Навстречу Гриневу выскочил долговязый худой очкарик; лицо его было покрыто красными пятнами.

– В чем дело, Том? – спокойно спросил Олег.

– Клиентка... – беспомощно пожал плечами Том. – Жена Льва Гоношихина.

– Чего она хочет?

– Да дура она!

– Это я заметил. – Гринев был собран и сосредоточен. – Чего она хочет?

– Она хочет денег. Вложила двести тысяч, да, видно, с муженьком не посоветовалась. Тот ей и вставил... Теперь тетя орет, как резаный поросенок.

– Если б вставил – не орала бы. Хреновый ты психолог. На сколько у нее договор?

– На полгода. А прошло два месяца. Она хочет возврат с процентами. И лексикон у нее... – Том поморщился. – «Вышли мы все из народа...»

– Кто принимал у нее деньги?

Том понуро и покаянно опустил голову:

– Я. Она уже третий раз такое устраивает... И никого нет. Ты – пропал, Чернов – вообще в поднебесье где‑то...

Дама заметила Гринева, мгновенно распознала в нем начальника, ринулась к нему через двери:

– Если вы принимаете меня за лохатую дуру, так у вас не пройдет! Ишь, пристроились жировать! И если вы сейчас же... – Накат ее словно наткнулся на стену: Гринев был холоден, почти безучастен и очень хорош собой. Он улыбался одними губами, и оттого лицо его казалось хищным; спросил спокойно‑участливо:

– Чем я могу помочь?

– Вы понимаете, я хочу... Мне... А тут у вас... – Дыхание у нее перехватило, она затараторила, двигаясь всем телом вычурно и неестественно, присела на стол так, что и без того короткое платье сделалось еще короче... Что и говорить, ноги у нее были безукоризненные.

– Да вы просто тайфун... – В голосе Гринева появилась бархатистость, а глаза остались ледяными.

Дама какое‑то время молча смотрела на Олега, потом быстрым движением открыла сумочку, достала глянцевый листок, выложила. На нем оказалось рекламное изображение сверкающего автомобиля. Дама надула губки, словно обиженный ребенок:

– Я хочу это. Мне надоело ездить на рухляди. А Лева – жмот. – В уголках глаз появились слезинки, дама смахнула их аккуратно, чтобы не испортить густо наложенный макияж. – Вы понимаете, это вовсе не каприз. Мне это нужно. А Лева обнаружил пропажу денег и устроил... Вы не представляете, какой он истерик!

Маленький лысый истерик! – Дама смотрела на Гринева, и в глазах ее была привычная, снулая тоска.

– Мы все устроим. Кофе?

– Лучше коньяк.

– Прошу. – Гринев достал из шкафчика дорогой коньяк, налил в широкостенный бокал. Кивнул Тому:

– Пойдем посмотрим.

В кабинете Гринева они застыли перед экраном монитора.

– Олег, я вложил ее деньги в алтырьевские бумаги. Они начнут подниматься месяца через три, не раньше. И свободных денег у нас нет.

– Ганевские акции на подъеме. Мы сольем их за час. Выдай даме ее деньги и двадцать пять процентов сверху.

– Мы потеряем... – Том поднял глаза, что‑то подсчитывая.

– Ты разучился считать, Том? По алтырьевским – долгосрочный восходящий тренд. Ха‑а‑ароший подъем. Мы наварим пятьдесят чистыми.

Том насупился:

– Все равно – это против правил.

– Ты что, хочешь, чтобы ее визит повторился?

– Нет!

– Действуй. Ничего не нарушишь – ничего не достигнешь.

Медведь и Том стоят у окна. За окном дождь. Он стекает по стеклу, делая очертания за окном дробящимся миражом.

– А ведь ты ее пожалел, Медведь.

– Пожалел? Наверное. Поменяла жизнь на дорогие погремушки. Ни любви, ни счастья.

– Да она просто стерва.

– Она просто несчастная тетка. Увязла, а времени что‑то исправить уже не осталось. – Олег проводит по лицу ладонями, сейчас оно у него такое, как было после пробуждения: запавшие щеки, лихорадочно блестящие глаза. – Как мне все это надоело...

– Жизнь такая, чего ты хочешь...

