Выделкой шелковых тканей Китай славился с незапамятных пор. Но десятки новых мастерских появились после изгнания монголов и двадцать особых окружных палат создано для управления казенными предприятиями; эти мастерские дают куда больше тафты, газа, шелкового полотна, кисеи различных сортов, парчи великолепных расцветок, нежных и в то же время глубоких и ярких, чем шелкоткацкие предприятия Сунской и Монгольской эпох. Через руки размотчиков, крутильщиков, красильщиков, чесальщиков, ткачей, мастеров набивки узоров, работающих сообща под одной крышей, проходят коконы и пряжа, которые постепенно превращаются в скрипучую, легкую ткань с ослепительным блеском. Каждый из них выполняет определенные операции, и шелк создается в процессе разделения труда, а крупные мастерские по характеру своему уже напоминают мануфактуры.

Вот как описывает один из центров шелкоткацкого ремесла — город Шэнцзэчжэнь близ Сучжоу — автор Минской эпохи:

«Городок населяет множество народа… все они занимаются прядением шелковых тканей, и шум ткацких станков слышен всю ночь напролет. По обе стороны рынка тянутся помещения скупщиков числом более тысячи ста. Мастерские в дальних и ближних деревнях ткут шелк, и все приходят сюда на рынок. Множество торговцев-скупщиков слетается в это место со всех сторон».

В восточной части города Сучжоу, говорится в другом источнике, все заняты ткачеством и работают в больших и малых мастерских, каждый ткач имеет свою узкую специальность и получает поденную плату.

В казенных фарфоровых мастерских в Цзиндэчжэне и в других местностях рабочие делились на пять групп и на двадцать два разряда. Ткацкие заведения в Кайфыне, Нанкине и в городах Чжэцзяна, Фуцзяни и Гуандуна выпускали различные сорта хлопчатых тканей.

Создаются специализированные мастерские: в некоторых из них выделывается лишь белое полотно лучшего качества (бяобу), в других — ткань средней руки (чжунцзи) или узкие и короткие штучные ткани — сяобу.

А для того чтобы непрерывно работали мастерские казны, насыщая китайские и чужеземные рынки товаром, власти строго следят за выполнением императорских указов, которые не только определяют годовой выпуск продукции, но и предписывают каждому землевладельцу в обязательном порядке отводить определенную долю земли под тутовые деревья, хлопок, коноплю. У кого земли от пяти до десяти му [17], говорят эти указы, должен отвести половину му под каждую из названных культур, «а буде участок больше десяти му, доля сия должна соответственно удваиваться».

Бумагу вырабатывают в Аньхое, Чжэцзяне, Фуцзяни, Хунани, Цзянси и на юге страны в казенных и частных мастерских.

Используется самое разнообразное сырье — бамбук, лубяные культуры, тряпье, рисовая солома, изготовляются десятки сортов и видов бумаги, и вывозят ее во все страны мира.

Далеко позади осталась младенческая пора книгопечатания, когда текст оттискивался с гравировальных досок. Широко применяются доски со сменными литерами — медными, оловянными, свинцовыми; появляются цветные печатные ксилографии — гравюры на дереве. Способ сменных литер китайские печатники знали уже в Сунскую эпоху, лет за 400 до Гутенберга, но прежде эти технические новшества не находили такого широкого применения; книга в Минскую эпоху получает куда большее распространение, чем в прежние времена, хотя, как и раньше, безмерно трудная грамота остается недоступной шестидесятимиллионному китайскому народу [18].

Казалось бы, что казна, которая владела львиной долей китайских предприятий самого различного типа и которая придерживалась в части внешней торговли жесткого режима монополии, установленного в Сунскую эпоху, была остро заинтересована во всемирном расширении местного и чужеземного рынков. Ее интересы явно совпадали с интересами богатого и влиятельного купечества приморских городов. Кроме того, особые обстоятельства, подобные тем, которые во многом определяли торговую политику сунского времени, определяли и жизненно важное значение морских связей.

Ведь Минский Китай в отличие от державы Хубилая и его преемников не поддерживал с Западом сношений по суше.

