— Конечно, понимаю.

— И я люблю твою сестру. Я был никем, пока не встретил ее. Ты ведь знаешь.

— Знаю.

— И она тоже любит меня.

— Конечно.

— И Гаррет замечательный ребенок.

— Красивый.

— Просто дело в том — не знаю — как будто время куда-то исчезло. — Он задумался. — И твоя сестра никогда не простит мне, что поссорилась с родителями.

— Но она же ненавидит родителей. Она так рада, что сбежала от них. Она сама мне говорила. Говорила миллион раз.

Стивен улыбнулся.

— Бедняжка Доминик. Он все еще верит тому, что люди ему говорят. — И он принялся повторять мое имя медленно и торжественно, словно пытаясь убедить себя в том, что я еще здесь. — Доминик. Доминик. Доминик.

Я лежал в постели, голый и распаленный, мои ноги сплелись с ногами Билли. Он целовал меня, просовывая язык глубоко в рот, а правой рукой сжимал мои соски, пока они не напряглись и вспыхнули болью. Мраморная гладь его тела, влажного от пота. Словно гладкий морской котик, гибкий и игривый, извивался у меня между ног. Стоило мне застонать или вздохнуть от незнакомых ощущений, пронизывающих до кончиков пальцев, он принимался тихо повторять мое имя и шептать мне в ухо «любимый» или «дорогой», оставляя слова плавать в голове маленькой стайкой рыб.

Он взял мой член, сжал его, стал дрочить. Его язык скользил туда-сюда, туда-сюда, и я был разорван между желанием закрыть глаза в громком крике и необходимостью смотреть на моего Билли, смотреть на всё, что он делает, изучать его прекрасные крепкие плечи и гусеницу позвоночника, дрожа от спазмов восторга. Я пожирал глазами его тело: твердый мускулистый живот, островок светлых волос на лобке, член, яйца, крепкий круглый зад, зеленые глаза, могиканский гребень, выбритые виски, прямой нос, белые зубы, мягкую кожу. Я хотел запомнить всё, абсолютно всё. Моли жадные глаза стремились похитить его образ, навсегда выжечь его в сетчатке и памяти.

В сексе я обрел свое предназначение. До этой ночи, до того, как Билли Кроу сжал мое тело и принялся ворковать мое имя, как печальный голубок, до того, как Билли Кроу овладел мной и сказал мне, кто я такой, я не знал о себе ничего. Моя природа была скрыта от меня, замаскирована тенями, неразделимо смешана с жизнями других людей, бесчисленными миллионами историй, частицей которых я был.

Билли создал меня. Он взял всё, что было во мне, привел в порядок, и вернул — богаче, полнее, честнее, чем прежде. Столько лет я дрочил, мечтая о том, что занимаюсь любовью. Но это превзошло все мои фантазии. Секс не был чем-то отдельным от меня. Не тем, чем можно заниматься только, когда тебя охватывает возбуждение и стоит член. Секс оказался частью меня, частью всего, чем мне хотелось стать, частью любого решения, которое я принимал. Секс был со мной каждую секунду, он управлял мною, он улыбался мне. В нем не было ничего пугающего. Напротив, секс уничтожал страх. Он сделал меня Домиником Нилом.

Билли Кроу попросил:

— Подрочи мне. Подрочи.

Он лег на спину, вытянул ноги. Я погладил тяжелый континент его живота. Кожа была прохладной и гладкой. Как слоновая кость, без малейшего изъяна. Словно нарисованная Джотто.

Билли закрыл глаза. Зажмурился так сильно, что на лице появились морщины и оно покраснело.

— Мы могли бы быть где угодно, — сказал он. — Абсолютно где угодно. Заниматься этим в любом уголке земли. Кто угодно мог бы на нас смотреть.

Я потрогал его член. Он был и упругим, и мягким — бивень, укутанный в бархат. Я стал медленно водить рукой — вверх-вниз, вверх-вниз. Он налился и потеплел в моей руке.

Дыхание Билли участилось. Я смотрел, как ходят мускулы на его животе, как дрожат веки. Он облизнул губы, откинул голову, вцепился в простыни.

— Где мы? — бормотал он, задыхаясь. — Где мы? Во льдах или в джунглях? В песках или болотах? Скажи мне.

Я был слишком занят, чтобы отвечать.

Я был Домиником Нилом, он — Билли Кроу, и секс дал нам имена и смысл.

