Джордж помнит, как утром, когда началась служба, девочка наклонилась вперед, закрыла ладонями уши, замкнулась в своем мире.

Сейчас она выпрямляет спину, чуть поворачивает голову, вроде бы прислушивается.

Внимает звукам органа в пустой церкви.

На указательном и среднем пальцах правой руки Миллера отсутствовали верхние фаланги. Сам он давно этого не замечал и не задумывался о том, что когда-то покалечил руку, даже не помнил, как это случилось.

Он положил папку на колени и водил обрубками пальцев по краям каждого снимка, пытаясь представить себе, как недели, месяцы или годы изменили лица этих нарядных девочек, напряженно улыбающихся в объектив.

— Они что же… все пропали?

— Да. У тебя в руках разыскной список по всей Швеции. Одни пропали всего несколько дней назад, другие — очень давно. Кроме того, некоторые объявлены в розыск в Копенгагене, Хельсинки, Осло, ведь тот, кто пропал в одном большом городе, нередко всплывает в другом.

— Мне не нравится, когда дети внизу.

Они по-прежнему сидели на холодных скамейках, что двумя рядами стояли во дворе Фридхемской школы. В распоряжении Свена Сундквиста было пятнадцать минут. Когда Миллер обернулся посреди школьного двора и, пряча глаза, шепотом сообщил о комнате с одиннадцатью женщинами, Сильвия уговорила его остаться еще на пятнадцать минут. Свен позвонил Херманссон, которая прервала расследование дела о брошенных румынских детях, выбрала из разыскной базы всех молоденьких девушек от тринадцати до двадцати лет, пропавших за последний год, а затем доставила две папки из полицейского управления к Фридхемской школе. Она все поняла, Херманссон всегда все понимала, она не смотрела на Миллера, не пугала его, просто передала документы Свену и, ни слова не говоря, удалилась.

Миллер в третий раз согласился остаться еще на пятнадцать минут.

— Теперь-то они не такие. Совсем не такие. Трудно… люди быстро меняются, когда живут на улице. А эти… черт побери, школьницы. Чистые. Причесанные. И глаза. Их глаза уже никогда не будут такими.

Покалеченные пальцы не спеша листают школьные фотографии, в основном школьные, несколько каникулярных и даже сделанных с мобильников приятелей.

— Там, внизу, много таких, кого здесь нет.

Свен мерз, хотя уже несколько минут все вокруг было залито солнечным светом. Яркие лучи слепили глаза, придавали красоты зимнему дню, но не могли одолеть крепкий мороз.

— Конечно, статистика учитывает далеко не все. Мы это знаем. Есть молодые люди, о пропаже которых по разным причинам не заявляют неделями, порой месяцами.

Миллер долго рассматривал фотографию светловолосой девочки, с улыбкой, будто принадлежащей другому человеку. Любительский снимок — морской берег, хмурое небо. Затем то же лицо на другом фото — кафе на площади, она смеялась, белые, не совсем ровные зубы.

— Узнаёшь ее? — Свен кивнул на фото. Ответа он не получил. — Узнаёшь?

Миллер захлопнул папку, лицо у него покраснело, он встал, отвел Сильвию в сторону. Опять принялся махать руками, как в прошлый раз, потом вернулся к скамейке:

— Я согласился опознать только детей.

— И что же?

— Я согласился опознать детей, потому что не хочу, чтобы они были внизу. Но она… ей двадцать три года, она живет прямо у тебя под ногами. Она вправе находиться там. Сама решает, как ей быть. Я не стану доносить на нее и на других взрослых.

Свен кивнул. Уговаривать бесполезно. Риск слишком велик: любая попытка нажима, принуждения — и перепуганный собеседник оборвет разговор и исчезнет навсегда. Поэтому он лишь украдкой пометил фото этой молодой женщины, позднее он расспросит сестру милосердия, ведь она работает прежде всего с бездомными женщинами.

— Сколько их там? — Свен Сундквист хотел, чтобы Миллер снова перелистал папку.

— Зачем тебе?

— Просто любопытно. Здесь, возле Фридхемсплан, сколько вас?

Миллер не ответил.

— В общей сложности? Мужчин, женщин, детей?

