Старик, видимо, обидевшись только на то, что его сочли непонимающим, казался ошеломленным. Затем он сжал свои сцепленные руки и сказал с детской кичливостью:

— Боюсь, мы не вправе предоставлять информацию такого рода.

Доктор Эйхнер начал было говорить, но вместо этого посмотрел на часы. Уже прошло десять минут с того момента, как слушание началось.

— Полагаю, мне в эту дверь, да? — спросил он более формальным приветливым тоном, показывая вперед, туда, куда старик указывал ранее.

— Все правильно. В конце холла, — мрачно ответил старик.

— Спасибо. И простите за беспокойство, — сказал доктор, взмахнув рукой. — И доброго вам дня.

Тот ответил угрюмым кивком, но когда доктор Эйхнер повернулся, чтобы уйти, он тихонько позвал его снова:

— По таким вещам судья в слушании не заседает, это дело суда присяжных! — и даже улыбнулся ободряющей улыбкой.

— Да, конечно, — сказал доктор, практически не расслышав его слов. Он неожиданно вспомнил эту фамилию — Лестер, и теперь перспектива исхода слушания по его делу показалась ему совсем безрадостной.

Когда доктор Эйхнер дошел до вестибюля палаты Восьмой сессии, он уже опаздывал больше чем на десять минут, и слушание к тому моменту началось. Он был сразу встречен дежурным в убогой униформе, который, тихонько приоткрыв дверь в палату заседаний, посмотрел на доктора странным взглядом.

Это был маленький амфитеатр, практически такой же, как и в большинстве европейских университетов, с круговыми колоннами сидений, возвышающихся ярус над ярусом и резко обрывающихся на самом верху, словно стенки деревянной миски.

Больше всего палата поражала своей структурой и пустыми рядами деревянных сидений, Жюри занимало только часть их, четыре ряда, по шесть сидений в каждом. Помимо Жюри, в зале также присутствовал судья, судебный клерк, один или два младших дежурных и небольшая группа наблюдателей, поскольку эти слушания были закрытыми сессиями. Над верхним рядом сидений, под плоским потолком, был круг из ламп, а нарисованные в концентрическом порядке фрески создавали иллюзию купола.

Когда доктор с дежурным вошли, в комнате была тишина, процесс, очевидно, достиг стадии, когда ничего уже не может быть сделано без присутствия основной стороны. Они оба прошли прямо к деревянной трибуне, расположенной в центре палаты, прямо перед высоким президиумом, за которым восседал судья Лестер.

В черной мантии, седой и тонкий, судья Лестер сильно напоминал актера Льюиса Стоуна. Единственным отличием были тяжелые очки судьи в роговой оправе.

Дежурный, сначала обратившись к судье, а затем к Жюри, которое группой восседало слева от судьи — двадцать четыре по-разному одетых мужчин и женщин, все предельно серьезные, все среднего возраста, — и объявил доктора Эйхнера, вежливо показав рукой, что тому полагается занять место на трибуне. Доктор важно кивнул судье и присяжным заседателям, а затем прошел и встал на трибуну с низкими перилами.

— Я очень сожалею, что опоздал, — сказал он. — Мне неожиданно пришлось задержаться. Я прошу у суда снисхождения. — Тут он почти незначительно склонил голову, как бы в извинении перед судом. Этот жест, сделанный с уверенностью и достоинством старого мира, незамедлительно вызвал волну шепота в Жюри.

Судья Лестер предупредительно посмотрел на Жюри и, мягко прочистив горло, обратился к доктору Эйхнеру.

— Рапорт офицеров полиции Стоктона и Фиске был выслушан судом присяжных заседателей — включая ваш первоначальный доклад об этом происшествии, а также, в конце, ваши показания перед капитаном Мейером. Все они явились в суд и, естественно, готовы ответить на любые ваши вопросы. Разумеется, ваше присутствие в ходе дачи их показаний было бы желательно, поскольку любое ваше утверждение могло бы быть выслушано и оценено более точно и было бы более уместным в ходе уже прослушанных показаний. Однако этого уже не исправить. Так что теперь я попрошу вас описать своими словами, как произошла авария. Как вы знаете, я здесь всего лишь в должности консультанта и для Жюри, и для вас как основной стороны. Далее вы будете адресовать ваши замечания Большому Жюри.

