«Неужели я для этого родилась? — думала Нора. — Чтоб сидеть в лесу в шоколаде и пялиться в стену? Вряд ли для этого. А для чего тогда? Хрен его знает. Вот Толик всегда точно знал, для чего он родился», — подумала Нора и еще прежде, чем сообразить, что именно она скажет Толику, нашла в телефоне его номер, который автоматически переносила в записную книжку каждый раз, когда сама меняла телефон, и нажала на зеленую кнопку.

— А я женился, Норка, — с ходу похвастался Толик, не особенно удивившись звонку.

— Как женился? На ком? Давно?

— Год назад. На девушке из общежития. Ты ее не знаешь.

— Но мы же договаривались, что друг друга на свадьбу пригласим! Ты забыл? — возмутилась Нора.

— Слушай, я о тебе даже и не подумал, если честно, — виновато сказал Толик. — А ты зачем позвонила? Поздравить меня?

— Нет, я просто так позвонила. А с чем тебя поздравлять?

— А ты и не слышала, да? Наша партия вчера выиграла выборы в Городскую Думу. Мы ее создали два месяца назад, эту партию, и уже выиграли выборы! Все только про нас и говорят. Главная политическая сенсация!

— Не-а, не слышала, если честно, — призналась Нора.

— Конечно, откуда ты услышишь? Разве вы, москвичи, интересуетесь провинцией? У вас новость из региона только за большие бабки в эфир пойдет. Если, конечно, не теракт у нас какой-нибудь или Путин к нам приехал. Вы же думаете, что единственная дорога, которая ведет из Москвы — это дорога в Шереметьево два.

— Ладно, не ори, — сказала Нора, узнавая Толика. Ей показалось, что в его голосе совсем ничего не изменилось, разве что пропали наивные интонации юноши, вызывающего весь мир на дуэль, зато появились пугающие интонации взрослого, уверенного в своей правоте.

— Как партия твоя называется?

— «Россия для русских»! Это я придумал. Я — зампред по молодежной политике.

— Понятно, — вздохнула Нора. — А Янкельмана ты в итоге убил?

— Нет, конечно, ты что, с ума сошла? Мы добились, что его посадили. Очень надолго.

— Ясно, — сказала Нора, вспоминая, как она не любила, когда Толик говорил «мы». — А теперь какие у тебя планы?

— В Москву выбираться! Выходить, так сказать, на федеральный уровень.

— А. Ну-ну. Будешь как я.

— Не, Нора, как ты я не буду точно. Ни при каких раскладах, — сказал Толик, и Норе послышалась в его голосе какая-то новая насмешливость, которой раньше никогда не было.

«Позвоню тогда уже и Марусе, — подумала Нора, когда они с Толиком попрощались. — Пусть добивает, что ли».

— Привет, это Нора.

— Господи, Норка, если бы ты сказала, что это клоун Буба, я удивилась бы меньше, — сказала Маруся.

— Что у тебя новенького?

— Новенького? Да практически все! Ребеночка вот родила.

— Правда? И как?

— Сначала ужасно. Особенно первый день. Только он выполз, врачи его сразу приносят под рыло тебе — и хрясь в морду — давай, типа, сиську, чтоб он там молозива нажрался. Потом в палату приходишь — там, как в дурном борделе, сидят бабы в белых чулках, мнут сиськи. Ужас! А сейчас ничего. С Бобом развелась.

— Почему?

— Да хрен его знает. Не сошлись. Зато теперь у меня любовник — красавец. Болгарин! Асфальтоукладчик! А ты-то как?

— Обслуживаю правящий режим, — ответила Нора. — И шакалю по разным посольствам тоже.

— Что — одновременно и то, и другое?

— Прикинь! Сама удивляюсь.

— Я всегда знала, что ты далеко пойдешь! — сказала Маруся. — И что, нравится тебе в Москве?

— Безумно. Хожу на работу, от которой тошнит, люблю человека, который женат. В общем, неплохо устроилась, — сказала Нора.

— И чего, тебя это не парит?

