Под конец она изменилась.

Перед тем как пропала.

Учитель встал, убедился, что они одни в комнате.

От нее вдруг стало пахнуть.

Она стала грязной, немытой.

Всего за несколько недель девочка, которая хотела нравиться, опустилась, словно желая оттолкнуть всех от себя.

Школьный двор был пуст, когда Свен Сундквист закрыл дверь, поблагодарив учителя, поделившегося с ним мыслями о девочке, в которой так и не разобрался, но которую помнил лучше, чем других. Направляясь к машине, он размышлял о девочке, бродившей когда-то по этому двору; ей отчаянно хотелось быть замеченной, а ее не замечали, и потому она сбежала, и никто ее не искал, заинтересовались ею только два с половиной года спустя, и не ради нее самой, а в связи с расследованием убийства. Он откашлялся и сперва проглотил то, что двигало им самим, полицией и обществом, а потом стыд, комком застрявший в горле.

Всегда одинаково странно ходить по дому умершего человека.

Кто-то вымыл винные бокалы, стоявшие на столе, заправил постель на широкой кровати, занимавшей большую часть спальни, повесил на вешалку синее зимнее пальто, убрал грязное белье в пластмассовый бак за занавеской ванной комнаты. Кто-то запер утром входную дверь, не подозревая, что сделал это в последний раз.

Эверт Гренс никогда не разговаривал с Лиз Педерсен, никогда не видел ее при жизни.

Сейчас он находился в ее квартире.

Чтобы искать дочь, которой не было здесь так давно.

Красивая квартира в западном Сёдермальме, одинаково близко и к магистралям с оживленным движением, и к зеленым лужайкам и дачкам в Тантулунден. Он приехал с Фридхемсплан, от подъездов, свидетельствующих, как она близко, и сейчас улыбался, чувствуя, что подобрался еще ближе, всего несколько часов отделяли его от человека, который совершил убийство, он был в этом уверен.

Я иду к тебе, к нему, в ваш мир.

На глаз этак восемьдесят квадратных метров, подумал Гренс. Но ему незачем осматривать все. Достаточно ее комнаты, она хотя и не жила там больше двух лет, но это по-прежнему комната четырнадцатилетней девочки, вероятно не тронутая с тех самых пор, как она ушла.

Он вошел, немного постоял на толстом светлом ковре. Кровать с большими подушками и двумя рядами плюшевых мишек, письменный стол с компьютером, уже не слишком современным, продолговатое зеркало в золоченой раме над туалетным столиком, темные гардины задернуты и закрывают вид на задний двор, белый от снега. Она оставила теплый, уютный мир девичьей комнаты и, если догадка Гренса верна, давно уже по-взрослому боролась за выживание в темных туннелях. Комната ждала человека, которого больше не было, человека, который повзрослел больше, чем его окружение, и никогда больше не вернется, не возобновит ту жизнь, которая навеки канула в прошлое.

Тебе некуда бежать, даже сюда ты не можешь вернуться.

Он подошел к зеркалу и туалетному столику, поднял пальцами в пластиковых перчатках пилочку для ногтей, покрытую чешуйками кожи, потом щетку, в которой остались ее длинные темные волоски.

Повернулся к письменному столу, отсоединил клавиатуру от компьютера.

Разворошил аккуратно застланную постель, нашел пару надеванных трусиков, засунутых между спинкой кровати и стеной.

Каждую находку положил в отдельный пластиковый пакет.

На теле твоей мамы была слюна.

Эверт Гренс покинул комнату, что когда-то была для девочки целым миром, обошел остальные помещения квартиры, такой обыкновенной, но уже безжизненной.

Поцелуй.

Он спустил воду в туалете, промыл сливное отверстие в душе, чтобы отсрочить запах, который воцарится здесь вскоре после того, как вода высохнет. Позаботился о мясном фарше, который, похоже, предназначался на обед и должен был оттаять, а теперь плавал на столе в собственном соку. Полил цветы на шести окнах, понимая, что через несколько дней они начнут сохнуть.

Твой поцелуй.

