Он представил мне его:
— Жозе с Майорки.
— Ну, вот, значит, отплываю!
— Как это — отплываю?
— Да на твоем корыте!
— Каком корыте?
— Да на «Хамсуне», беспамятный! Он усмехнулся:
— Это тебе, видать, приснилось…
— Как это — приснилось? Договорился!
— Да нет же, говорю тебе!
— Пошел ты знаешь куда, Проспер? Поднимусь на борт в восемь часов. Тебе этого мало?
До чего мне надоели эти его пожимания плеч!
— Именины твои сегодня, дурья голова! Вот что я услышал в ответ.
— Именины? Какие такие именины?
— День святого Фердинанда, душа моя!
— Фердинанда?
Я все никак не мог сообразить.
— Ну да! — подтвердил он. — А ты не знал? При чем здесь мои именины?
— Все хотят отпраздновать вместе с тобой! Кто же уезжает в свои именины? Неслыханное дело!
Его приятель Жозе с Майорки был целиком и полностью согласен с ним.
Уезжать в такой день, в день своих именин!.. Оба выкатили глаза от ужаса: немыслимая вещь!..
У меня не было календаря, у него, естественно, тоже.
Вот так неожиданность!..
Тут он завел речь о Каскаде, о девочках, о друзьях, которые хотели выразить мне свои наилучшие пожелания, заявил, что нанесу им тяжкое оскорбление, если не откликнусь на их приглашение, что все основательно приготовились к потрясающей гулянке, что представлялся прекрасный случай утопить все огорчения разом в реках шампанского, что ради такого праздника все освободятся, что победу отметят так, что небу станет жарко, а заодно и скорое возвращение дорогих мужчин! Я не имел права уклониться… Боже мой, какая попойка, какие танцульки, какие девочки, ну и все такое!.. У всех девочек поголовно отпуск по случаю Дня святого Фердинанда… Кто же уезжает в день своих именин?.. Я был сбит с толку. Не хотелось показаться совершенным невежею… Надо было подумать… Очень мило все-таки с их стороны…
Я хотел угостить выпивкой, но он остановил меня:
— Сегодня мой черед! И оттеснил меня.
— Могу ли я предложить вам, мадемуазель, рюмочку баньюла? А вам, дедуля?
Угощал всех.
Обошел-таки он меня.
Я не понимал, что происходит… Не припоминалось мне, чтобы кто-нибудь хоть раз озаботился празднованием моих именин… Дня святого Фердинанда…
Все по очереди, повеселев от выпивки, целовали меня: Просперо, Кочегар, Состен и малышка… Излияния чувств… Мне желали счастья и всяческих благ… Я расспрашивал о знакомых, о пансионе, о добровольцах… Двое уже, оказывается, убиты…
— Кстати, звонил Каскад! — вдруг вспомнил Проспер. Он рассказывал мне о том о сем, о Кармен с зашитой ягодицей, становился болтлив… Мне хотелось спросить его, что за праздник был у меня. Взбредет же такое в голову!.. Как-то странно пришлись мои именины. Здесь что-то было не очень ясно… С чего вдруг все эти изъявления дружеского расположения?.. После того, как я смылся оттуда, я не видел их уже несколько месяцев. С какой стати им вздумалось липнуть теперь ко мне?.. Бигуди копала под меня, о чем-то раззвонила, науськала шайку… Не хотелось им, чтобы я смылся отсюда… Что-то они замышляли на моих именинах… Пожелания того-сего, пятого-десятого… Ох, как подозрительно!.. Ладно, посмотрим… А может быть, сразу покончить с этим? Одним ударом?.. А если там все было липой? Может, и не было никакого найма? Может быть, тоже шуточка? Может, и там и здесь я свалял дурака?.. А, черт с ним, хватит!.. Вольно! К ноге! Посидим, переварим удар… Снова удрать? Не съедят же они меня!.. Как погляжу на них, смех меня разбирал… Ну, напугали! Напьюсь-ка я, вот вам мой ответ! Я обратился к Состену:
— Делай, как я: садись! Ты тоже, малышка!
