Почему именно на Новую Гвинею? Да потому, что она была исследована в наименьшей степени. Даже о размерах острова не было единого мнения. Жители Новой Гвинеи еще не испытали на себе влияния цивилизации.

"Читая описания путешествий, почти что во всех я находил очень недостаточными описания туземцев в их первобытном состоянии, — писал позднее Миклухо-Маклай. — Путешественники или оставались среди этих туземцев слишком короткое время, чтобы познакомиться с их образом жизни, обычаями, уровнем их умственного развития и т. д., или же главным образом занимались собиранием коллекций, наблюдением… животных, а на людей обращали совершенно второстепенное внимание. С другой стороны… расы эти, как известно, при столкновении с европейской цивилизацией с каждым годом исчезают…"

Около года заняла подготовка путешествия. Но не подбор снаряжения и не закупка продовольствия волновали Николая Николаевича. Позднее моряки "Витязя" были потрясены: оставаясь на Новой Гвинее, Миклухо-Маклай "имел всего два пуда рису и баночку с надписью "жир для пищи"".

Все это время Николай Николаевич посвятил доработке плана экспедиции. Он консультировался со всеми крупнейшими учеными Европы, и постепенно программа исследований приобрела законченный вид. Изучение изменчивости животных организмов в зависимости от условий их обитания стало второстепенной задачей. Главное — человек, важнее всего антропологические и этнографические работы.

Уже с борта "Витязя", от берегов острова Мадейра Миклухо-Маклай писал матери: "Я решил после долгого обсуждения вопроса отчасти изменить мой первоначальный план — остаться в путешествии 6 или 7 лет, без возвращения в Европу".

А в день отплытия из Кронштадта Николай Николаевич послал два письма. Одно — семье: "До свидания или прощайте. Держите обещания ваши, как я свои". Другое — любимому другу, князю Александру Александровичу Мещерскому: "В случае, если я не вернусь из предстоящего путешествия, желаю, чтобы все, что мне следует или придется, перешло сестре моей Ольге". Это второе письмо было запечатано в конверт с надписью "Вскрыть, если не вернусь"…

Возможно, эти записки покажутся излишне трагичными. И все же риск не вернуться был действительно реален. Мало кто верил в успех задуманного предприятия. Верил ли сам Маклай?

Шесть лет спустя он будет отговаривать итальянца Пальди, согласившегося остаться на одном из островов Меланезии в качестве торгового агента:

"Если вам жизнь дорога, если вы когда-нибудь надеетесь жениться на вашей возлюбленной, то не оставайтесь здесь… Вы проживете здесь месяц, может быть два, а, возможно, также, только день или другой по уходе шхуны.

— Что же, вы думаете, меня убьют туземцы? — спросил Пальди недоверчиво.

— Да, — ответил я решительно".

Через три года Николай Николаевич вновь посетил этот островок: "Об участи Пальди от Ахмата узнал я следующее: спустя немного месяцев (три или четыре) по уходе шхуны до деревни Суоу (где жил Ахмат) дошла молва, что белый, оставленный в деревне Пуби… был убит и все вещи его забраны туземцами. Защищался Пальди перед смертью или был убит во сне, Ахмат не слыхал…"

Что пережил Миклухо-Маклай тогда, 27 сентября 1871 года, когда, приспустив флаг у хижины, салютовал уходящему "Витязю"?

"Первая мысль, пришедшая мне в голову, была та, что туземцы, пользуясь уходом огромного дымящегося страшилища, могут каждую минуту нагрянуть в мое поселение, разнести мою хижину и сваленные в беспорядке вещи и что отныне я предоставлен исключительно самому себе, все дальнейшее зависит от моей энергии, воли и труда".

Первое знакомство с папуасами состоялось, еще когда "Витязь" стоял на рейде. Вначале туземцы пытались воспрепятствовать высадке Маклая на берег, потом боязливо сторонились. Как поведут они себя теперь?

Местом своего обитания Николай Николаевич выбрал побережье залива Астролябия. Белые люди здесь еще не бывали. Поблизости несколько деревень, но Миклухо-Маклай построил свою хижину в отдалении от них, на мысу, который он назвал мысом Уединения. Матросы расчистили небольшую площадку в девственном лесу, в качестве фундамента вбили в землю шесть брусьев, на высоте около метра настелили пол будущего жилища.