На его западных рубежах велись непрерывные войны, его врагами были монголы и мощная империя, созданная в кровавых завоевательных походах последних десятилетий XIV века Тимуром, империя, в границы которой входила Средняя Азия, Иран, часть Северной Индии и часть Ирака и Малой Азии.

Старая домонгольская и монгольская система торговых дорог, которые по сухопутью связывали Китай с Передней Азией, вышла из строя. К семидесятым годам XIV века прервались сношения Западной Европы с Китаем, исчезли генуэзские торговые фактории в Зайтоне. Ослабли связи с Ираном и Средней Азией, пески пустынь поглотили заброшенные города на Великой Шелковой дороге. Руины этих убитых песками городов археологи находят и в бассейне Тарима и в Ордосе. Одним ил таких мертвых оазисов является город Хара-Хото, открытый замечательным русским путешественником П. К. Козловым.

В этих условиях китайская торговля нуждалась в «зеленой улице» на Южноазиатском морском пути, который с ханьских времен связывал Серединную империю со странами Среднего и Ближнего Востока.

А между тем положение, которое создалось в конце XIV века, было мало утешительным.

По причинам не вполне ясным, Чжу Юань-чжан не склонен был поощрять заморскую торговлю. Возможно, безуспешная борьба с японскими пиратами настраивала его на пессимистический лад [19], но так или иначе связи с южными морями ослабли во второй половине XIV века. В 1374 году были совершенно упразднены палаты внешней торговли в Чжэцзяне, Фуцзяни и Гуандуне и около этого времени запрещено было приватным особам выходить в море на кораблях, имеющих более двух мачт. В 1390 году запрещен был вывоз золота, серебряной монеты, тканей и оружия, а в 1394 году такой же запрет наложен был на ввоз ряда чужеземных товаров. Торговые сношения с Сиамом, Тьямпой и Камбоджей регулировались весьма жесткой системой ограничений [20]. На самой трассе Южноазиатского морского пути обстоятельства складывались невыгодно для Китая.

В 70-х и 80-х годах XIV века наметились явственные признаки упадка яванского царства Маджапахит, Огромные островные державы начали распадаться, причем очагами сепаратизма везде оказывались торговые приморские города.

На Суматре, вдоль ее северного берега, возникло несколько независимых государств, центрами которых были такие города. Местные властители, в большинстве случаев мусульмане — арабы и гуджаратцы, жили транзитной торговлей и обременяли всех чужеземных купцов, которые проходили через их гавани, огромными пошлинами. Точно такая же картина наблюдалась и в Индии, где независимые и полунезависимые приморские города Коромандельского и Малабарского берегов взимали с торговых гостей не менее разорительные пошлины.

Таким образом, мзда, которую платили китайские купцы на пути из Цюаньжоу или Гуанчжоу в гавани Мала-бара и Персидского залива, порой превышала себестоимость товара, перевозимого на индийские и иранские рынки. Вдобавок конкуренты китайцев — арабы и гуджарат-цы, единоверцы суматранских правителей, пользовались всевозможными льготами и повсеместно держали свои фактории и склады.

Воды малайских морей в то время были истинным раем для пиратов: пираты безнаказанно грабили караваны торговых судов, а затем с богатой добычей укрывались либо в пустынных бухтах Вьетнама, Малаккского полуострова и Суматры, либо в гаванях суматранских и яванских властителей, которые нередко были компаньонами морских разбойников и охотно оказывали покровительство этому выгодному промыслу.

Вань Да-юань с горечью писал, что в проливе Линь-ямэнь (ныне Сингапурский пролив) пираты систематически нападают на китайские торговые корабли. «Когда, — жаловался он, — корабли идут в Западный океан, пираты пропускают их свободно, но на обратном пути… все моряки берут в руки оружие… ибо наверняка две или три сотни пиратских джонок подстерегают их здесь. Порой морякам выпадает удача и попутные ветры, и им удается проскользнуть мимо пиратов. Если же этого не случается, то пираты истребляют весь экипаж и захватывают все товары».