Он видел, как одно из темных окон квартиры Лиз Педерсен медленно исчезало в зеркале заднего вида. Утренний поток автомобилей на Рингвеген двигался рывками, и на перекрестке с Хурнсгатан он почувствовал усталость и поехал прямо, чтобы по Лундагатан и Хёгалидсгатан, минуя нервных велосипедистов, выиграть минуту-другую в веренице автобусов к Лонгхольмсгатан.

— Комиссар Гренс?

— Как она?

Он находился посередине моста Вестербру, когда сигналы его мобильника дошли до медсестры в одном из многочисленных коридоров Софиахеммет.

— Без изменений.

— Без изменений?

— Так же, как и час назад.

Он хотел отключить связь, но медсестра продолжила напряженным голосом:

— Комиссар Гренс?

— Да?

— Со вчерашнего вечера вы звоните каждый час. Тринадцать раз за тринадцать часов. Хотя я обещала сообщить вам, если что-то изменится.

— Да?

— Я понимаю, вы тревожитесь, господин Гренс. Но ваши звонки… вы ведь звоните только ради себя. Они не влияют на самочувствие вашей жены.

Кунгсбру как вытянутая белая рука между Кунгсхольмом и Нормальмом, мягкий снег укрывал обычно жесткую и безликую магистраль. Он припарковал автомобиль возле высокого дома, на седьмом этаже которого размещалась прокуратура, заметил неподалеку крутой джип Огестама, такие приобретают нувориши.

Огестам был на месте. Гренс надеялся, что так и будет.

Лифт был весь в зеркалах, и комиссар повернулся спиной к собственному отражению, которое смотрело на него. Мужчина под шестьдесят, грузный, седой, на лице печать застарелой усталости. Весь путь наверх занял ровным счетом минуту, он был один, наедине со своими мыслями. И это невыносимо. В нем нет для этого места, он отталкивал это, отгонял прочь, а оно все равно, черт побери, приблизилось вплотную, и ему пришлось взяться за мобильник, позвонить кому-нибудь, кто не был им самим. Сначала он набрал номер Анни, Софиахеммет, снова услышал голос медсестры и отключился, не сказав ни слова. Позвонил Херманссон. После завтрака в кафе с музыкальным автоматом они больше не разговаривали, у него не было времени или он просто доверял ей и в глубине души знал, что она ведет расследование дела о сорока трех ребятишках не хуже любого другого. Молодая, умная, всего год в должности инспектора и пять лет в полиции, у него самого продвижение по службе шло куда медленнее. Она не отвечала, а эсэмэску он оставлять не стал, плоховато усвоил, как это делается. Но потом позвонил еще раз, оставил голосовое сообщение: попросил связаться с ним.

— У тебя усталый вид.

Молодой помощник главного прокурора сидел за блестящим письменным столом в кабинете, за окном которого открывалась панорама столицы, и старался выглядеть участливым и солидным.

— У меня нет времени на чепуху.

— Я слышал от Сундквиста, что у тебя… некоторые сложности в личной жизни.

Гренс терпеть не мог этого лощеного типа, с самой первой встречи, и никогда не пытался это скрывать.

— Тебя это не касается.

— Как себя чувствует…

— Я на работе. И хочу говорить о работе. Если у тебя есть время послушать. Итак?

Ларс Огестам вздохнул. Почему-то он каждый раз забывал, что разговора не получится. Он человек, а люди говорят друг с другом, и он всегда так делал и всегда сразу же понимал, что с Гренсом ничего не выйдет.

— Кофе?

— Не в твоей компании.

Прокурор вздохнул, раз и другой, потом жестом показал, что сдается.

— Слушаю.

Эверт Гренс словно бы не видел стула, предложенного Огестамом.

— Я хочу спуститься.

— Спуститься?

— В туннели.

— Как…

— Через колодец возле Крунуберга. С отрядом быстрого реагирования. Сегодня.

— С отрядом быстрого реагирования? Но ведь в метро есть своя полиция. Они всё там знают.

— В тех туннелях нет ни рельсов, ни перронов. Там черным-черно, тесно, неизведанно. Мне нужен отряд быстрого реагирования.

Ларс Огестам улыбнулся:

— Кто же, по-твоему, Гренс, даст тебе разрешение?