Четыре с половиной метра в длину, ширина и высота — меньше двух метров. Стены хижины из тонких досок, частично из парусины. Крыша из листьев саговой и кокосовой пальм. Одна комната в хижине — для слуг, другая — для Николая Николаевича. Стол, две корзины, образующие койку, складное кресло — вот и вся мебель.

Вместе с Миклухо-Маклаем остались слуги, нанятые им на островах Самоа. Один из них, полинезиец Бой, вскоре заболел и умер. Швед Ульсон, бывший матрос купеческого судна, оказался трусом и лентяем.

В тот день, когда ушел "Витязь", из соседней деревеньки Гумбу пришла "делегация", чтобы удостовериться в том, что странный "тамо-русс" действительно остался. Туземцы принесли кокосы, сахарный тростник, но часть из них держались в стороне с копьями и луками.

Тридцатого сентября появился Туй, первый из папуасов, с которым познакомился Миклухо-Маклай, а следом за ним показалась целая вереница туземцев. Принесли посуду, поросенка, кокосовые орехи. "С большим интересом рассматривали каждую вещь… Мало говорили и вообще не шумели". С удовольствием слушали музыку, непритязательную игру Боя на полинезийской губной гармошке.

На следующий день Миклухо-Маклай впервые решился на ответный визит.

"Брать или не брать револьвер?.. Я не уверен, как я, имея револьвер у пояса, поступлю… если туземцы в деревне начнут обращаться со мною неподходящим образом… Но я убежден, что какая-нибудь пуля, пущенная некстати, может сделать достижение доверия туземцев невозможным, т. е. совершенно разрушит все шансы на успех предприятия. Чем более я обдумывал свое положение, тем яснее становилось мне, что моя сила должна заключаться в спокойствии и терпении. Я оставил револьвер дома…"

Николай Николаевич хотел дойти до ближайшей деревеньки, где уже знали его, но по ошибке пошел не по той тропинке и, войдя в деревню, не увидел знакомых лиц…

Тогда-то и разыгралась та самая сцена — свист стрел, замах копья… Острие его останавливается в нескольких сантиметрах от лица Маклая…

"В эту минуту я был доволен, что оставил револьвер дома…"

Попробуйте вы, читатель, в эту минуту найти решение. Вот он, контакт цивилизаций, разделенных тысячелетиями. Натянуты тетивы, занесены копья…

Кажется невероятным: Миклухо-Маклай… лег спать?! Подтащил циновку, валявшуюся поблизости, расшнуровал ботинки, расстегнул пояс, закрыл глаза и… заснул.

Проспал он часа два.

"Открыв глаза, я увидел нескольких туземцев, сидящих вокруг циновки… Они разговаривали вполголоса, жуя бетель. Они были без оружия и смотрели на меня уже не так угрюмо… Я решил идти домой и стал приводить свой костюм в порядок. Эта операция очень заняла окружающих меня папуасов. Затем я встал, кивнул головой в разные стороны и направился по той же тропинке в обратный путь, показавшийся мне теперь короче, чем утром…"

Вы знаете, конечно, пройдет немного времени (немного ли?) и Маклай станет желанным гостем в любой деревне, станет "тамо боро-боро" верховным вождем папуасов.

Сон на циновке "под сенью" взметнувшихся копий, думается, немало озадачил туземцев. И с этой, наверное, минуты начала расти и крепнуть слава ни на кого не похожего, непостижимо бесстрашного, как видно, бессмертного белого человека.

"Маклай, скажи, можешь ты умереть? Быть мертвым, как люди Бонгу, Богати, Били-Били?"

Много лет спустя после того дня будет задан этот вопрос. Папуасы знают, убеждены, что Маклай не может сказать неправду. "Баллал Маклай худи" (Слово Маклая одно) — новая поговорка туземцев окружающих деревень.

"Скажи я "да", я поколебаю сам значительно свою репутацию… Сказать "нет" — нельзя… завтра или через несколько дней какая-нибудь случайность может показать туземцам, что Маклай сказал неправду".

Вот вам, читатель, еще одна возможность самостоятельно найти решение. Да или нет? Несколько десятков туземцев, собравшихся в буамбрамру, хижине заседаний, напряженно замолкли.