Доктор Эйхнер на мгновение пристально смотрел на судью, видимо, с надеждой отдавая себе отчет, что этот человек, с его мягкими манерами, относительно молодой, был решительно не тот судья Лестер, о котором он ошибочно подумал в самом начале, а, несомненно, другой судья Лестер. Тот, другой, малоизвестный судья несколько лет назад заработал дурную славу из-за своей строгости в делах по нарушениям правил дорожного движения, чрезмерной строгости, и это послужило причиной его импичмента.

— С вашего позволения, — сказал доктор Эйхнер уверенно и даже слегка кивнул в сторону судьи, который в свою очередь ответил ему, взмахнув рукой с вытянутыми от основания ладони пальцами, и белизна его руки мелькнула на фоне черных фалд мантии на его груди.

— Как предположил судья Лестер, — начал доктор Эйхнер, важно адресуя свою речь суду присяжных, которые тут же уютно устроились и внимали с уважительным интересом, — очень жаль, что я не присутствовал на слушании показаний офицеров Стоктона и Фиске. Что касается цитирования моего утверждения перед шефом Мейером, позвольте мне для начала сказать, что, если принимать во внимание должные акценты и правильную интонацию, сие утверждение адекватное, и нам не следует тщательно разбирать это сегодня. На самом деле, конечно, я хотел бы видеть записи этих отчетов в суде. И пока этого не произойдет, я воздержусь от комментариев по этому поводу, и это должно быть принято бесповоротно. Тем не менее, вероятно, показания офицеров Стоктона и Фиске, выслушанные здесь сегодняшним утром, аналогичны показаниям в их рапорте, который был представлен их шефу Мейеру. С этим рапортом я ознакомлен и заявляю, что — фактически — он соответствует истине, но тем не менее, боюсь, полностью ошибочный по духу. Я говорю это без всякого желания создать предвзятое мнение у этого Суда или любого другого официального лица, которое здесь присутствует, против этих офицеров. Если понимание данного случая было, в строгом смысле, неправильным и заслуживает тщательных корректив — пусть департамент, имеющий к этому отношение, примет это к сведению. Однако было бы, разумеется, неуместно, если бы мы стали сейчас обсуждать халатность этих офицеров в любом другом случае, кроме настоящего. Поскольку это может послужить правильному толкованию тех ложно истолкованных сведений, которые базируются на определенных обстоятельствах данного случая. А знакомство офицеров полиции с этими обстоятельствами было… ограничено. Теперь вы знакомы с моим утверждением, которое я сделал перед шефом Мейером. И оно, по существу, верно. Вы слышали, как судья Лестер замешкался перед тем, как произнести слово «авария». Намеренно. Я готов отстаивать… и даже настаивать на противоположном: это была не авария, а преднамеренное покушение на мою жизнь неизвестными мне людьми. Один из этих людей сейчас мертв, в городском морге, в кондиции, не поддающейся опознанию. Об известных мне участниках заговора я могу сказать: одна из них была женщина, двое других — мужчины, один из которых, предположительно, тоже мертв или же получил серьезные ранения. Мои описания каждого из них, а также замешанного в происшествии транспортного средства, естественно, к услугам заинтересованных органов.

Доктор закончил сурово, почти порицательно, но, выдержав эффектную паузу, он добавил с ободряющей улыбкой:

— Нам нужно многое сделать, чтобы продолжить, и эти люди, конечно, наверняка будут найдены.

Один из присяжных заседателей, серьезный человек, по виду бизнесмен, сидевший на нижнем ряду, почти рядом с судьей, немедленно поднял руку, как будто желая задать вопрос, повернувшись сначала к доктору, а затем к судье.

— Вопросы допускаются? — спросил доктор Эйхнер судью до того, как тот смог принять во внимание жест бизнесмена.

— Да, да, — сказал судья Лестер. — Суд теперь может задавать вопросы.