Стряпчий вбежал прямо в сад, как говорится, словно с цепи сорвался.
— Необыкновенная вещь! удивительная вещь! — во все горло кричал он, еще издали махая только что полученным нумером газеты.
У градоначальника во рту сделалось горько: ему представилось, что в руках у стряпчего указ губернского правления о предании его за невинность суду, и вдруг, не более как в несколько секунд, он пережил всю прежнюю жизнь свою.
— Что такое? что такое? — мог он только проговорить, устремляясь навстречу гостю.
— Вот уж подлинно гость хуже татарина! — ворчала между тем градоначальница, которая от испуга чуть-чуть не выронила из рук тазик с вареньем.
— А вот-с, прочтите-с! — отвечал стряпчий, тыкая пальцем в одно место развернутого листа.
В этом месте было изображено:
«Что сказать вам о нашем городе? Несмотря на всеобщее стремление к преуспеянию, у нас оказывается полное равнодушие к общественным интересам, а в кругу наших аристократов только и слышатся что толки о вчерашнем преферансе. Грустно! За доказательствами, впрочем, ходить не далеко. В недавнее время был в нашем городе пожар; сгорели холостые постройки при доме мещанки Залупаевой, и как бы вы думали, кто последний явился на пожаре? Стыжусь за свой город, но из уважения к истине (amicus Plato, sed magis arnica veritas) должен во всеуслышание объявить, что последнею прибыла наша пожарная команда, и притом прибыла в то время, когда пожар был окончательно потушен усилиями частных лиц. Говорят, будто городничий был в то время на пульке у одного из наших аристократов и не мог оторваться от интересной игры; говорят, будто и пожарная команда была занята совсем другим делом… Мало ли что говорят! Поневоле вспомнишь описанный в вашей многоуважаемой газете пожар в городе А**, во время которого начальник губернии действовал лично, и притом с таким самоотвержением, что у него обгорели фалды! А пора бы, кажется, и нам!
Туземец».
Когда наш градоначальник прочел эту рацею, окружающие предметы внезапно исчезли из глаз его, и воздух наполнился зелеными струистыми кругами, которые то отделялись друг от друга, то снова сплывались. За ними, словно сквозь дымку, виднелась черная пропасть, из которой грозилось губернское начальство. Уничтоженный и ошеломленный, стоял он, выпустив газету из рук и ухватясь за фалды. Конечно, в эту минуту он ничего так страстно не желал, как того, чтоб глупые его фалды сгорели дотла и он уподобился бы тому герою, который прославил собою город А**.
— Что там за глупость еще написана? — вступилась градоначальница. — Ляля! подай-ка сюда газету!
— Да-с, пощелкивают-таки нашего брата! — задумчиво заметил стряпчий, — эта гласность, доложу вам, словно тля: раз заведется, так и съест поедом человека дотла!
— Да и вы хороши! разбежались с маху, точно и бог знает радость какую принесли! — колко отозвалась градоначальница. — Это все, я думаю, учителишки пакостят!
Голос дорогой супруги возвратил градоначальника к сознанию горькой действительности, но этот возврат выразился в нем как-то беспорядочно.
— Желал бы я! желал бы я! — вдруг вскрикнул он таким неестественным голосом, что стряпчий затрясся и побледнел как полотно, а дети в испуге заметались и, в довершение всего, разразились самым неистовым плачем.
Вероятно, он имел намерение выразить этим восклицанием, что желал бы знать, кто был неизвестный составитель пасквиля, но по стиснутым кулакам можно было догадываться, что восклицание имело и другой смысл.
— Я тебе говорю, что это учителишкп пакостят! — отозвалась градоначальница, которая одна не потеряла присутствия духа.
— Жив не хочу быть, коли не изуродую! — вопиял градоначальник.
— А я бы на вашем месте презрел-с! — заметил стряпчий.
— Нет, уж это аттанде![110] Истинным богом клянусь, что зубы в пепел обращу.
— Еще неизвестно, как губернское начальство посмотрит! — благоразумно увещевал стряпчий, — с следующей же почтой запросца надо ожидать-с!
— Ну что ж, я так и отвечу, что распоряжение сделано!