— Люди приходят и уходят, по собственному желанию.

— А все-таки? На твой взгляд.

Миллер посмотрел на листы с улыбающимися фотографиями. Он сомневался, стоит ли много говорить о людях, которые были его друзьями, доверяли ему.

— Может, тридцать, может, сорок, а может, и пятьдесят. Те, что знают, где укрыться.

— Как ты?

— Таких, как я, кто уже давно внизу и знает всю систему… таких немного.

Он взял вторую папку. Открыл ее и вглядывался в страницы так же внимательно, так же медленно, как и в первый раз. Водил пальцами по краю снимков, откашливался, тихонько говорил сам с собой. На третьем фото задержался:

— Эта девочка.

Ребенок, а может, девушка. Хрупкая, бледная, она не улыбалась ни на одной из четырех фотографий, приложенных к заявлению. Снимки расплывчатые, трудно разглядеть, только вот ухо бросалось в глаза. Серебряные колечки по всему контуру, сплошняком. Тоненькие, одно к одному, штук пятьдесят, а то и сотня.

— Сейчас она выглядит иначе. Но кольца в ушах… она тутошняя, из комнаты с одиннадцатью женщинами.

— Ты уверен?

— Последнее время я много раз встречал ее в коридорах. Даже говорил с ней. Они все обычно говорят со мной.

— Одиннадцать женщин?

— Я был в той комнате. Многие совсем девочки, не старше пятнадцати лет. Большая комната в туннеле, неподалеку от моего жилья. У них картонные коробки вместо столов, скатерти, вазы с цветами. Они живут там. Может, их много. Но я видел самое большее одиннадцать.

Свен Сундквист прочел информацию об обстоятельствах пропажи, личные данные, краткую биографию.

— Как она говорит?

— Что ты имеешь в виду?

— Диалект.

— Не Стокгольм. Южная Швеция. Лунд, Истад, может, Мальме.

Свен хотел улыбнуться, рассмеяться, но не подал виду. Судя по заявлению, девочке было четырнадцать. Пропала шесть недель назад. Из Хельсингборга, те же края, может, всего в нескольких милях…

Миллер говорил правду.

Эта девочка существует.

Значит, и остальные десять женщин из этой комнаты тоже существуют.

Эверт Гренс сел в буфетной на жесткий деревянный стул. Факс из экспертно-криминалистической лаборатории по-прежнему лежал между конфорками на плите.

Янника Педерсен целовала свою мать.

Он вернулся в кабинет, к предварительному расследованию, которое лежало на письменном столе. Отыскал отчет о вскрытии, еще раз прочитал о сорока семи колотых ранах, двенадцать из которых были смертельны, о невероятной жестокости трех последних атак, когда нож пробил тело насквозь.

Надо торопиться.

Он знал, что помешает, но все-таки позвонил.

— Не сейчас.

— Мне нужно знать.

— Подожди.

Он слышал, как Свен извинялся и как еще два голоса что-то ответили, но шум ветра заглушил их слова.

— Я почти у цели, Эверт.

— Что ты выяснил?

— Узнаешь через час.

— Я хочу знать сию минуту.

Он сообразил, что Свен на миг опустил телефон, в микрофоне шумел ветер.

— Там много несовершеннолетних.

— Ты уверен?

— Я верю ему. Он опознал одну из них. Говорит о комнате, где живут одиннадцать женщин. Как минимум четыре из них — дети.

Эверт Гренс не включал музыку и тем не менее проделал несколько танцевальных па.

Им известно, что в туннелях под Фридхемсплан находится человек пятьдесят. Известно, что многие из них несовершеннолетние. Известно, что слюна, обнаруженная на теле убитой, принадлежит ее дочери, пропавшей больше двух лет назад.

Его подземная операция была обоснованна.

И потому он спустится туда снова.

Миллер опознал четырнадцатилетнюю девочку, которую шесть недель назад объявили в розыск в Хельсингборге. Его описание соответствовало действительности. Он сказал правду.

Свен Сундквист все еще сердился на Эверта за неуместный звонок, когда достал из папки пластиковый файл, подколотый в самом низу. Очередная выдержка из разыскной базы. На год-другой постарше остальных, он специально попросил Хер-манссон найти это заявление.