Я дрочил ему медленно. Вверх, вниз. Не отрывая глаз от его тела. Я повернулся на бок, так, что мой живот обливался потом рядом с его бедром.

— Мы в джунглях, — шептал Билли. — Тропическая ночь. Полнолуние. Сияют звезды. На нас смотрят лесные твари. — Его дыхание участилось, кожа порозовела, взмокла от пота. — Я вижу, — прошептал он, — как они смотрят, смотрят.

Я вцепился в него сильнее.

— У них безмятежный взгляд. Они не понимают.

Я продолжал дрочить.

— Они смотрят! — закричал он. — Они смотрят! Это… крокодилы!

И тут он кончил. Изверг великолепный фонтан спермы, словно кит, всплывший на поверхность. Теплые белые капли приземлились на его грудь и живот. В ту же секунду я кончил тоже. Кончил, даже не дотронувшись до себя. Пролил свое желание по всей длине его ног. Его сперма смешалась с моей — странное зелье из очищения и удовольствия.

Он открыл глаза, поцеловал меня.

Все звуки вокруг словно изменились, и окружавшие нас предметы, казавшиеся далекими и эфемерными, пока мы занимались любовью, вернулись к своей полноте и крепости. Это был, казалось, переход в другое время, иной мир. Я услышал собачий лай, свое дыхание, почувствовал, как в воздухе разлилась прохлада. Я стал монстром и ангелом в этом восхитительном мире.

— Ты знаешь… — начал Билли.

— Что?

— После секса я всегда думаю об одном и том же. Такой образ. Я вижу его с тех пор, как впервые кончил.

— Какой образ?

— Я вижу замок. Замок с башней. Ночь. В башне горят свечи. Там сидит король. Он разговаривает со зверем. Зверем, который прикован в центре комнаты.

— Каким зверем?

— Ты сам знаешь.

— Нет, не знаю.

Он привстал, посмотрел на меня.

— Скажи мне, о чем ты думал, когда мы занимались сексом?

— О чем думал? Ну, о тебе.

— Обо мне?

Я кивнул.

— Но неужели у тебя не было фантазий? О чем-то другом? Неужели ты ничего не придумал?

Я смутился. Я чувствовал себя, словно провинился в чем-то. Как-то его обманул.

Билли ухмыльнулся, погладил мой мягкий и липкий член.

— Ну, — произнес он. — Надо с этим что-то делать.

Вот история о том, как моя мать встретила моего отца.

Жила-была девочка с рыжими волосами и голубыми глазами, которая считала себя принцессой, хотя была совсем не красива. Если сказать по правде, — а мать будущей принцессы обычно так и делала, — она была вполне обыкновенной, и от полной незаметности ее спасали только рыжие волосы, издалека казавшиеся роскошными.

Некрасивая принцесса с огненными волосами ненавидела своих родителей со страстью столь пылкой, что каждую ночь, перед тем, как заснуть, рыдала. Ее родители, не умевшие читать и писать, работавшие с двенадцати лет, почти каждый вечер возвращались из пивной навеселе, и хотя они никогда не били и не обижали принцессу, они относились к ней с таким презрительным равнодушием, что порой девочка сомневалась, существует ли она вовсе.

Принцессу звали Кэти.

У нее не было ни братьев, ни сестер, ни друзей, с которыми она могла бы поговорить, она создала себе воображаемого собеседника, выстроила свой собственный замкнутый мир и обитала в нем, ни в ком не нуждаясь. В школе ее ненавидели за замкнутость и молчаливость. Над ней открыто смеялись учителя и ученики, на площадке для игр ее толкали и щипали руки без лиц. Как она ненавидела школу! Но девочка была сильной и прекрасной в своем одиночестве. "Когда-нибудь меня полюбят, — говорила она невидимому другу. — Когда-нибудь я выйду замуж, нарожаю детей, и они будут меня любить и защищать".

По субботам она ходила на местный рынок за покупками. Все торговцы знали ее семью и справлялись о родителях.

— Да, разошлись вчера в «Кингсе», — подмигивал ей налитый кровью глаз.

— Вот как? — Кэти бесстрастно разглядывала брюссельскую капусту и репу.

— Твой отец дал жару.

— Да.

— Вот уж насмешил. Снял штаны посредине бара и угрожал…

— Помолчал бы ты, Джек, — обрывала торговца жена. — Юной Кэти вовсе не обязательно слушать про ее пьяного папашу.