заикаясь, произнес Черкесов.

– Офонарел? – хмыкнул парень и потопал дальше.

– Но они стоят пять тысяч долларов!.. – хрипло крикнул вдогонку ему Черкесов. – А я за две… рублей…

– Эй! – выглянула из ближайшего ларька продавщица, отодвинув рукой свитера и кофточки. – А ну иди отсюда! Ишь, придумал! Втихаря возле меня толкать краденое… Пошел, пошел, а то милицию позову! Эй, милиция…

Ну и бабы есть на свете! Прямо как теща! Вот кого убивать следует. Черкесов, чувствуя себя униженным и оскорбленным, поспешил удалиться от сварливой мегеры. Он бродил по рынку, боясь остановиться. Наконец набрел на продавцов турецкими товарами. Тут-то и пришла в голову мысль: он подошел к девушке, закутанной в пуховый платок, обутой в валенки, пританцовывающей от холода.

– Купите у меня дубленку, – предложил Черкесов.

Она окинула его взглядом с ног до головы, осмотрела дубленку, спросила:

– А сам-то в чем ходить будешь?

– Куплю что-нибудь попроще. Видите ли, я нездешний… меня ограбили, я вынужден… пожалуйста… недорого продам. Она новая.

– Щас позову хозяина.

Она скрылась в недрах ларька, завешанного дубленками, кожаными пиджаками и пальто. Через минуту вышел низкорослый кавказец, жуя в зубах спичку. Держа руки в карманах, он обошел Черкесова, затем равнодушно произнес:

– Чей товар?

– Мой, – ответил Черкесов.

– Кто делаль товар?

– А… где сшита… Франция.

– Скока хатишь?

– Десять тысяч.

– Тири.

– Да ты что! Дубленка ж новая! Я и так даром отдаю! Мне купить надо взамен что-нибудь и добраться до Москвы… Билет стоит полторы штуки.

– В купе. А ты паедь плацкартом и не фирмений поезд, – нагло заявил торговец.

– Тогда шесть, – насупился Черкесов. – Не хочешь, продам в другом месте.

– Четири тисача.

– Пять! – разозлился Черкесов, ругая про себя кавказца: «Чурки чертовы, так и норовят русского человека объегорить, а еще нас не любят».

Сошлись на четырех с половиной тысячах, Черкесов скинул дубленку. Предложил торговцу и швейцарские часы, но тот предложил за них всего пятьсот рублей, что было просто невозможно. Решив продать часы в другом месте, Черкесов получил деньги, вприпрыжку помчался искать курточку. Нашел более-менее подходящую, на искусственном меху и с капюшоном. Примерно в такую курточку был одет несчастный погибший Федька. Черкесов раньше не то что не надевал подобное тряпье, но даже никогда и не подходил к рядам, где им торгуют.

Теперь предстояло попасть на поезд, а документов-то нет… Оставался один выход – ехать на вокзал и просить проводников подвезти, те документы не спрашивают. Черкесов сел в трамвай и добрался до вокзала, снова выпил горячего кофе и слегка отогрелся. Купил нормальные сигареты, Алкины курить он не мог, впечатление такое, будто одни ароматизаторы вдыхаешь. Но теперь он экономил – купил сигареты без фильтра. Вышел на улицу покурить. И вдруг…

– Предъявите ваши документы, – кто-то тронул его за плечо.

Черкесова обдало жаром, а перед глазами все поплыло. Он оглянулся, увидел двух молодых откормленных ментов. Это называется – стопроцентное невезение! Собственно, почему ментам не попросить документы? Рожа у Черкесова заросла щетиной, вид удручающий.

Один из милиционеров вежливо повторил просьбу и добавил:

– Мы не потому просим вас предъявить документы, что вы похожи на Хаттаба, просто положено проверять.

– Видите ли… – начал осторожно Черкесов. – Меня ограбили. Забрали вещи, документы…

– Та-ак… – протянул первый мент. – Значит, документов не имеется.

– Я еду домой, – начал объяснять Черкесов, надеясь все же, что его не задержат, но тут же услышал суровое:

– Пройдемте с нами.

Черкесов понуро поплелся за ментом, второй шел сзади. Прошли несколько метров, и тут, сам от себя не ожидая такого, Черкесов сорвался с места и побежал. Менты рванули за ним. Черкесов пробежал вдоль вокзала, но за остановкой троллейбусов его настигли, ведь он сильно ослаб, затащили за какой-то закрытый киоск.

– Ах, ты падаль вонючая… – прошипел первый мент и ударил Черкесова под дых.

Напал и второй. Они поупражнялись на Черкесове в боксе, а когда тот свалился на землю, били ногами. Затем обыскали. Забрали все деньги, шапку, мобильник, сняли часы. Пнули еще напоследок и ушли, пригрозив:

– Попробуй вякни, паскуда. В обезьянник определим, там тебе и вовсе потроха отобьют.

Черкесов лежал на заснеженной земле, пока не утихла немного боль в теле. Сел. И заплакал. Он плакал беззвучно и горько, утирая кровь с лица. Все, прощай, Москва, прощай, помощь приятеля. Хотя чем тот мог помочь, Черкесов плохо представлял. Так, рисовал, успокаивая себя, радужные картинки, подпитываясь надеждой. Он плакал, потому что очутился в безнадежном положении, потому что стал никем, потому что незнаком с тяготами жизни обычного человека. И было ему ужасно жалко себя. Мелькнула мысль: хорошо, что он не взял с собой пистолет, оставил его в отцовском доме. Нашли бы его менты – еще бы хуже, наверное, было. Он замерз, страшно замерз. Тяжело поднявшись, Черкесов натянул на голову капюшон куртки, поплелся на пригородный вокзал, сел в электричку и зайцем вернулся назад, в Гороховку.