— Ну да-с… а все-таки будто сомнительно! Нынче, Федор Ильич, пасквилянты-то не долу смотрят, а больше взодравши нос ходят! Я с своей стороны полагал бы не горячась, а исподволь… домашними средствами… через час по ложке…
— А что ты думаешь? ведь Иван-то Пахомыч правду говорит! — заметила градоначальница.
— Сквозь строй жизненных обстоятельств пропустить, — задумчиво пояснил свою мысль стряпчий, — чтоб человека сего, так сказать, постепенными и неторопливыми мерами огня и воды лишить… так-то-с!
— Понимаю, — отвечал градоначальник.
— Например, если человек этот имеет привычку прогуливаться, можно неизвестных людей на него напустить, которые, будто пьяные, могут легонько бока ему помять, а потом скрыться-с!
— Понимаю, — сказал градоначальник.
— Ах, это бесподобно! — воскликнула градоначальница.
— Или, например, Яшку-вора научить, чтоб он у того человека в квартире пошарил!
— Понимаю!
— Или, например…
— Понимаю! — воскликнул градоначальник, переходя от уныния к восторгу и благодарно сжимая в руках своих обе руки стряпчего. — Анна Петровна! водки и закусить!
— Так-то лучше будет! — задумчиво заключил стряпчий.
Выпивши и закусивши, градоначальник наш, по обычаю, отправился пешком осматривать город, и глуповские мещане могли собственными глазами убедиться, что в лице его было что-то ангельское. В этот достопамятный день в городе Глупове не было разбито ни одной рожи, а торговля и промышленность внезапно процвели яко крин сельный. Пришедши в лавку мясника Брадищева и увидев, что мясо покрыто не холстом, а грязной рогожей, градоначальник не полез на хозяина, как озаренный, но кротко и учтиво сказал, что говядина, любезный мой, по Своду законов, должна быть чистым полотенцем покрыта. «Это не я, милый мой, говорю, а Свод законов!» — На такую речь Брадищев мог лишь выпучить глаза, как бы говоря ими: «Да что ж ты по зубам-то меня не бьешь?» — но и за всем тем градоначальник не воспользовался своим правом, а только вздохнул и отправился тихим манером в лавку мясника Усачева, где также действовал кроткими мерами убеждения.
На возвратном пути из обзора встретился исправник, который, по всему было видно, поспешал к Федору Ильичу, чтоб поделиться с ним свежею новостью и сообща пособолезновать.
— Скажите, какая новость! — крикнул он ему с дрожек, остановив на минуту ретивую пару кругленьких саврасок.
Но Федор Ильич, не прекращая шествия, лишь улыбнулся кротко и махнул рукой.
— Да стойте же! — закричал ему вслед исправник, — на пульке-то сегодня будете?
Градоначальник остановился и несколько секунд пребывал в мучительной борьбе с самим собою.
— Буду! — сказал он наконец решительно и плюнул при этом в сторону, как бы отбиваясь от дьявольского наваждения.
— То-то же! — присовокупил с своей стороны исправник, — смотреть-то на них нечего!
Вслед за тем встретился судья, который шел пешком и, по причине тучности, до того запыхался, что, ставши лицом к липу с градоначальником, некоторое время разводил только руками. Федора Ильича несколько покоробило.
— Скажите, какая новость! — проговорил между тем судья.
— А вам что за дело? — со злобою отвечал городничий и, отвернувшись от судьи, пошел своею дорогой.
Но не успел он пройти и десяти шагов, как из-за угла вскинулся на него почтмейстер.
— Скажите, какая новость! — кричал он, как-то странно всхлипывая.
— Эк вас, чертей, развозило! — процедил сквозь зубы градоначальник и потом, в свою очередь наскочив на почтмейстера, не без азарта спросил: — Позвольте, Иван Максимыч, вам что от меня угодно?
— Помилуйте, Федор Ильич… я ничего-с… я собственно по чувству христианского человеколюбия-с…
— Ну, так я вам вот что скажу: когда про вас будет в газетах написано, что вы на почтовых лошадях по городу ездите, что вы с почтосодержателей взятки берете, что вы частные письма прочитываете… тогда я вам крендель пришлю! А теперь прошу вас оставить меня в покое!
