Или вот еще: «Сашенька! Не забывай „тепло моих губ“ (почему-то в кавычках). Даша».
Ничего не понятно! До чего этот негодяй довел девушку Дашу, что у нее холодные губы?
Пока я зачитывала гостевые заметки Кощея, сам он уже успел расчехлить гитару. Что-то потренькал на ней, настраиваясь, а потом доложил:
– Я готов.
Устраиваясь поудобней, скрестил ноги по-турецки и привалился спиной к стене. Я расположилась напротив. Он заиграл, и мне в буквальном смысле слова стало сводить челюсти. Навалилась вдруг такая сонливость, что я с трудом гасила зевки, подступавшие, как назло, один за другим.
В конечном счете я не выдержала и оборвала его:
– Слушай, ты не возражаешь, если я прилягу? Я просто предыдущую ночь не спала совсем…
– Да ты, вообще, если хочешь, можешь ложиться!
Кощей, подорвавшись, согнал меня с дивана, застелил его на удивление свежим бельем. Выдал подушку и одеяло.
– Можешь даже раздеться, я отвернусь.
– Ну, да, вообще-то мне еще завтра в этом на работу идти.
Он безоговорочно отошел к окну, из которого открывался прекрасный вид на Арбат. Чиркнул спичкой, закурил. И пока я металась, как участница «Форда Баярда», пытаясь за отведенные двадцать секунд все с себя снять, он приоткрыл фрамугу и крикнул кому-то:
– Иголка! Что ты шаришься здесь? Иди спать!
– Кощей, пусти переночевать! – раздался снизу жалобный девчачий голос.
– Ну да, сейчас! Как выскочу, как выпрыгну – пойдут клочки по закоулочкам!
В тот момент, когда девушка стала говорить ему все, что она думает о нем и его матери, он закрыл окно. А я как раз успела юркнуть под одеяло.
– Вот так и живем, – сообщил он в ответ на мое дозволение повернуться.
Потом снова взялся за гитару:
– Ты засыпай, а я буду петь тебе колыбельные песни.
Я закрыла глаза – и до моего слуха донесся красивый струнный перебор. Спокойный и лиричный, как сама нежность. А потом его нагнал голос – такой же мягкий, как первый снег. Я теперь как будто заново его открывала – этот голос, который мне пел:
Море спит после пьяного шторма в холодной ночи,
И сырая листва опадает в кипящий озон.
И служитель хромой собирает на связку ключи,
Закрывает купальню – окончен купальный сезон.
Заколочен киоск сувениров сырою доской.
Сняты тенты с палаток – просмоленные паруса.
И маяк, как циклоп одноглазый, зажегся тоской.
И ему подвывают в ответ кораблей голоса.
Только двое по пляжу идут, увязая в песке,
Далеко друг от друга, у самой у кромки воды.
Он несет ее мокрый купальник в холодной руке.
И прибой, словно в сговоре с ними, смывает следы.
Море спит после пьяного шторма в холодной ночи.
Море спит после шторма.
Море спит.
Море спит…
Не знаю, как море, а я уже действительно плавно покачивалась в какой-то полуреальности.
Навеянная песней мне виделась влажная прибрежная полоса. Простирающаяся далеко-далеко, к самому свинцовому горизонту. И я иду – вся в каких-то белых лохмотьях, обдуваемых ветром. А рядом Алекс – в том же костюме, который был на нем в аэропорту (наверное, потому что трех других его костюмов я не видела). Мы ложимся на песок. И Алекс сжимает мои плечи своими холодными, как у героя песни, руками…
Неожиданно я почувствовала, что с меня откинули одеяло.
Что это? Реальность? Или это продолжение сна?
Продолжение! Потому что я его слишком хочу!
Вот они – эти руки! И я беру их и пристраиваю у себя на плечах. Эти губы. И эта власть надо мной!
Все было, как и должно было быть. Мне только мешали Кощеевы волосы, щекочущие лицо. Но в целом фантазия удалась. Я бы даже назвала эту близость волнующей.
