— Мне пора. Ты проводишь?

— Конечно.

После того, что я сделал с Настей, ни одно действие в отношении этих женщин не могло рассматриваться как жестокое.

Провожая Свету, я осознаю, что не люблю ни ее, ни Таню, ни кого-либо еще. Меня забавляет интрига.

Мне вдруг стало интересно: смогу ли я переспать со Светой, если пересплю с Таней? И если да, то смогу ли снова вернуть потом Таню? Мне вдруг показалось, что моя власть над женщинами стала безграничной. При разрушении морали всегда возникают иллюзии абсолютной свободы и абсолютного могущества.

Сидя на лавке, я сдерживался, чтобы не поцеловать Свету. И мне казалось, что она будет не против. Только она обязательно расскажет Тане. Я не хотел играть ва-банк. Ибо ценность Тани была не больше, но и не меньше ценности Светы. Не меньше. И не больше.

Мир дико устроен. Дорогие отношения выбрасываются на помойку, а дешевым придается ценность. Влюбленные служат нелюбящим, а невлюбленные пользуются женщинами, которые влюблены в них. Ярмарка тщеславия. Я, плохо скрывая презрение, поцеловал Таню. Мы только что поели. От нее пахло едой. Это было неприятно. Но я не подал виду.

"Еще несколько таких поцелуев, и она сделается противной".

Я, шутя, потискал ее груди и попку. Она засмеялась и обняла меня.

Я, должно быть, монстр. Обманываю ее. Ввожу в заблуждение. Играю ее чувствами, не испытывая своих. Разве можно так поступать?

Она отдалась мне в третье воскресенье сентября. Девятнадцатого. В прихожей я с удивлением обнаружил ее сестру — семнадцатилетнее убогое существо, плохо владеющее речью и пребывающее в "сне разума".

— Таня, а что же Ольга не уехала?

— Нет.

— А она нам не помешает?

— Конечно, нет. Она ляжет у себя, а мы ляжем в зале.

Таких вещей не позволяла себя даже Настя!

Если бы не та испорченность, которую я приобрел, общаясь с Настей, если бы не моя бесчувственность, я ни за что не остался бы!

Мы поужинали. Попили чаю. И Таня начала разбирать постель.

Я сходил в ванную, умылся. Зашел в зал. Таня расхаживала по комнате в одной ночнушке, а Оля сновала туда — сюда, собирая вещи.

— Раздевайся? — обратилась ко мне Таня.

— Может, подождем, когда Оля уйдет к себе?

— А ты что, стесняешься?

Я фыркнул. Снял рубашку и джинсы, оставшись в одних трусах. Трельяж отразил похудевшее за три недели тело. Я выглядел примерно так же, как в период работы на заводе. Именно таким знала меня Настя.

Действия Тани до сих пор были такими прагматичными, такими целесообразными, что я растерялся. Я не знал, как приступить.

Она выключила телевизор.

— Только не входи в меня сразу. А то мне будет больно.

В зеркале я встретился с ней взглядом.

Обстановка была нелепой. Она болтала какую-то чепуху, разрушая атмосферу интимной связи. Внутри меня некто хохотал. Однако тело было готово. Это было связано с тем, что рядом лежит новая женщина, мною еще не изученная. Она сама привела меня сюда и ждет. Правда, мне не хочется ее изучать. Изучать Таню — значит, попусту тратить время. Она слишком проста. Я и так знаю, что будет. На что она мне?

Ее трясло. Ее груди были даже больше, чем я думал. Они оказались четвертого размера, но я не видел в них самостоятельной ценности. Таня не была желанным объектом, хотя груди ее могли бы стать предметом зависти большинства женщин.

Я спустился к ее животу, к ее ногам.

Мои ласки будоражили ее.

Она снова удивила меня, попросив перейти к делу.

Я зашуршал презервативом.

— Что это ты делаешь?

— Достаю презерватив.

— Не надо.

— Что значит, не надо?

— Я это не люблю. Хочу почувствовать твою сперму внутри.

От подобного заявления я опешил. Она была слишком хладнокровной и прямолинейной.

— Таня?

— Что?

— А предохранение?

— Я уже об этом позаботилась. Я нанесла гель туда, внутрь.

— Ты уверена, что это поможет?

— Вероятность защиты 85 %.

— А у презерватива — 100 %.