— Ужасно парит!

— А почему ты это терпишь?

— Хрен его знает. Потому что любовь, типа. И потому что так получилось.

— Ладно, Норка, не гони. Я тебя знаю, ты не такая.

— Оказывается, такая.

— Ты же никогда такой не была!

— Оказывается, была. Просто я об этом не знала.

В этот день Нора так и не вышла из дома.

А Борис провел вечер в офисе на Садовом с другом детства Володей — с тем, который рассказывал, как Данила ходил на марш Недовольных. Месяц назад Володя развелся с женой ради юной любовницы. Позавчера любовница объявила ему, что уходит к модному режиссеру, с которым он сам же ее и познакомил.

В офисе на Садовом было темно и накурено. В отдельной комнате Борис и Володя вяло следили за телодвижениями ансамбля киевских второгодниц. Второгодницы были в бикини и без.

Отхлебнув виски, Борис долго и безучастно смотрел, как одна крутилась вниз головой вокруг скользкой палки. Другая села ему на колено, отводя от лица пушистые волосы, взяла со стола стакан и выпила, не сказав ни слова. Борис машинально погладил ее по натянутой коже бедра, глядя куда-то — то ли вдаль, то ли вглубь.

Володя тоже молчал. Потом он вдруг как будто проснулся и спросил:

— Борь, а чего ты Норку к себе не заберешь? Алинка же с концами ушла.

— Она вернется. Она один раз уже уходила. В Абхазии решила пожить, представляешь? А теперь вот в Америке решила пожить. Просто руки не доходят за ней смотаться.

— А зачем? Ты же Норку любишь. Ты иногда на нее так смотришь, что я даже завидую. Я на Лику, наверное, тоже именно так смотрел.

— Ну и что? Я Алину тоже люблю.

— Как можно любить двух одновременно? Не понимаю.

— А я не понимаю, как можно любить одну, — сказал Борис, хлопая второгодницу по попе. — Иди, ласточка, потанцуй немножко, — сказал он ей. — Алина — родной человек. Хотя и Норка уже тоже родная, конечно. Но с Алиной мы с юности вместе. Ее жалко. Мне с ней бывает интересно поговорить, и я знаю, что некоторые вещи только она поймет — из всех моих знакомых. Поэзия там, проза, живопись. Я же тоже не хуй с бугра — а тонкой интеллектуальной организации человек. Мне бывает нужно с кем-нибудь и на выставку сходить, причем так, чтобы девушка Тернера от Айвазовского отличала. И Одена почитать перед сном опять же. Ты же, наверняка, об Одене только по переводам судишь, а переводы — говно! Ты в оригинале-то небось не читал, правильно?

— Борь, я и переводы не читал, — сказал Володя, прикуривая сигару.

— Ну вот видишь! Что и требовалось доказать. А Алина — читает в оригинале. Вот она прибежала как-то, еще до Америки — вся взволнованная такая. «Что, — говорю, — опять случилось?» «Я, — говорит, — случайно обнаружила, что в «Чапаеве и Пустоте» в начале — сплошные «Окаянные дни»! Все детали оттуда, все самое лучшее». Показала мне куски — действительно, один в один! А Нора вообще не поняла бы, о чем речь. С другой стороны, ты же знаешь, какая Алина — может по полной загрузить трагедией жизни и смерти. Тени своей боится. А Норке на жизнь и смерть наплевать. И это меня самого отвлекает от жизни и смерти — понимаешь? Но поговорить, конечно, особо не о чем с Норой.

— Ну и зачем тебе тогда Нора?

— Ну, Нора! Нора — это драйв, фейерверк. Мне от нее жить хочется. И трахается, как кошка. Слушай, ты же оперу любишь? И футбол любишь. И одно другому не мешает, правильно? Ну вот, считай, Алина — это моя опера, а Нора — это мой футбол. И жизнь моя без этих трех блаженных дней была б печальней и мрачней бессильной старости твоей, — продекламировал Борис, улыбаясь. — В смысле, без двух этих баб чего-то бы мне не хватало.