А то, что Кощей сразу по завершении перебрался от меня на другую кровать, так оно, пожалуй, и к лучшему. Незачем нам остаток ночи прижиматься друг к другу. Тем более если он до сих пор так и не понял, что женщине иногда этого хочется.
Глава 3. Сон в руку?
Не знаю, который был час, когда Кощей разбудил меня:
– Просыпайся! Я позвал свою группу! Сейчас мы тебе устроим настоящее шоу! – И вышел куда-то.
Я потянулась.
Через распахнутое настежь окно в комнату задувало прохладой. В небе светило солнце – последнее теплое в этом году, как отголосок бабьего лета. С улицы доносился монотонный гвалт, на фоне которого вдруг отчетливо прозвучало: «Валя! Купи мне яблок!» Наверное, кто-то высунулся в соседнее окно и крикнул.
Надо же! И на Арбате – те же яблоки! Я думала, в этих старых дворах уже давным-давно не осталось жильцов. Сплошной бизнес и предпринимательство. Казалось, что все эти коммуналки и огромные кастрюли с борщом остались в далеком прошлом.
Впрочем, что же это я? Пора вставать! Лихо соскочив со своего (будем надеяться) одноразового ложа, я первым делом кинулась к мобильному телефону. Мне не терпелось узнать, что там слышно от Алекса. Может, он тоже грезил сегодняшней ночью о ласках красивой девушки, до неприличия похожей на меня?
«Как там Лысый?» – не стала оригинальничать я. И даже подумала, что сохраню эту фразу в шаблонах.
Пока Оксанка не разродилась, я наспех оделась, свернула постель и стала дожидаться возвращения Кащея. Мне нужно было испросить его дозволения сходить в туалет и помыться.
Вскоре он явился. Одет был по-домашнему: в спортивные штаны и черную свободную майку. Кащей вносил какое-то странное приспособление с длинным проводом.
– Я могу занять ванную? – спросила я.
– Пожалуйста! Тебя проводить?
– Сделай одолжение.
Он вытащил из шкафа чистое полотенце и повел меня куда-то через весь коридор.
– Газовой колонкой пользоваться умеешь? – спросил Кощей, когда мы достигли того, что в этом доме считалось ванной.
– Да знаешь, как-то не доводилось…
– Я тебе включу. Только ты потом воду не заворачивай, а то мы на воздух взлетим.
Он открыл кран, покрутился возле угрожающего вида железной бандуры и, напоследок сказав, где лежат его паста и мыло, ушел.
Господи боже мой! Если бы я знала, что люди с колонками так мучаются, я бы уже какой-нибудь специальный фонд организовала, честное слово. С меня сошло семь потов, прежде чем я смогла нормально помыться. То горячо, то холодно, то напора никакого.
Наконец, заметно посвежев, я вышла из ванной.
Только слышу, за моей спиной какой-то гул нарастает. Я обратно заглядываю, а из колонки пар валит так, что она аж вся ходуном ходит!
– А-а-а! Пожар, люди! Гори-им! – завопила я, несясь по коридору с выпученными глазами.
Из дверей высунулось сразу несколько голов:
– Какой пожар? Где? Вы кто?
Кощей стремглав вышел из своей комнаты. На нем теперь была надета клетчатая рубаха, которая от его стремительного шага раздувалась как парус.
– Нормально все! – заверил он соседей. – Девушка просто колонкой пользоваться не умеет.
Он смело шагнул в опасную зону. Но успокоенные соседи, тем не менее, остались недовольны:
– Понаприводит, прости господи! И так от него житья нет. Всех своей музыкой скоро в дурдом отправит.
Я от такой людской злобы прямо задохнулась.
– Граждане! – говорю. – Чего вы взъелись на одаренного человека? Он, может, свое имя в веках прославит! Потом гордиться будете, что под одной крышей с ним жили!
– Пойдем, – мягко подтолкнул меня к своей комнате вернувшийся Кощей.
Устранив угрозу взрыва, он теперь виделся мне героем спасателем, который, к тому же нацепил на свое лицо нечто вроде улыбки вместо всегдашней своей злобной ухмылочки. Видно, ему моя речь доставила удовольствие!