— Не сто, а 97 — он может порваться.

— Не хочешь использовать и то и другое?

— Ты боишься стать отцом?

— Слишком уж много раз я проходил через это!

— Не бойся, иди ко мне.

Она раздвинула ноги.

Я поднял их и положил себе на плечи. Они оказались коротковаты. Когда я придвинулся ближе, ее колени почти коснулись лба.

— Тебе не больно? У тебя хорошая растяжка? — пошутил я.

— Не больно, — она не поняла шутки.

Я ощутил жжение. Подумав, что дело, может быть, в мази, я, не обращая внимания на странное ощущение, начал делать то, что положено.

— У тебя жжет? — спросила Таня шепотом.

— Да. А у тебя?

— Тоже. В инструкции написано, что эта штука продлевает акт.

— То-то я думаю.

— Что, правда продлевает?

— Ощущения какие-то неострые.

— Это плохо?

— Может, не будем болтать?

Я очень трепетно подошел к проблеме ее оргазма, рассудив, что нет ничего хуже, чем кончить раньше.

И мне удалось дождаться. Акт длился очень долго, возможно, потому, что мазь снижала чувствительность не только моих рецепторов, но и ее. Мы поменяли несколько поз. Наконец, я почувствовал, что Таня кончает: начала, погрузив язык в мой рот, двигаться беспорядочно. В этот момент она была сверху. Так ей было удобнее, учитывая длину ее ног. Тогда я расслабился.

Я невольно сравнивал обыденность этого акта с ощущением невесомости от акта с Демонической, который произошел, когда "боги воскресли".

Таня, отдохнув, начала молоть всякую чепуху, а я думал о собственном равнодушии к женщине, которую возжелал лишь на мгновение, увидев впервые в приемной директора.

Постепенно я начал проваливаться в дремоту. Рядом лежало чуждое существо, а ночь, разбавленная светом фонаря, стала вечером. Сумерки. Я стою около киоска. Вдруг нападает тоска предчувствия. Я знаю, что сейчас появится Шиндякова. Чтобы не пропустить ее, как уже бывало (предчувствия, касающиеся встречи с ней — дело обычное), выхожу на середину тротуара. Это тот самый тротуар, где умерла женщина на Рождество. Шиндякова не видит меня. Идет прямо, но мимо. В своем шуршащем бордовом костюме, какой я недавно видел у девушки, похожей на нее. Я хватаю Настю за одежду, поворачиваю лицом к себе и, исходя из того, что она видела меня, но хотела пройти, строю разговор.

— Не убегай! Нужно поговорить.

Ей пора. Я понимаю это, как "Все кончено. Отпусти меня, ибо меня уже ждет другой". Становится одиноко в этом мире. Однако она добавляет несколько фраз, из которых следует, что она зовет меня к бабушке, что мы там будем жить с ней. Уже всегда. Причем это сказано таким тоном, что она и не сомневается…

Голос отца звучит в моем уме: "Она же обманет тебя, и ты никогда не сможешь проверить это. Она изменит тебе в любой момент".

Я не боюсь идти вразрез со здравым смыслом, но мне одиноко оттого, что единственная женщина, которую я люблю, обманывала и будет обманывать.

Я иду с ней, понимая, что не будем мы жить вместе, что счастье этого рода создано не для меня. Центральная улица города. Сумерки…

Сейчас, прямо сейчас, звонит Юля Буланова. Неунывающая вдова. Мистический человек прошлого. Сам факт ее существования говорит: "Прошлое — забудется, настоящее станет прошлым, все сущее — миф. Ничего нет".

Что главное в настоящем для Родиона? Таня? Секундов — мой мифический друг, мое зеркало, в котором я видел свое взросление, старение? Мои размышления о сознании и химизме? Наверно, последнее. Попытка постичь истину, понимание невозможности этого не только в силу нехватки времени, а потому что…

Была клетка, которая находится в состоянии метаболизма. Чтобы улучшить ее адаптацию, было создано сознание — перекодировка химических процессов в субъективные состояния и наоборот. Я постоянно использовал сознание по назначению. Страх смерти — странное состояние — боязнь прекращения состояний, т. е. химических процессов. Но сознание никогда не сталкивалось с этим, поэтому страх необоснован. Моя тоска по Шиндяковой необъяснима — что сознанию до нее?