– Я? Чего хочу я? – Медведь кивает в сторону мерцающих мониторов с графиками курса акций:

– Я хочу обрушить российский фондовый рынок. До грунта.

А потом – поднять.

– Ты бредишь, Олег.

– Разве?

Звучит зуммер мобильного. Гринев подносит телефон к уху. Фразы его скупы и абсолютно бесцветны.

– Мне это уже неинтересно. Нет, и встречаться незачем.

Том косится на Гринева:

– Ты идеалист, Олег. Слишком целеустремленный.

– Слишком?.. Как говаривал один сомнительный герой, в этом мире – ничто не слишком. А целеустремленный – это ты, Том.

– Все равно... Убить рынок... Это нереально.

– Любая идея становится реальностью, если этого кто‑то действительно хочет.

Лицо Гринева отражается в стекле и видится жестким, будто высеченным из гранита.

Человек за столом откладывает резюме и внимательно рассматривает фото.

– Вы уверены в своем выборе?

– Да. Этот человек азартен и амбициозен.

– Но умен?

– Да. И потому двинет наш проект очень естественно, даже не подозревая об этом.

– И все‑таки я хотел бы услышать подробности.

– Он игрок. А игроки не чувствуют реальные финансовые потоки.

– Это главное, что повлияло на ваш выбор?

– Все по совокупности. Недавно он... потерял родителей. И это сделало его незащищенным и уязвимым. И наконец, сами родители. Его отец некогда занимал посты.

– Где?

– В Министерстве финансов, Государственном банке СССР и Внешторгбанке.

Курировал значимые зарубежные проекты.

– Да? И что это нам дает?

– Нереализованный сыновний долг и жажда общественного служения.

– Нынешние молодые люди алчны. А то, о чем вы говорите, – полный анахронизм.

– Тем не менее это так. Над его психологическим портретом работали блестящие умы.

– Я опасаюсь гениев. Они всегда непредсказуемы.

– Отнюдь. Нужно лишь создать каждому соответствующие условия. И эти моцарты будут сочинять ту музыку, какую хотим мы.

Губы человека за столом искривила усмешка. Но было не понять, чего в ней больше – брезгливости или превосходства.

Зал фешенебельного частного ресторана в охотничьем клубе был в этот час совершенно пуст. У окна за столиком расположились двое. Первый, Борис Михайлович Чернов, старший партнер процветающей брокерской конторы «Икар консалтинг». По одежде и манерам его можно было бы принять за аристократа, если бы не неистребимый налет цинизма и несколько вычурной роскоши во всем. Впрочем, это сглаживалось миной добродушия и вальяжности; мужчина был респектабелен и ухожен, взгляд темных глаз под жесткими кустиками бровей внимателен, доброжелателен и малую толику ленив. Чернов с видимым удовольствием пережевывал кушанье, запивал бордо из прозрачного бокала, промакивал толстые сальные губы салфеткой. Откинулся на стуле, взял с тарелочки принесенную официантом сигару, пока тот молчаливо забирал тарелки: у Чернова – почти пустую, у его спутника – совершенно нетронутую и оставил две толстостенные чашки дымящегося кофе. Тишина нарушалась только звяканьем приборов, словно в кабинете стоматолога. Наконец Чернов произнес:

– Сто миллионов долларов – хорошая сумма. – В голосе его, как и во взгляде, никаких эмоций: он просто констатировал факт. Добавил:

– Очень хорошая. – Губы его скривила саркастическая усмешка, притом глаза остались совершенно холодными.

Собеседник Чернова – маленький, седой – придвинулся к столу:

– Хватит подбирать крошки, Борис. Такой случай предоставляется не каждому.

И не во всякой жизни. Это большой кусок.

– Такие куски порой в глотке застревают. Их в одиночку не едят.

– Борис, этот шанс упускать неразумно.

– Откуда дровишки, Савин?

– Товарищ Мазаев, помнишь его?

– Смутно.

– Хапнул он десять лет назад вполне весомо, увел в офшор, сам свалил, теперь хочет вернуться на российский рынок.

– Жаба заела?

– Ну. Там – проценты, здесь – реальные навары. Барыши. Мой Никитка деньги взялся обернуть по‑чистому, только... Ты же понимаешь, Никита Николаевич Борзов и сами прокрутить такую сумму желают.