От жизни тошнит. Особенно если выпить. Борис очень остро чувствовал, от чего богатые и знаменитые не вылезают из реабилитационных центров и кончают с собой молодыми. Он мог бы по этому поводу докторскую защитить.

Разве стоили эти шкуры и эти яхты неповторимых дней и часов единственной молодости? — думал теперь Борис. Как же было глупо так быстро нестись по жизни! Как будто поехал в отпуск покататься по весенней Италии и всю дорогу гнал сто пятьдесят, так что ничего и не увидел.

Много лет Борис видел в жизни только цель. А все, что в ней было кроме цели, неслось смазанным пейзажем мимо. Откуда же мог он знать, что этот пейзаж, которого он не разглядел, на самом деле лучше и интереснее цели?

Как многие жертвы подобного мошенничества судьбы, обещавшей много, давшей даже больше, но укравшей способность наслаждаться, Борис теперь находил развлечение только в новых романах. Женщины хотя бы изредка бывали разными. Где-то в глубинах бессонных ночей, как уродливая вялая рыба с канала Animal Planet, ворочалась мысль, что и женщины все одинаковые, и в жизни вообще не осталось ничего увлекательного, но эта рыба таилась пока глубоко. Встреча с Норой ее спугнула и прогнала еще глубже.

— Отличная сучка, — еще раз причмокнул Борис. В эту секунду он был как никогда далек от самоубийства.

Борис разглядывал тяжелые шелковые шторы, спускавшиеся с потолка на пол, и почти мурлыкал. Он чувствовал, что, кажется, снова, как самолет в грозу, влетел в романтическое увлечение. Случилось это, как всегда, неожиданно, и предстоящая упоительная турбулентность уже захватывала дух.

Что его так особенно зацепило в Норе, Борис даже сам бы не смог себе объяснить. Ну, красивая. Ну, молодая. Нос длинноват. Волосы, правда, отличные. Но не в этом дело. Дерзкая девка удивительно. Как та лыжная трасса в Колорадо, на которой он сломал ногу прошлой зимой и на которую первым делом полез опять, когда сняли гипс.

И еще кое-что поразило Бориса в Норе. Кажется, она совсем не старалась ему понравиться. Даже, кажется, этого не хотела. С таким он не сталкивался уже много лет.

Борис еще помечтал о том, как будет стягивать с Норы джинсы дня через два, не позже, и нехотя поднес к уху давно трезвонивший мобильник.

На том конце провода говорила женщина:

— Ты где?

— Что случилось? — ответил Борис. — Почему ты не спишь?

— Мне с тобой нужно поговорить. Я сегодня была в таком месте… Мне сказали… А ты мне не звонил целый день, хотя ты обещал… Я ждала опять, целый день только и думала, не дергала тебя, опять…

— Ну, слушай, ты же знаешь, что у меня дела, я же предупреждал тебя, что не нужно со мной ехать, что я буду занят. Но ты же очень хотела поехать со мной, — Борис начал привычно раздражаться. — Давай спи, целую.

Борис отключился.

Женщина опустилась на стул возле зеркала и оцепенело посмотрела на себя. Она машинально отметила потекшую тушь, оплывший контур лица и новую тень на щеке у виска. Еще год назад этой тени не было, а теперь появилась. «Как я быстро старею», — подумала женщина, закрыла лицо руками и тихо заплакала.

Гадалка Эльвира ни за что бы в это не поверила, но Алина действительно была женой Бориса, и душа ее сейчас бессильно металась в начинающем рыхлеть теле, оттого что муж снова был где угодно, но только не рядом с ней, даже в этот день — в годовщину их свадьбы — в городе, где семнадцать лет назад они познакомились…

…По аллее пыльных платанов бежали трусцой люди в трусах. Старички, примостившись на лавочках, читали «Правду». У автомата с газировкой стояла потная очередь. С автомата свисала веревочка. Когда-то к ней был привязан стакан, но его украли. Горожане, выходя из дома гулять, брали стаканы с собой.

Белокожая девушка сидела на лавочке, сосредоточившись на том, чтобы не разрыдаться на глазах у прохожих. Она хотела пить, ее нежное тело страдало от солнца, как от плетей, и ей было негде жить.