Мы согласились, чтобы Проспер угощал нас. Коли мой праздник, пусть наливает, угощает… Всем здоровья, всем говорунам у стойки, всем болтунам на свете! Пусть расплевываются, треплют языком, переругиваются: «God be damned», рыгают и обжигают себе язык… и выпускают изо рта пламя, когда отдуваются, опорожнив стопку: «бу-у-у!» Ох, крепкое, ох, лютое зелье!.. За мои именины, за святого Фердинанда!.. Вот смех-то! Будем веселиться!.. Сильно озадачил я Проспера: он-то думал, что я улепетну, трусливо забьюсь под шлюзовые затворы. Ничего подобного! В боевом настроении, извольте видеть! Угощение за счет заведения!.. Он представил мне другого своего приятеля, торговца шербетом в Сохо, который тоже искал какое-нибудь судно, хоть какой-то способ перебраться в Аргентину… Мало-помалу до меня дошло, что этот малый вот уже полтора года, как дезертировал из Королевского флота…
Он неплохо играл на гитаре… имел даже лицензию на концертные выступления в Сохо, а лицензии по музыкальной части на улице не валяются… Мало того, получить ее было чрезвычайно трудно… Давалась только своим и предоставляла такие преимущества, что, можно сказать, никогда ни на что не менялась… Само собою, заговорили о лицензиях, о бесчисленных способах подделывания оных, о том, как из одной сделать три или четыре… словом, о всяких ухищрениях по этой части…
Потом повели речь о Боро, о том, как он раздобыл свою лицензию у ярмарочного торгаша, чтобы получить право играть на пианино в пивных, как он за два фунта с половиной перепродал ее Гедону, чтобы уплатить штраф за шум. Но спустя несколько дней этот самый Гедон, человек в высшей степени легкомысленный, угодил в облаву в баре «Ла Реаль», пустился наутек от фараонов, впопыхах не рассчитал, сверзился с моста на набережной Виктории, пошел камнем ко дну, помер от кровоизлияния, и меньше чем за неделю крабы сожрали его вместе с лицензией — вот такие крабы водятся у набережной Виктории: съедают все дочиста… самые прожорливые на этом берегу, особая разновидность, живущая в портах, куда сливают нечистоты. Во время приливов являются в таком несметном множестве, сбиваются в такие толстые, плотные скопища, что их принимают за береговую почву и ходят по ним, как по земле… Вот такие это были крабы.
Уставшая от бесконечных разговоров и шума, бесконечных хождений, Вирджиния закрыла глаза, просто заснула…
— Баиньки! — баюкал я мою милочку. — Баиньки!..
И в самом деле, совсем девчушка, особенно у меня на руках. Напрыгалась маленькая, вот и сморило…
— Не очень-то любезна твоя курочка! — проворчал Простер. — Спит в день твоих именин!
Хотелось ему задеть меня.
— Зачем ты портишь мне праздник?
Терпение мое было бесконечно.
— Привет!
Я встал… Осточертели они мне с моим праздником!..
— А вот сейчас увидишь, твой это праздник или нет!
До чего упрямы!..
— Пошли вы! — бросил я им в ответ. — Отвяжитесь!..
Вывели-таки они меня из равновесия.
— Я говорил тебе, мне надо бежать! Я должен быть там в восемь! Они отплывают в восемь часов! В восемь!..
— Да ты понятия не имеешь, что такое плавание!
Оба — и неаполитанец, и Жозе с Майорки — покатились со смеху. Весельчаки!
— Он даже представить себе не может!.. Положим, неделю ты продержишься… и то, если тебе крупно повезет… Ты окочуришься, и похлебку будут варить из твоих косточек. Вот такая стряпня тебя ждет!
Господи, страсти какие!
— Суп с фасолью — отрада крестьян! Жалкие людишки…
— Мы еще вернемся к этому разговору, малыш!
Дикари. Уж лучше молчать.
Музыкант-неаполитанец вознамерился проучить меня в «Занзибар». Риск был невелик: два пенса, три сета. Тем не менее я предпочитал «брелан». Вроде, приметил я двоих в дальнем конце зала, только темно было, ни хрена не видать, одна слабенькая лампешка на стене. Только прежде надо было уложить малышку, устроить поудобнее на двух стульях или на скамейке, коли найдется. В эту минуту Проспера окликнули от дверей. Вошло сначала двое, потом собрались кучкой. Я-то понимал, что к чему: торговцы вразнос… комиссионщики… мальтийские, китайские, итальянские, папуасские жучки… В сумерках эти людишки шныряли втихаря по докам, сплавляли с рук, меняли барахлишко на барахлишко, сбывали по мелочам краденое. Говорили шепотком, делишки обстряпывали в темноте, клиентом не интересовались — как пришел, так и ушел. Отрез настоящего шелка много места не занимал: легкое облачко в руке… несколько капель макового сока… розовая эссенция… Отборный товар со складов, ловкость рук. До пожара в «Динги», на том берегу напротив, с наступлением ночи обделывались у дверей такие же делишки, происходила та же неясная возня. Те же повадки и на этом берегу…
