«Грязная свинья! Заткнись навсегда!»

Сбоку от ворот ты увидела плиту из черного мрамора, на которой белой краской были нарисованы свастика и звезда Давида. Ты догадалась, что это и есть папина могила. Кто-то вывел на ней два символа: нацистский и еврейский.

Здесь, на кладбище, присутствовал папа, которого ты не знала.

Хотя папиных останков тут не было – только папино имя, выбитое на камне, все равно сюда наведывались непрошеные гости. Твоя мама называла папу негодником, но в ее словах чувствовалась любовь. А на папиной могиле и намека на почтение к умершему не ощущалось, – ничего, кроме неприкрытой ненависти. Словно памятник дважды похороненному.

Ты полила водой папино надгробие и попыталась стереть надписи сухим бамбуковым листом – не получилось. Ты попробовала соскоблить надпись ногтями, подошвой туфли, камнями, но быстро поняла, что без растворителя не обойтись, и села на могильную плиту.

Странная у нас вышла встреча, – рассуждала ты. Мама называла папу негодником, осыпала его потоком ругательств, а увидела бы эту могилу – наверное, молча расплакалась бы. И может быть, даже подумала: хорошо, что он к нам не вернулся. Пока папы не было, он мог оставаться хорошим отцом. Он существовал только как красивое воспоминание маминой любви. Получается, что этот замороженный в морозилке маминой памяти папа до сего прекрасного момента дурил тебе голову. Дом, в котором жили вы с мамой, оказался всего лишь местом, где папа смог ненадолго расслабиться. Теперь у тебя не было никаких сомнений: за время своего отсутствия папа оказался втянутым в какие-то передряги. Ты и во сне себе представить такого не могла. Наивная дурочка! Стоя перед оскверненной папиной могилой, ты стискивала зубы и топала ногой от досады.

Может статься, что папу убил какой-нибудь урод.

Эта мысль пронзила тебя холодным ветром.

Нет, под этим камнем ничего нет. Значит, он жив. Говорят же: дурным людям на свете раздолье.

Ты приободрилась, достала из сумки «Лейку» и навела объектив на папину оскверненную могилу.

Собрав с могилы столько мусора, сколько смогла удержать в руках, ты потащила его к домику служителя и швырнула под ноги старику. Хотела упрекнуть его, мол, плохо исполняет свои обязанности. Старик с ненавистью посмотрел на тебя:

– Поди, родственницей Токива приходишься? Вот из-за их могил у нас покоя и нету.

Ты носила мамину фамилию, Фумио Цубаки. На папиной могильной плите было выгравировано: «Каору Токива». Мама называла папу, который не жил с вами, «Каору-сан». Ты тоже, подражая ей, говорила: «Интересно, где сейчас бродит Каору-сан, если он жив?» Мама в зависимости от настроения называла его «папа», «отец», «он», «этот», но для тебя привычным оставалось только «Каору-сан». Обращаться «папа» или «отец» было не к кому, и тебе казалось стыдным разыгрывать этот дешевый спектакль. Однако у тебя не было и тени сомнения в том, что Каору-сан – твой настоящий отец. Не будь отца, как бы ты, интересно, могла появиться на свет? Каору-сан напоминал экзотический фрукт, о котором ты слышала, но никогда не пробовала. Ты могла что-то объяснить словами, но собственных впечатлений у тебя не было. Этим Каору-сан, а точнее твой папа, дико раздражал тебя.

Иногда ты спрашивала у подруг: «Что ты чувствуешь, живя вместе с отцом?» Твои подруги жили со своими отцами под одной крышей, слышали их голоса, говорили с ними, вдыхали их запах. Они отвечали: «Он неряха», «От спины его тоской веет», «Он как карликовое дерево», «Он как буйвол», «Скучный», «Изображает вселенское терпение», «Он милый». Были и те, кто шутил: «Сдох бы поскорее». Все их слова звучали издалека. Они непосредственно общались с отцами, и ты завидовала их чувствам, которые они бережно хранили в себе и не могли толком объяснить чужому человеку. Тебя завораживали эти слова. – отцовская спина, голос, запах – все то, что вызывало какие-то особенные чувства.

Мама не только знала запах, голос, спину Каору-сан, она любила его. Сейчас эта любовь засохла наполовину, а ненависть вдвое разрослась, но мамино сознание было до отказа забито осколками Каору-сан. Что-то напоминало маме о его словах, о его жестах, и она, повинуясь порыву, рассказывала об этом своей дочери. В такие моменты на щеках у мамы появлялся румянец, голос дрожал от волнения.