Аллею окружали дома, на каждом из которых висела табличка «сдается комната». Но не было такой силы, которая заставила бы девушку преодолеть природную робость, открыть калитку и кликнуть хозяев.

Алина впервые приехала отдыхать одна. Родители почти силой выпихнули ее из их московской квартиры, заставленной стеллажами хороших книг. Алинину маму — бывшую старосту курса — беспокоила дочкина беспомощность. «Вот поедет и научится, наконец, сама принимать решения», — сказала Алинина мама Алининому отцу. Алину посадили в самолет и отправили в Адлер.

Кожа на коленках стала красной от солнца. Алина встала с лавочки и двинулась неизвестно куда. И вдруг услышала:

— Эй, ты чего тут ходишь третий раз мимо нашей калитки? Тебе комнату надо?

— Надо! — быстро сказала Алина, готовая броситься в ноги окликнувшей ее девушке.

Девушка выглядела ровесницей, только намного шире в груди и в бедрах и очень загорелая.

— Ну, заходи! Вот странная — ходит туда-сюда, — сказала девушка и прищелкнула языком: этим она хотела сказать: «Ну и люди бывают. Ничего не понимают, прямо как дети».

Девушку звали Лиана. В спальне Лианы пустовала кровать, освободившаяся после долгожданного замужества старшей сестры, не очень удачного. Туда и определили Алину.

Девушкам было по восемнадцать лет, поэтому через три дня они стали лучшими подругами. Алина рядом с Лианой чувствовала себя увереннее в этом чужом непонятном городе, а Лиане было приятно покровительствовать ничего не понимающей в жизни Алине.

Первым делом Лиана выкинула Алинины гольфы, спрятала старомодные босоножки и выдала ей пару своих шлепанец. Потом потащила ее на море и заставила нырять с волнореза до тех пор, пока Алина не стала уверенно входить в воду не только солдатиком, но и головкой. Девушки сдирали с илистых стен волнореза жирных мидий, царапая в кровь колени и пальцы. Жарили их на закопченном противне прямо на пляже и ели руками.

Лиана учила Алину вымачивать в мыльной воде обрывки полиэтилена, а потом плести из них модные сумки и, прячась от милиции, продавать отдыхающим за очень большие деньги. Денег хватало на то, чтобы бегать в кино — по третьему разу смотреть «Крокодила Данди» и по десятому — новый индийский фильм про любовь.

Дату показа индийских фильмов киномеханик из клуба согласовывал с жителями поселка, чтоб не совпало ни с чьей свадьбой. Иначе как разорвутся люди — на свадьбу идти или на фильм?

Девушки подружились так, что не могли понять, как они вообще раньше могли жить друг без друга. Лиану не смущало даже то, что соседские мамы молодых неженатых парней стали слишком часто говорить о ней неодобрительно. Связалась с бздышкой, таскает ее за собой. Совсем не думает, что люди скажут. И что у них может быть общего? Этой белобрысой отец, наверно, даже краситься разрешает и короткие юбки носить. Если вообще у нее есть отец, потому что если бы он был, то не отпустил бы незамужнюю дочку в Адлер.

То утро в доме у Лианы начиналось так, как по сей день начинаются летние утра в сотнях раскиданных по побережью двориков. Кудахтали куры, грызлись собаки. Женщины дома варили кофе, мели, убирали, стирали, рвали петрушку и кинзу, тушили фасоль с чесноком и аджикой.

Вдруг открылась калитка, и во двор вошел молодой бог. На плече бог нес черную сумку с надписью «Адидас». Его рваные джинсы были в пыли. Он был на несколько лет старше Лианы с Алиной — девушкам он показался совсем уже взрослым мужчиной.

Машинально поправив рукой волосы, Лиана выскочила к калитке и затараторила:

— Тебе комната нужна? Заходи-заходи, садись, мы как раз завтракаем, вот стул, или лучше на кресло, давай сумку, я сразу в комнату отнесу, у нас и горячая вода есть, и дешевле, чем у Татулянов, до моря три минуты.

Бог, не успев опомниться, понял, что он, кажется, нашел комнату.

Лиане не повезло: бог предпочитал блондинок. Он приехал в понедельник, в среду целовался с Алиной на волнорезе, в пятницу лишил ее девственности, а в воскресенье они вернулись в Москву и подали документы в ЗАГС.