«У Каору-сан всегда было непроницаемое лицо, – говорила мама. – Но он потел во сне, когда ему снились кошмары. Меня холод пробирал, а у него на кончике носа появлялись капельки пота…

Каору-сан иногда так пристально смотрел на людей – прямо сверлил взглядом. Спросишь его:

– Чего тебе? – а он, ничуть не изменившись в лице, пробормочет:

– Ты красивая. – А потом непременно добавит с ухмылкой: – Ради всех святых, ну, пожалуйста.

«Опять за свое», – думала я, но устоять не могла и всегда отвечала ему лаской…

Каору-сан – он как кит. – умрет, если не поплавает. Все время гнался за чем-то, убегал от кого-то. Где угодно бы прижился. Но не мог оставаться на одном и том же месте. Ему сейчас пятьдесят, если жив. Устал, наверное, бегать. Так что если повезет, скоро его поймают. Каору-сан наверняка хочет увидеться с тобой, Фумио. Только он, поди, и не догадается, что ты его дочь: такая высокая и красивая стала…

Мне часто снится, как Каору-сан возвращается домой – тихо, бесшумно. Я сплю в своей постели и вдруг пальцами ноги чувствую что-то колючее. Другой ногой хочу проверить, что это, и понимаю: это нога Каору-сан. Пальцы моей ноги касаются его волос…

Или однажды вижу – у парадного топчется бомж. Я спрашиваю его: – Вы к кому?

Он просит подать ему воды, я приношу ему воды со льдом и хлеб с арахисовым маслом, а он бормочет.-

– Ради всех святых, ну, пожалуйста. Тогда я понимаю:

– Ой! Каору-сан! Ты, как Улисс, возвратился домой.

И чего он боится? Пусть хоть бомжем стал, хоть якудза, пусть хоть из ума выжил – лишь бы вернулся».

Если даже папина могила вызывает такую ненависть, то нужно поскорее разыскать его самого, пока его и вправду не убили. Может, твое путешествие превратится в битву с теми, кто хочет стереть папу с лица земли. Твое путешествие только началось, но если, отчаявшись, ты вернешься в дом, где ждет мама, никто не посмеет осудить тебя. Ведь вас с Каору-сан связывают только кровные узы. Ты почти совсем не помнишь папу. Он для тебя, можно сказать, вымышленный персонаж. Но все же кровь гуще меда.

Или ты ревнуешь его к маме? Она любила настоящего Каору-сан, целовала его, ругалась с ним, носила тебя и даже, после того как он ушел, у нее было немало переживаний! Ты жалеешь ее, но на самом деле хочешь подобно ей почувствовать папу.

Твои ровесники табунами ходят вокруг тебя. Но в твоих глазах мелькает только смутный образ неизвестно куда канувшего Каору-сан. Подруги часто подтрунивают над тобой, пытаясь проследить, куда направлен твой взор: «Фумио одним взглядом может убить и папу, и якудза, и учителя».

Не отдавая себе отчета, ты нарисовала в своем воображении портрет отца, каким он тебе представлялся. Пятьдесят, если жив. Но выглядит не старше сорока. Он хорошо одет, спина у него прямая-прямая. Он вечно где-то витает – взгляд его устремлен вдаль. Он не из тех, кто постоянно вздыхает, он – человек солидный, но может и подурачиться, его любят дети. Ты пыталась совместить придуманный тобой образ мужчины средних лет с твоим папой.

Вспоминала потерянную папину фотографию. Он держал тебя, трехлетнюю – или тогда тебе было меньше? – на руках и улыбался. Ему было года тридцать четыре – тридцать пять. В острых чертах его лица еще чувствовалась сила, но проглядывала и неудовлетворенность. Когда фотография была у тебя, ты накладывала прозрачную пленку на папино лицо и пририсовывала ему седые волосы и морщины. Представляла себе, что он слегка располнел и выражение лица его стало добрым.

Было еще одно, чего тебе хотелось бы от папы. Девушке на выданье, если она того захочет, ничего не стоит свести с ума мужчину средних лет, у которого есть деньги, время и тяга к развлечениям. Если бы страдающая от одиночества девушка твоего возраста поедала папу глазами, то тебе бы хотелось, чтобы он не отводил взгляда, разгадывал бы, что она чувствует, приглашал бы ее поужинать и развлечься. Она задавала бы ему миллионы вопросов: «Твой любимый цветок?», «Нелюбимое блюдо?», «Твой самый хороший и самый плохой день в жизни?», «Твой самый любимый город?», «Твой самый любимый человек?». А он отвечал бы ей честно и без обмана. Если бы он проводил время с этими девушками, то однажды таким же образом встретил бы собственную дочь.